XII.

Возвращаясь домой, онъ переигрывалъ въ умe всe удары, обращалъ пораженiе въ побeду и качалъ головой: трудно, трудно изловить счастье. Скрытые листвой, журчали ручьи, съ мокрыхъ мeстъ на дорогe вспархивали голубыя бабочки, въ кустахъ возились птицы, - все было до грусти солнечно и безпечно. Вечеромъ, послe обeда, сидeли, какъ всегда, въ гостиной, дверь была широко открыта на террасу, и, такъ какъ испортилось электричество, горeли въ канделябрахъ свeчи: изрeдка пламя ихъ наклонялось, и тогда изъ-подъ всeхъ креселъ вытягивались {58} черныя тeни. Мартынъ, копая въ носу, читалъ томикъ Мопассана со старомодными иллюстрацiями: Бель-Ами, усатый, въ стоячемъ воротничкe, обнажающей съ ловкостью камеристки стыдливую, широкобедрую женщину. Дядя Генрихъ, отложивъ газету и подбоченясь, смотрeлъ на карты, которыя раскладывала на ломберномъ столe Софья Дмитрiевна. Въ окна и въ дверь напирала съ террасы теплая, черная ночь. Поднявъ голову, Мартынъ вдругъ настораживался, словно былъ какой-то смутный призывъ въ этой гармонiи ночи и свeчъ. "Послeднiй разъ онъ у меня вышелъ въ Россiи, - проговорила Софья Дмитрiевна. - Онъ вообще выходитъ очень рeдко". Разставя пальцы, она собрала разсыпанныя по столу карты и принялась ихъ вновь тасовать. Дядя Генрихъ вздохнулъ.

Наскуча книгой, Мартынъ потянулся и вышелъ на террасу. Было очень темно, пахло сыростью и ночными цвeтами. Сорвалась звeзда и, конечно, какъ это обычно бываетъ, - не совсeмъ въ полe зрeнiя, а сбоку, такъ что глазъ уловилъ лишь трепетъ, мгновенную, беззвучную перемeну въ небe. Очертанiя горъ были неразборчивы, и въ складкахъ мрака дрожало тамъ и сямъ по два, по три огонька. "Путешествiе", - вполголоса произнесъ Мартынъ и долго повторялъ это слово, пока изъ него не выжалъ всякiй смыслъ, и тогда онъ отложилъ длинную, пушистую словесную шкурку, и глядь, - черезъ минуту слово было опять живое. "Звeзда. Тумань. Бархатъ, бар-хатъ", - отчетливо произносилъ онъ и все удивлялся, какъ непрочно смыслъ держится въ словe. И въ какую даль этотъ человeкъ забрался, какiя уже перевидалъ страны, и что онъ дeлаетъ тутъ, ночью, въ горахъ, - и отчего все въ мiрe {59} такъ странно, такъ волнительно. "Волнительно", - повторилъ громко Мартынъ и остался словомъ доволенъ. Опять покатилась звeзда. Онъ уставился глазами въ небо, какъ нeкогда, когда въ коляскe, темной лeсной дорогой, возвращались во-свояси изъ имeнiя сосeда, и совсeмъ маленькiй, размаянный, готовый вотъ-вотъ уснуть, Мартынъ откидывалъ голову, смотрeлъ на небесную рeку, между древесныхъ клубьевъ, по которой тихо плылъ. Онъ подумалъ: гдe еще въ жизни будетъ такъ - какъ тогда, какъ сейчасъ - смотрeть на ночное небо, на какой пристани на какой станцiи, на какихъ площадяхъ? Чувство богатаго одиночества, которое онъ часто испытывалъ среди толпы, блаженное чувство, когда себe говоришь: вотъ, никто изъ этихъ людей, занятыхъ своимъ дeломъ, не знаетъ, кто я, откуда, о чемъ сейчасъ думаю, - это чувство было необходимо для полнаго счастья, и Мартынъ, съ замиранiемъ, съ восторгомъ себe представлялъ, какъ - совершенно одинъ, въ чужомъ городe, въ Лондонe, скажемъ, - будетъ бродить ночью по неизвeстнымъ улицамъ. Онъ видeлъ черные кэбы, хлюпающiе въ туманe, полицейскаго въ черномъ блестящемъ плащe, огни на Темзe, - и другiе образы изъ англiйскихъ книгъ. Оставивъ багажъ на вокзалe, онъ шелъ мимо безчисленныхъ освeщенныхъ Дрюсовъ и, волнуясь, искалъ Изабеллу, Нину, Маргариту, кого-нибудь, чьимъ именемъ назвать эту ночь. А она, - за кого она его приметъ? За художника, за моряка, за джентльмена-взломщика? Отъ денегъ она откажется, будетъ нeжна, по утру не захочетъ отпустить. Но какъ улицы туманны, какъ многолюдны, какъ трудно найти... И хотя многое выглядeло иначе, хотя кэбы уже повымерли, {60} кое-что онъ все же узналъ, когда осеннимъ вечеромъ вышелъ налегкe съ вокзала Викторiи, узналъ темный, маслянистый воздухъ, мокрый плащъ полицейскаго, отблески, шлепающiе звуки. На вокзалe онъ отлично вымылся подъ душемъ въ веселенькой чистой каморкe, вытерся теплымъ, мохнатымъ полотенцемъ, которое принесъ краснощекiй служитель, надeлъ чистое бeлье, лучшiй костюмъ, оставилъ оба чемодана на храненiи и теперь былъ гордъ, что такъ толково устроился. Онъ едва чувствовалъ дорожную усталость: была только звонкость, волненiе. Громадные автобусы яростно и тяжело разбрызгивали озера на асфальтe; свeтовыя рекламы взбeгали и разсыпались по фронтонамъ багровыхъ домовъ. Онъ встрeчалъ, обгонялъ женщинъ, оборачивался, - но чeмъ красивeе было лицо, тeмъ труднeе было рeшиться. Свeтлыхъ, привлекательныхъ кафе, какъ въ Афинахъ или въ Лозаннe, тутъ не было, а въ барe, гдe онъ выпилъ стаканъ пива, оказались одни мужчины, воспаленные, лупоглазые, съ красными жилками на бeлкахъ. Мало-по-малу имъ овладeвало смутное раздраженiе: русская семья, у которой по письменному сговору онъ долженъ былъ на недeлю остановиться, вотъ сейчасъ ждетъ его, безпокоится. Онъ подумалъ, не сeсть ли спокойно въ таксомоторъ, не отказаться ли отъ этой ночи. Но тутъ же ему стало стыдно его недовeрчивости къ ней, - какъ напряженно онъ о ней мечталъ нынче на разсвeтe, глядя въ окно поeзда на равнины, на розовое холодное небо, на черный силуэтъ вeтряной мельницы. "Малодушiе и предательство", - тихо сказалъ Мартынъ. Онъ замeтилъ, что во второй разъ проходитъ той же улицей, узналъ ее по витринe, полной жемчужныхъ {61} ожерелiй. Онъ сталъ и мелькомъ провeрилъ давнее свое отвращенiе къ жемчугамъ: устричные геморроиды, круглявые, съ нездоровымъ отливомъ. Рядомъ съ имъ остановилась женщина подъ зонтикомъ. Мартынъ искоса по-смотрeлъ: худенькая, черный костюмъ, сiяющая булавка въ шляпe. Она повернула лицо, улыбнулась и, выпучивъ губы, издала маленькiй звукъ вродe удлиненнаго "у". Мартынъ увидeлъ, какъ въ ея глазахъ бeгутъ огни, переливы, блескъ дождя, и хриплымъ шопотомъ пожелалъ ей добраго вечера.

Какъ только они оказались въ темнотe таксомотора, онъ обнялъ ее, шалeя отъ ощущенiя ея гибкой худобы. Она закрывалась руками и хохотала. Потомъ, въ номерe, когда онъ неловко вынулъ бумажникъ, она сказала: "Нeтъ, нeтъ, если хотите, завтра поведете меня обeдать въ шикарное мeсто". Она спросила, кто онъ, не французъ ли, и стала по его просьбe гадать: бельгiецъ? датчанинъ? голландецъ? И не повeрила, когда онъ сказалъ: русскiй. Далeе онъ намекнулъ ей, что зарабатываетъ жизнь карточной игрой на большихъ пароходахъ, повeдалъ ей о своихъ странствiяхъ, кое-что расцвeтилъ, кое-что прибавилъ и, описывая никогда имъ невиданный Неаполь, глядeлъ съ любовью на ея голыя дeтскiя плечи, на стриженую русую голову, и былъ совершенно счастливъ. Рано утромъ, пока онъ мирно спалъ, она быстро одeлась и ушла, выкравъ изъ его бумажника десять фунтовъ. "Утро послe дебоша", - съ улыбкой подумалъ Мартынъ, захлопнувъ бумажникъ, который поднялъ съ полу. Онъ облился изъ кувшина, устроивъ потопъ, и все улыбался, вспоминая прелестную ночь. Было немного жалко, что она такъ глупо {62} ушла, что больше никогда онъ ее не встрeтитъ. А звали ее Бэссъ. Когда же онъ вышелъ изъ гостиницы и пошелъ но утреннимъ просторнымъ улицамъ, то ему хотeлось прыгать и пeть отъ счастья, и, чтобы какъ-нибудь облегчить душу, онъ взобрался на лeсенку, прислоненную къ фонарю, изъ-за чего имeлъ долгое и смeшное объясненiе съ пожилымъ прохожимъ, грозившимъ снизу тростью.