Когда же наступило время выпускного в школе Курфейрака и Комбеферра, Анжольраса, естественно, тоже позвали на бал и вечеринку. Он заскочил домой к Ферру раньше начала официальной части вечера, и Филипп не смог перестать рассматривать Люсьена. Слишком идеально он выглядел, как миниатюрный джентльмен, в дорогом костюме, с бабочкой на шее. Не хватало белых перчаток и элегантной трости. Но, было видно, что Анжольрас нервничает, хотя сам множество раз был на важных вечерах, организованных его отцом, и уже даже был на собственном выпускном в частной школе. А сейчас, когда дело касалось будущей вечеринки с толпой школьников, окрылённых свободой, Люсьен паниковал. Это было заметно: его пальцы подрагивали, а кожа на скулах стала мраморной.
- Люсьен, - начал было Комбеферр, слегка улыбаясь.
Но договорить Анжольрас ему не дал. Он судорожно вдохнул, словно набрал перед прыжком побольше воздуха в легкие, крепко зажмурился и очень аккуратно коснулся губами губ Комбеферра, которые от удивления были приоткрыты. Так же порывисто и быстро он отшатнулся от Филиппа.
- Это для уверенности, - пробормотал Анжольрас, избегая теплого взгляда друга. – Чтобы ты не волновался, когда будешь произносить речь перед учениками и учителями.
Это воспоминание Комбеферр тоже бережно оберегал у себя в сердце.
Спустя несколько лет все они изменились. Анжольраса захлестнула студенческая жизнь, когда он вырвался из оков частного учебного заведения. Он был намного умнее сверстников, от его манер веяло аристократичной изящностью и холодностью, что лишь раздражало всех остальных. На первом курсе кто-то хотел его избить, выкрикивая очень обидные прозвища. За Анжольраса вступились Комбеферр, Курфейрак и их новых друг Мариус Понмерси. Люсьен зло посмотрел на них: “Я мог справиться с ними сам”, - прошипел он. “Мог, - с грустью подумал Комбеферр. - Ты отомстишь им, ты поведешь тысячи за собой на верную смерть, и они это будут считать даром свыше.”
Хотя, вполне возможно, изменился со временем только Люсьен. Он повзрослел слишком быстро, начал враждебно смотреть на мир вокруг, хотя Комбеферру он доверял безоговорочно, но теперь они чаще молчали. Анжольрас с каждым новым днём собирал свои новые доспехи, которыми он защищал себя от мира. Юный принц стал сильным королем. Кто-то бы назвал его тираном. Именно таким, в сияющих лучах парижского солнца, он впервые организовал студенческий протест.
- О боже, - с чистым удивлением пробормотал Грантер. Он так и замер с кружкой кофе, которую держал правой рукой. – О боже мой, Ферр. Ты любишь его. Ты всегда любил его, - ошарашенно произнес художник. – Но… он никогда и не знал, верно? Он не догадывался?
Комбеферр сидел в Книжной Лавке много лет спустя после того мимолетного поцелуя в его спальне. Он по-птичьи наклонил вбок голову, рассматривая Грантера. Это был вечер, когда он принес флешку, на которой была статья Анжольраса. Комбеферр просил Грантера проиллюстрировать её.
- Не думаю, что это любовь, которая нуждается в обоюдности, близости или страсти. Анжольрас очень дорог мне. Поверь, я бы умер за него. Как с радостью бы отдал свою жизнь, если понадобится спасти Эпонину Тенардье.
Грантер тихо и очень горько рассмеялся. Он встал из-за стола и подошел к Филиппу, который сидел на просевшем диванчике. А потом крепко обнял его, так что носом Комбеферр уткнулся в живот художника. Эммануэль гладил его волосы.
- Филипп Комбеферр, за что тебе такие ублюдки, как мы? Чем же ты так провинился в другой жизни, м? – прошептал Грантер.
========== Боритесь и поборете ==========
Грантер медленно обвёл взглядом инородный беспорядок, который царил в его Лавке. Если раньше там был хаос, странно упорядоченный, методический в каком-то смысле, чёрт возьми, к нему даже Анжольрас привык, то сейчас небольшой магазинчик был просто вывернут наизнанку, словно налоговая искала тут по меньшей мере склад наркотиков или оружия. Разбросанные краски и куча скетчбуков, книги, которые теперь вперемешку лежали совсем не на своих местах. И бедный кактус Льюис в разбитой чашке. Прувер собрал землю в кучку и подпёр растение Палаником, но операция требовалась незамедлительно.
Эммануэль вздохнул. Его левая рука висела перебинтованная и всё ещё болела, потому что лучевая кость треснула. А голова третий день подряд ныла глухой болью, и Грантер глотал обезболивающие, как леденцы.
Курфейрак горестно смотрел на коробки с комиксами: даже их почему-то разворошили, а одну так вообще перевернули. Фейи оперся спиной на одну из деревянных полок и хмуро рассматривал раскиданные тома всевозможных классиков. Эпонина Тенардье достала из кармана сигарету, закусила фильтр и пару раз щелкнула зажигалкой.
- Ну чего вы уставились? Да, нас потрясли и потрепали. Но надо бороться и отстаивать наши права, я не собираюсь им отдавать Лавку.
Анжольрас молча протянул ей раскрытую ладонь, и Тенардье звонко хлопнула по ней.
- А вообще - это законно так вламываться? Они не могли предупредить, письмо официальное написать, что подозревают вас в неуплате налогов? — растерянно спросила Мюзикетта, подняв с пола подушку.
- Письма? — задумчиво переспросил Грантер. Он аккуратно переступил кучу виниловых пластинок. — Жеан, ты читаешь нашу почту? — Прувер как-то рассеянно на него посмотрел. Эр вздохнул и перевел взгляд на Эпонину. Та раздраженно цокнула языком, спросив, “я и за это должна отвечать?” — Вот поэтому мы вляпались в это дерьмо, Кетта, — спокойно ответил Грантер.
Он наклонился, чтобы собрать с пола свои краски, но в глазах потемнело, и его пошатнуло. Несколько секунд художник ничего не видел перед собой.
- Держу тебя, — услышал он тихий голос Анжольраса, который крепко подхватил его под руку.
Грантер тяжело дышал, а потом моргнул пару раз, и образ лица Люсьена проявился совсем близко к нему. Эр улыбнулся, хотя и знал, что из-за гематомы на половину лица, эти попытки улыбок все еще выглядят, скажем так, не очень.
Они начали разгребать завалы. Всё же сделать генеральную уборку в Лавке нужно было очень давно, только повода не было. Комбеферр сказал, что всё-таки придётся хотя бы попытаться найти чеки или счета, выставленные поставщиками книг, те немногие, которые были новыми. Козетта написала у себя в блоге о том, что Книжную Лавку, у которой нет, названия хотят закрыть. Она интересовалась, есть ли у кого-то старые посты на Фейсбуке, когда примерно это место начало работу. Начали приходить десятки сообщений, люди спрашивали с неподдельным ужасом, что случится с Лавкой, которая вдохновляла молодых поэтов, людей, которые хотели участвовать в благотворительности, просто любителей литературных вечеров по четвергам. Грантер, держа одной рукой стопку кулинарных журналов, с удивлением посмотрел поверх головы Козетты на экран её лэптопа.
- У нас столько фанатов? Откуда, я же их всех прогонял? — с чистым изумлением пробормотал Эр.
Козетта читала комментарии и всё больше убеждалась, что Лавку любили. Даже вечно ворчливого Грантера приняли таким, какой он есть, сделали парочку мемов с ним, в стиле I WILL DRINK HEAVILY AND SHOUT AT YOU или DONʼT MAKE ME LAUGH…BITTERLY, но действительно полюбили. Кто-то предлагал помочь с адвокатом, а кто-то уже начал организовывать сбор денег. Фошлеван рассматривала фотографии разных мероприятий, которые проходили в Лавке до того, как она познакомилась с хозяевами. Мини-театральные постановки, Жеан в костюме дракона, молодые люди читают свою поэзию, Грантер учит детей рисовать масляными красками, Фейи, проводящий мастер-класс по искусству оригами…
Пока Мюзикетта, Боссюэ, Жоли, Баорель, Прувер и Эпонина, а так же Фейи и Курфейрак наводили мало-мальский порядок (Курфейрак по большей мере постоянно восторженно вопил, когда натыкался на разные сокровища Лавки), Ферр, Анжольрас, Понмерси и сам Грантер засели с ноутбуками и несколькими учебниками по праву возле окна. Нужно было разобраться с обвинением, теми данными, что у них имелись насчёт продаж, сопоставить с той информацией, которую выдвинула против них налоговая… Анжольрас склонился над калькулятором с ручкой, подсчитывая доходы, время от времени ругаясь под нос. Ферр обсуждал с Мариусом разные нюансы в законодательстве, а Грантер искал в интернете похожие случаи и то, какой вердикт вынес суд. Поскольку он был левшой, а именно левая рука пострадала на протесте, Эммануэль печатал правой, и выходило это у него немного медленней, что страшно раздражало. Как и всё, к чему он прикасался. Он уже несколько раз обливался чаем.
