Лейли одарила Пеллегрена лучшей из своих улыбок.

– Возьмете мне круассан?

Он вернулся через десять минут, неся на картонном подносе два эспрессо, пакет с булочками, две бутылки сока, масло, джем и свежий хлеб.

– Входите, раз уж вы здесь. Позавтракаем вместе.

Улыбка Лейли, теплые цвета ее африканской туники и бусинки в косичках явно сработали. Она решила не признаваться, что пьет литрами чай и никогда – кофе. Дерзость – опасное оружие, его следует применять с осторожностью.

Она обмакнула круассан в чашку, надеясь, что он впитает всю жидкость. Через панорамное окно открывался потрясающий вид на Пор-де-Бук, дома, торговые центры и щупальца дамб, связывающих полуостров с континентом. Фонари гасли, мигали светофоры, зажигался свет в окнах.

– Я люблю вставать раньше всех, – тихонько произнесла Лейли. – Когда приехала во Францию, каждую ночь убиралась на верхних этажах Башни[8] в Евромедитеране – деловом квартале Марселя. Мне там ужасно нравилось. Я как будто сторожила город, видела, как он просыпается, как загораются первые окна, идут по улице первые прохожие, фырчат первые автобусы, как начинаются новый день и новая жизнь. А у меня все наоборот – я собираюсь лечь спать.

Пеллегрен на мгновение задержался у окна.

– Я живу в Мартиге – на другой стороне канала, в одноэтажном доме. Вижу только растущие вокруг туи.

– Зато у вас есть сад.

– Да… Но выхожу я очень рано, чтобы успеть до пробок, закрываюсь в кабинете и читаю дела.

– Если не является надоедливый арендатор.

– Я всегда рад компании!

Патрис Пеллегрен: 40 лет, лишний вес, жена. Заарканив такого мужчину, за него выходят замуж и сразу рожают одного-двух детишек, чтобы «застолбить место» навечно. Такие мужчины если и говорят любезным тоном с девушкой, то совсем необязательно кадрят ее в этот момент.

– А я живу там. – Лейли показала на восемь белых башен квартала Эг Дус, стоящих лицом к Средиземному морю, как «сахарные» кости домино.

– Знаю… – ответил чиновник.

Они доели, и Пеллегрен переместился в деловую часть кабинета, достал папку и указал Лейли на стул напротив. Их разделял уродливый стол из лакированной сосны. Переменка закончилась.

– Итак, мадам, что я могу для вас сделать?

– Я не расскажу вам ничего нового, мсье Пеллегрен. Вы ведь знаете типовые квартирки F1, они все одинаковые: в двадцать пять квадратных метров втиснуты гостиная-кухня и спальня. Вчетвером очень тесно.

Она придвинула к Пеллегрену фотографии: диван, который каждый вечер превращается в ее кровать; детская, где спят Бэмби, Альфа́ и Тидиан.

Повсюду лежала одежда, громоздились стопки книг и тетрадей, валялись игрушки. Лейли потратила не один час, выстраивая композицию так, чтобы все выглядело естественно и Патрис Пеллегрен проникся важностью ее дела, осознав, какая она хорошая мать и организованная чистюля, а единственная ее проблема – теснота.

Патрис рассматривал снимки участливо и вроде бы заинтересованно.

Солнце неожиданно перешагнуло через высокий силуэт мультиплекса из рифленого листового железа, и его лучи уподобились будильнику, извещающему, что новый рабочий день начался. Лейли почти машинально достала из сумки темные очки.

– Солнце вам мешает?

Он опустил жалюзи, и Лейли оценила этот жест. Она часто надевала очки (у нее была целая коллекция – не дороже пяти евро за пару), даже если солнце скрывали облака. Люди реагировали по-разному. Те, кто поагрессивней, принимали ее за воображалу, впавшие в депрессию считали несчастной. Лейли не обижалась – разве они могли догадаться?

Пеллегрену она казалась эксцентричной. Кабинет погрузился в полумрак, и женщина сняла очки.

– Понимаю, мадам Мааль. Но… – Он бросил взгляд на высокую стопку разноцветных папок, в каждой лежало заявление с просьбой предоставить квартиру в муниципальном доме с умеренной квартплатой. – Сотни семей, подобных вашей, ждут очереди на жилье.

– Я нашла работу, – сообщила Лейли.

Патрис Пеллегрен расцвел улыбкой.

– Постоянный трудовой договор в отеле «Ибис» в Пор-де-Буке, – уточнила она. – Уборка спален и столовых – как раз то, что я больше всего люблю! Начинаю сегодня после обеда. Так что если найдете мне квартиру побольше, я смогу за нее платить. Хотите посмотреть договор? – Она протянула чиновнику листок.

Пеллегрен вышел сделать копию, вернулся и отдал документы Лейли.

– Не уверен, что этого достаточно, мадам Мааль. Очко в вашу пользу, но… – Еще один взгляд на папки. – Я… пришлю сообщение, если будут новости.

– Вы и в прошлый раз так сказали, а я все жду и жду!

– Знаю… Э-э-э… Какая площадь вам требуется в идеале?

– Как минимум пятьдесят квадратных метров…

Он молча записал.

– В Эг Дус?

– Все равно, лишь бы получить квартиру побольше.

Лейли не могла угадать, воспринял ли он ее просьбу всерьез. Он сейчас напоминал отца семейства, который невозмутимо заносит в список рождественских подарков самые нахальные просьбы своих детей.

– Тяжело вам живется в Эг Дус?

– Пляж и море помогают терпеть.

– Понимаю…

Участливость Патриса показалась ей искренней. Он сдержался, не взглянул в сторону папок, и Лейли пришло в голову, что он может проделывать этот номер со всеми посетителями, а в проклятых картонных обложках нет никаких заявлений.

Он по́нимал – конечно, понимал, этакий господин Малоссен[9], переведенный в ведомство, распределяющее муниципальное жилье. Лейли накрутила косичку на палец.

– Спасибо. Вы милый, Патрис.

– Э… Меня зовут Патрик. Ничего страшного… Вы тоже очень…

Лейли не позволила ему договорить:

– Вы милый, но я предпочла бы мерзавца! Выдала бы номер с обольщением, чтобы он переложил мое дело наверх, напряг секретарей, поспорил с патроном. А вы слишком честный. Глупо, что мне достались именно вы…

Лейли выпалила обвинительную речь с обезоруживающей улыбкой. Патрик Пеллегрен замер с зажатой в пальцах ручкой, потом рассмеялся, решив, что она пошутила.

– Я сделаю все, что смогу. Обещаю.

Патрик выглядел таким же искренним, как Патрис. Чиновник встал, и Лейли поняла намек. Он посмотрел на очки-сову у нее на лбу и улыбнулся.

– Они ваше олицетворение, мадам Мааль. Прихо́дите на рассвете. Терпеть не можете солнце. Вы – ночная птица?

– Была такой. Очень долго.

Взгляд Лейли затуманился.

Патрик Пеллегрен поднял штору, впустив в кабинет яркий средиземноморский свет. Лейли вернула очки со лба на нос и вышла.

Патрик Пеллегрен закрыл досье «Лейли Мааль», протянул руку, чтобы положить его на сотню папок (через три дня их должна рассмотреть паритетная комиссия), и замер. К слову сказать, свободных квартир будет не больше десяти, так что все решится быстро.

Делом Лейли займутся через много месяцев, и ее новая работа роли не сыграет. Патрик не желал подкладывать ее заявление к другим, это было все равно что зачислить Лейли в армию безымянных матерей-одиночек, приехавших из Африки и работавших на износ, чтобы иметь крышу над головой, одежду и еду для своих детей.

Лейли Мааль уникальна.

Патрик посмотрел в пустую кофейную чашку, перевел взгляд на чашку клиентки, заполненную мерзкой серой массой размокшего круассана.

Лейли ни на кого не похожа.

«Красива ли она?» – спросил себя Патрик.

Безусловно. А еще живая и резвая, у нее неуемная фантазия, но глаза выдают груз тяжело прожитых лет, а яркая туника скрывает усталое тело, не доверяющее ни одному мужчине.

Может, он фантазирует? Черт его знает… Больше всего Патрика мучил другой вопрос: насколько искренна Лейли Мааль?

В окно было видно, как она ждет под козырьком остановки «Юрди-Милу» и через несколько минут села в автобус № 22, набитый, как клетка с курами, которых везут на рынок. Патрик смотрел вслед автобусу до угла Морского бульвара. Он не понимал, почему так сочувствует простой и такой естественной женщине, в которую мог бы даже влюбиться, хотя был уверен, что правды она ему не сказала.