— Ходи туда чаще. Слушай, заводи разговор. Если надо, ругай, немцев, кайся, мол, глупость тогда совершил. Сам не рад теперь.

И денщик ходит. Бывает у полицаев, у Антона с врачом, заглядывает в комнаты рядовых пленных.

А сейчас Аркадий лежит на топчане и с досадой думает, когда же успокоятся хозяева. Так спать хочется. А уснешь — поднимут да еще облают: «Вечно ты дрыхнешь!»

Он припадает правым ухом к переборке, а левое закрывает ладонью. Слушает. «Кажется, уснули? Неужели боцман сам разделся? Скорей всего, свалился. Ну, и пусть… Не очень нужно», — думает денщик и сам незаметно засыпает.

К действительности его приводит страшный душераздирающий крик:

— А-а-а!

Слетев кубарем с топчана, Аркадий в первое мгновение не мог ничего сообразить. Потом сообразил, что кричат за переборкой. Там что-то случилось. Уж не душат ли их? Или сами передрались? Впрочем, денщик не спешил выяснять истину. Он лишь осторожно выглянул в коридор.

— Вассер! Воды! Аркадий!

Аркадий схватил ведро, напустил из крана воды и с громким топотом выбежал в коридор.

— Скорей! О, черт!

Рванув на себя дверь, Аркадий отшатнулся от едучего дыма, который густым клубом вывалился в коридор. Зажав ладонью нос и рот, денщик вслепую топтался за порогом.

— Сюда! Где ты? Да скорей же! — хрипел унтер. Он выхватил у Аркадия ведро и выплеснул его туда, где стояла не видимая в дыму кровать боцмана. В ответ раздался визг.

— Еще воды! Быстро!

Когда денщик вернулся с полным ведром, в комнате уже прояснилось настолько, что стало возможно смутно различать обстановку. Сырой ветер, врываясь в распахнутое унтером окно, трепал занавеску и гнал дым в коридор, а оттуда в открытую наружную дверь. Унтер, в длинной ночной рубахе, босой, стоял около стола. С переполоха Штарке побледнел, у него слезились глаза, но самообладания он не потерял. Заметив часового, который, оставив пост у ворот, с тревожным любопытством заглядывал в окно, унтер строго прикрикнул:

— Марш! Нечего тут глазеть!

Зато от постоянной напыщенности боцмана не осталось и следа. Увидав его, денщик чуть не рассмеялся. Маленький, в мокрой прилипшей к телу рубахе боцман, сжавшись в комок на кровати, весь трясся, а глаза бессмысленно блуждали. Возле кровати стоял гнутый стул, на который обычно складывалась на ночь одежда боцмана. Теперь стул весь почернел, а сиденье его прогорело и провалилось. Вместе с горящими кусками фанеры на полу валялись черные чадящие лоскутья — все, что осталось от формы боцмана.

— Курил, черт возьми? — как у нашкодившего мальчишки выпытывал унтер.

— Нет! — упрямо затряс головой боцман. — Как я мог курить? Я спал, Франц. Спал, как убитый.

— С сигаретой? Конечно! Не само же загорелось? — стоял на своем унтер, довольный в душе происшедшим.

— Понять не могу. Я не курил, — лепетал боцман. — Клянусь!

— А-а!.. — унтер с досадой крякнул и махнул рукой, дескать, все это пустые слова, отговорки.

Денщик отодвинул обгорелый стул, ковырнул носком ботинка тлеющие тряпки и белесый пепел. Под черной тесьмой, похожей на штрипку, что-то блеснуло. Денщик нагнулся, осторожно дотронулся до этого блестящего пальцем. Убедившись, что не горячее, взял.

— Зажигалка, господин унтер-офицер!

Штарке, шлепая босыми ногами, подошел к Аркадию, глянул ему на ладонь.

— Вот отчего пожар. В кармане сработала.

Садовников вызвал Степана и Васька в приемную.

— Ну, как, хлопцы, малость отдохнули?

— Отлежались, — улыбнулся Васек. — Спасибо, Олег Петрович. Выписывайте.

— Приходится. Ничего не попишешь. Не могу больше… Сами понимаете… После ужина отправляйтесь в барак. — Врач пожал «хлопцам» руки.

В коридоре друзья переглянулись, уныло покачали головами. Каждый понимал мысли другого: «Опять яма. С темна до темна… Проклятая жизнь… Но что поделаешь? У всех такая участь. Хорошо, хоть два дня отдохнули».

— Завтра того вахтмана встречу. Расспрошу, как в Сталинграде. А, возможно, Людвиг уже появился, — говорил Степан, стараясь хоть немного разрядить тягостное настроение.

— Эх, дали бы фрицам по мордам. Вот здорово было бы, а?

Из умывальника неожиданно вынырнул Цыган. Друзья сразу заметили — он чем-то встревожен, хотя и старается не выдавать себя. Бухая деревянными подошвами, Цыган проковылял коридором, с ходу заскочил в приемную врача. Степана и Васька он словно не видел.

— Даже не постучался… Опупел, что ли? — Васек с досадой двинул плечом. — Ох, и тип!..

— Ты его знаешь?

— А чего знать-то? Не видишь, с кем водится? Землячок директора школы продал. За то, что учил его, балбеса… Ведь надо дойти до такого… А этот утром сует мне инструмент, чтоб кольцо делал. А я послал его ко всем чертям. Благодетель нашелся… Да провались он вместе со своим земляком, инструментом и кольцами!

Из приемной Цыган вышел более спокойным. Остановился и, глядя на Степана, спросил:

— Шланги на ботинки не набивали? От насосов шланги…

Степан не успел ничего сказать, как Васек с ехидством ввернул:

— Тебя это здорово интересует? Землячку помогаешь?

Васек ждал, ему очень хотелось, чтобы этот «чумазый тип» вспылил. В таком случае он, Васек, тоже за словом в карман не полез бы, сказал бы прямо… Но Цыган лишь покосился на Васька и посоветовал:

— Зря ты, сынок, ерепенишься. Сначала, говорят, рассуди, а потом осуди. Кто лает, тот не кусает. А о шлангах я спросил потому, что обыск будет. Найдут — не поздоровится.

Цыган ушел.

К его сообщению Васек отнесся скептически. Он уверял, что тут что-то неспроста, какой-то подвох. Этот гусь на пушку берет. Определенно… Подумаешь, радетель нашелся. Да откуда ему известно, что будет обыск? А что земляк? Так ему немцы и доложили…

В конце концов Васек, уступив настоянию Степана, бросил оставшиеся у него куски шлангов в яму уборной. Друзья зашли в свою угловую комнату.

А спустя каких-нибудь полчаса к выходным воротам бесшумно подкатили две легковые автомашины. Из них вылезли черные, как вороны, гестаповцы. Булькая по мутным лужам, через лагерь пробежали «на выход» запыхавшиеся боцман и унтер-офицер.

Немцы перебросились несколькими словами и грозной оравой ввалились в лагерь. Началась четкая, рассчитанная до мелочи «работа».

Ночную смену выгнали во двор, построили. Верзилы, разъясняя свои приказания тумаками и зуботычинами, заставляли пленных поочередно поднимать то правую, то левую ногу. Заглядывали на подошвы, хлопали по карманам. Остальные шныряли по комнатам. Они перевертывали матрацы, открывали котелки, ворошили тряпье, совались под нары.

Степан и Васек стояли в строю. Когда подошла их очередь, они покорно подняли ноги.

— Ап! — почти в унисон рявкнули верзилы.

Не дожидаясь тумака, друзья поспешно перебежали к тем, кто уже проверен. Там Васек подтолкнул локтем друга. В его глазах мелькнула лукавая искорка. Приятно, черт возьми, когда немцы остаются в дураках! Ишь, как стараются. Напрасный труд… Пленные сами только что обшарили барак, заглянули в каждую щелочку. Несколько человек из ночной смены не без сожаления сорвали со своей обуви подметки из шлангов. Теперь их и с собаками не найдешь. Уплыли под землю. Цыган не подвел.

Гестаповцы собрались в кучу, побормотали и пошли из лагеря. На злых лицах явное разочарование.

Унтер распустил строй.

— Пронесло, кажись… — облегченно вздохнул кто-то, когда расходились по комнатам.

Другой голос возразил:

— Не совсем… А дневная смена…

Васек вспомнил о старике, которому он подарил «материал», и в сердце больно кольнуло. Где он? Здесь его не видать. Неужели успел набить подметки?

Васек выглянул из-за угла барака. «Вороны» не уезжали. Да, они ждут дневную смену. Черт его дернул подсунуть старику подметки. Доброту проявил… Ведь Степан с Никифором говорили… Не послушал…

Васек заскочил в коридор. Когда он пробежал мимо своей комнаты, его окликнул Степан:

— Что носишься, как ошпаренный? Пойдем за баландой.