© Антонова Н.Н., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Апрель встрепенулся, как птенец, стряхнув с зеленого оперенья первой травы прозрачные капли растаявшего снега. Умопомрачительно запахло распускающимися тополиными почками. И стало ясно, что наступила не календарная весна, а настоящая. Хотелось смеяться и плакать одновременно.

Следователь Александр Романович Наполеонов, для друзей просто Шура, был одним из тех счастливых людей, которые любят свою работу.

Кто-то может задаться вопросом: «За что, собственно, любить работу следователя?!» Наверное, за то же, за что и любую другую.

Свою фамилию Шура носил с таким же достоинством, с каким Наполеон носил свою шляпу. Роста он тоже был наполеоновского: 160 см и ни миллиметра больше!

Он был еще довольно молод, и для хранения его следовательского багажа не нужны были два чемодана, хватило бы одной папки, но желтовато-коричневые глаза мудрого лиса говорили внимательному наблюдателю о том, что играть с ним в прятки себе дороже.

В этот субботний вечер Шура легкомысленно поблагодарил судьбу за то, что на данный момент не обременен никакими громкими делами и может позволить себе приятно провести время в уютном коттедже свой давней подруги Мирославы Волгиной.

Никаких романтических отношений между ними никогда не было, они дружили с раннего детства – Шура Наполеонов, Мирослава Волгина, двоюродный брат Мирославы Виктор Романенко и Людмила Стефанович. Жили в одном дворе, ходили в одну школу, их родители общались между собой и часто шутили, что у них на всех четверо детей.

Но так сложилось, что на данное время Шура чаще всего виделся с Мирославой. Виктор Романенко в силу своей профессии пропадал в горячих точках. Люся, или, как звали ее друзья, Люси, была занята делами автосервиса, который развивала вдвоем с отцом, и своими бесконечными романами.

А с Мирославой Шуру объединяла в некотором роде и общность занятий. Волгина была частным детективом. После окончания юридического факультета она недолго проработала следователем и ушла на вольные хлеба.

Весенний чарующий вечер дышал влажной прохладой и ароматами цветов… И был он подобен юному скрипачу в лиловом фраке. А ясный месяц был его скрипкой с серебряными струнами и золотым смычком.

Звезды опустились так низко, что, казалось, ресницы их касаются переплетенных ветвей, еще не покрывшихся листвой деревьев. Окна были распахнуты. Ароматы первых цветов проникали в комнату.

Морис играл классическую музыку – Моцарта, Бетховена, Шопена… Играл он исключительно хорошо, и Мирослава была зачарована. Она забыла обо всем…

Его красивые руки на миг приподнялись над клавишами и застыли, но тотчас снова глубокие звуки заполнили комнату. Он играл и думал о том, что судьба, несмотря на уверения скептиков, все-таки существует.

Взять хотя бы его: разве мог он предположить, что, поехав по приглашению друга в Россию, на одной из вечеринок познакомится с Мирославой Волгиной и устроится на работу в ее детективное агентство?

Поначалу, покинув гостеприимный дом приятеля, Морис снял для себя квартиру. Но вскоре Мирослава предложила ему перебраться в агентство.

«По-моему, это устроит нас обоих, – сказала она, – тебе не нужно будет платить за квартиру. А для меня большое удобство в том, что ты как бы всегда на рабочем месте».

Морис согласился. Он еще плохо знал окружение Мирославы и не слишком ориентировался в современной российской действительности, но не сомневался, что скоро освоится и будет чувствовать себя как дома.

Как дома… Морис любил море, сосны, песчаные дюны. Он родился и вырос в красивейшем городе на берегу Балтийского моря. И никогда не предполагал, что уедет из любимого города надолго… Он был доволен своим домом, своими родителями и собой.

Морисом его назвала мама – переводчица с французского языка, а отец, капитан рыболовецкой шхуны, как он неизменно величал свой трайлер, спорить с любимой женой не стал. Он вообще никогда с ней не спорил. Обожал. Называл ненаглядной. Делал много, говорил мало. Спустя годы отец мало изменился. Все так же обожал жену, сына, море.

Морис унаследовал от отца потрясающую работоспособность и немногословность. Мама наградила его острым и в то же время глубоким умом, способностью все схватывать на лету и редкой проницательностью. И все это пригодилось ему, чтобы завоевать расположение Мирославы Волгиной.

Через неделю, в субботу, следователь Наполеонов был на дежурстве.

Еще по пути на работу он, глядя на распустившиеся тюльпаны и желто-белое кружево цветущих нарциссов, думал о том, что весна – пора любви и свадеб.

Когда он пришел в управление, почти вся группа уже была на месте. Дежурить в субботу, конечно, никому особо не хотелось, но служба есть служба. Шура поздоровался со всеми сразу и уселся возле пульта.

– Скоро черемуха зацветет, – мечтательно произнес старший лейтенант Аветик Григорян, откладывая газету с разгаданным кроссвордом.

– Моя Гузель давно мечтает о кустике черемухи под окном, – почему-то печально вздохнул капитан Ринат Ахметов.

– Так посади, – посоветовал эксперт-криминалист Афанасий Гаврилович Незовибатько.

– С удовольствием, – отозвался Ринат, – только до нашего этажа ее аромату лететь и лететь.

– Ага, – согласился Незовибатько, – черемуху лучше нюхать прямо в саду.

Шура вспомнил гамак в саду Мирославы и несколько черемух, которые во время цветения почему-то напоминали ему фрейлин императорского двора. Вот он лежит в гамаке, лениво покачиваясь, а они стоят рядом, овевая его белыми ароматными веерами и…

– А помните мои прошлогодние фотографии с группой цветущих черемух?! – раздался неожиданно воодушевленный голос фотографа Валерьяна Легкоступова.

Шура тотчас вывалился из воображаемого гамака в реальность, рядом закашлялся Незовибатько, а судмедэксперт Зуфар Раисович Илинханов проговорил сурово:

– Типун тебе на язык!

– Почему сразу типун? – обиделся Валерьян, и его дымчато-серые глаза, только что светившиеся радостно, потемнели.

На тех фотографиях, о которых говорил Легкоступов, и впрямь цвели пышным цветом кусты черемухи, но рядом с ними был залитый кровью труп молодой девушки, и Легкоступов с его извечным стремлением к художественности умудрился на своих фотографиях сыграть на контрасте белых соцветий, красной крови и черной земли.

Наполеонов тогда готов был его придушить, да и не только он один. И теперь по привычке он собирался отчитать Валерьяна за то, что тот никак не может свыкнуться с мыслью, что полицейский фотограф готовит снимки не для художественного салона. Но тут поступил звонок на пульт оперативного дежурного. Наполеонов снял трубку.

– Полиция?! – раздался душераздирающий крик.

– Да.

– Ради всего святого, приезжайте скорее!

– Что случилось?

– Убита невеста!

– Адрес.

– Ресторан «Маяк». Пожалуйста, приезжайте скорее.

– Назовите свою фамилию, – попросил Наполеонов, но из трубки уже доносились короткие гудки.

– Черт, – пробормотал он и бросил остальным: – Убийство, на выезд.

Ярко-красные и желтые огни ресторана «Маяк» бросались в глаза издалека, даже несмотря на заливающие улицы города разноцветные отсветы всевозможных реклам.

– Из-за этого светопреставления в городе даже в ясную ночь звезд не видно, – проговорил со вздохом сожаления Валерьян Легкоступов.

Но ему никто не ответил.

Они прибыли на место происшествия и увидели несколько человек на крыльце. Неподалеку стояла «Скорая».

Едва Наполеонов поднялся на крыльцо, навстречу ему бросился мужчина среднего роста с пышными усами и темно-серыми глазами, так и впившимися в лицо следователя.

– Ипполит Матвеевич Табуреткин – тамада, – представился он.

– Следователь Александр Романович Наполеонов.