Он быстро оглядел холл: не изменилось ли что. Та же аляповатая скульптура справа, тот же огромный цветочный горшок у лестницы, зеркало, как всегда, блестит, на стене все еще висят портреты дедов – достаточно заметные, чтобы дать понять, как важно прошлое, и достаточно незаметные, чтобы дать понять, что не так уж оно и важно. Картина маслом – балерина – по-прежнему на стене слева, и та же люстра без лампочек неподвижно свисает с потолка.

Как и каждый раз, входя в комнату – в любую, – он продумывал стратегию действий на случай, если на него нападут: что можно будет использовать как оружие, что – для защиты, каково пространство для маневра. В холле ничего принципиально не изменилось – и он вернулся в обычную для себя степень готовности.

Пятый едва махнул рукой налево, в сторону коридора. Смысл был такой: «Туда. Босс в библиотеке».

Он развернулся и пошел.

Его нынешний работодатель решил построить библиотеку там, где когда-то был летний сарай или, может, пристройка для гостей, и теперь, чтобы в нее попасть, нужно было сначала пройти по крытой галерее, которая огибала продолговатый бассейн во дворе. Никогда не бывало, чтобы в бассейне кто-нибудь плавал, но у бортика всегда сидел Шестой – смотрел, что происходит.

Не происходило там ничего. Никогда.

Ему порой становилось интересно, каково это – иметь такую работу? Вставать с утра, надевать тонкий костюм, засовывать в задний карман брюк из черного полиэстера пистолет – и сидеть у пруда восемь, десять, четырнадцать часов в сутки, только чтобы «сторожить». А потом – возвращаться домой. Разогревать готовую еду в микроволновке, смотреть телевизор – и спать. Жить ограниченной жизнью, быть примечанием к жизни другого человека. Того, кто платит тебе, чтобы ты ради него был бдительным и напряженным двадцать четыре часа в сутки, и ставит тебя сторожить во дворе за забором, где почти никогда не проходят чужие, над блестящей водой бассейна, куда ты никогда не окунешься.

Он медленно пошел по галерее. На левой стене висели фотографии его работодателя, сделанные в разных уголках мира. Вот он на фоне пирамид в Южной Америке, а вот – на берегу Ганга в Индии, в кабине пилота пассажирского самолета, в толпе на бразильском карнавале. Взгляд – изучающий, холодный, оценивающий – никогда не направлен в камеру, губы тонкие, вытянутые в прямую линию.

Легкая усмешка искривила его губы только на одной-двух фотографиях. Человек, идущий по галерее, присмотрелся тщательнее, но все равно не смог понять, что это: игра света и тени на лице работодателя или редкая ситуация, когда что-то вдруг вызвало у него такое глубокое презрение, что его губы тронула едва заметная холодная улыбка?

Ни одной фотографии с сильными мира сего. Ни политиков, ни рок-звезд, ни киноактеров. Работодатель предпочитал не отсвечивать. Никто не будет гоняться за тем, кого не знает. Денег на счетах у человека, ожидавшего его в библиотеке, было в несколько раз больше, чем у миллионеров, которые стремились попасть под вспышки фотокамер, толпами набивались на голливудские ужины, или у приближенных к власти, которые пытались оказать влияние на происходящее и подкупали политиков. Нет, его работодатель презирал и их. Самое главное всегда происходит за кулисами, в глубине – и всегда тихо. Он зарабатывал деньги, а не производил впечатление.

Справа через каждые два метра стояли круглые колонны в греческом стиле – они поддерживали потолок. За ними – бассейн, широкий двор и Шестой, который следил за ним своими маленькими глазками.

А его забавляла мысль, что если он вытащит оружие в тот момент, когда будет проходить за одной из колонн, то Шестой не успеет отреагировать, и он спокойно всадит в него пулю.

Библиотека, крепкая деревянная постройка, находилась в углу двора.

Будь она в другом месте и принадлежи кому-нибудь другому, можно было бы подумать, что это небольшой домик для отдыха в живописном лесу, – но вот незадача: в ней не было окон.

Он постучал в дверь кулаком. Раз, два, три.

– Да, – донеслось изнутри.

Он открыл дверь и вошел.

Интерьер библиотеки был еще более впечатляющим, чем ее вид снаружи.

Большое вытянутое помещение, все целиком из дерева, вдоль стен без окон – длинные полки. Одна стена сплошь заставлена полками с книгами – агрессивная попытка создать образ аристократа и интеллектуала. На стене напротив – такие же полки, но вместо книг на них стояли бутылки. Вина разных сортов, виски, ром, старые и необычные марки пива, кое-где – водка. Эти полки были просторнее. Книги страшно теснились – а бутылки размещались на почтительном расстоянии друг от друга. Некоторые полки стыдливо пустели. Одни бутылки – полные, другие – заполнены лишь наполовину.

В дальнем углу комнаты находился большой деревянный стол с лампой, а над ним лениво вращался большой металлический вентилятор. Поближе к двери – большое кресло, слегка потертое, а рядом с ним – низкий столик, на котором лежали три книги и стояла маленькая мраморная пепельница.

В кресле сидел его нынешний работодатель в красновато-лиловом сатиновом халате, с толстой сигарой в руке, – он еще не успел поднять глаза на дверь и заметить человека на пороге.

У него был большой нос, пальцы – толстые, как дешевые сардельки, подбородок казался дряблым мешочком жира; глазки были такие маленькие, что все внимание привлекали к себе мощные черные кустистые брови, которые придавали его лицу вечно сердитое выражение. Его черные редеющие волосы на темени были уложены тщательно расчесанными прядями. На первый взгляд могло показаться, что он выглядит слегка нелепо. Но стоило провести с ним пару минут в одном помещении – понаблюдать за его неспешными движениями, посмотреть, как он скашивал на тебя глаза, послушать, как он нараспев произносил слова, – и становилось совершенно ясно, что в этом человеке таится еле сдерживаемая сила, которая ждет своего часа, чтобы вырваться и уничтожить все вокруг, да и тебя – если ему только захочется. Сила, которая сама приводит себя в действие, как вечный двигатель.

Он стоял и ждал, пока человек в кресле ему что-нибудь скажет.

Он не любил эту библиотеку. В ней не было окон, а дверь была только одна: если придется спасаться бегством – крайне невыигрышная ситуация. Кресло слишком тяжелое, чтобы пользоваться им как оружием, а столик прикручен к полу – тоже проблема.

И в довершение всего он испытывал какое-то угнетающее, удушающее ощущение. Как будто это место было насквозь пропитано духом хозяина. Он чувствовал, что если только позволит себе неверную мысль, комната это поймет – и стены проглотят и раздавят его, а потом, как хищный цветок, который уже переварил муху, снова распрямятся, и мощный вентилятор просто впустит в комнату свежего воздуха – и даже запаха от этой мухи не останется.

– Слишком рано, – сказал человек в кресле. – Ты говорил, что это займет два месяца как минимум.

– Задача оказалась гораздо проще, чем я думал поначалу. Они не охраняли его как следует, – сказал он.

– Я видел в новостях. Они, похоже, понятия не имеют, как тебе удалось войти.

– Я не уверен, что они понятия не имеют, но мне кажется, что в нынешней ситуации им не особенно хочется меня искать.

Миллионер устремил на него взгляд – но лицо осталось непроницаемым.

– Что ты принес на этот раз? Что в бутылке?

Он достал вино, которое принес с собой, поставил на столик рядом с пепельницей.

– Здесь все, – сказал он. – Составление плана, проникновение в музей, само ограбление и три дня охоты. Ну и была короткая погоня – несколько часов.

Сигара легко легла на пепельницу, а человек в халате взял бутылку вина, повернул ее и сосредоточенно оглядел.

– Каберне совиньон, – сказал он наконец.

– Да. Конкретно эта бутылка – американского розлива: сюда подмешано и каберне фран. Это сочетание позволяет прочувствовать и медленное подробное планирование, и стремительность погони.