Варан ненавидел свою жизнь. Ему смутно казалось, что он рождён для чего-то иного, хотя откуда взялись такие мысли - он понять не мог. Отец его, дед, прадед, да и все остальные пращуры жили и умерли именно здесь. Не исключено, что кто-то - с тем самым заступом в руках, который в данный момент держал он. Сейчас, втыкая своё затупленное орудие в землю, Варан всякий раз представлял, что он наносит ей страшные кровоточащие раны, терзает, убивает её медленно и жестоко. Ему нравилось думать, что земля страдает от каждого его удара. Возможно, только это и заставляло его продолжать.

Его отец всегда твердил о том, как им повезло, что неподалёку есть источник с небольшим озерцом, ведь это позволяло жить, не уповая лишь на милости природы, а поливать скудный урожай тогда, когда это было нужно. У Варана было собственное мнение на этот счёт. Главным образом потому, что это «неподалёку» располагалось более, чем в четверти мили от их надела. Для самого Варана и его братьев это означало, что чуть позже, когда с перекапыванием будет покончено, бо́льшая часть их дня будет посвящена изматывающим походам к озеру и обратно с двумя кожаными вёдрами в руках. Путь туда был, если не считать жары и мух, довольно сносным - вполне можно считать это прогулкой. А вот путь обратно...

Два ведра, по два галлона каждое, очень быстро начинали мучительно резать ладонь тонкими кожаными ремешками, а чуть позже - оттягивать руки всё возрастающей тяжестью. Несмотря на то, что водоносы несколько раз останавливались, чтобы передохнуть, до поля они добирались совершенно измученными. Вылив воду на ненасытную землю, они тут же отправлялись обратно. К моменту, когда они вернутся в следующий раз, определить место, которое было полито, будет уже невозможно.

Жаловаться отцу было бессмысленно. Во-первых, полив был необходим - хочется того, или нет. А во-вторых - на любые жалобы и нытье отец, не забыв предварительной затрещины, разглагольствовал о том, как он, будучи «совсем ещё сопляком, не то что вы, детины», делал всё то же самое, что и они. И с этим нельзя было поспорить, поскольку это было чистой правдой. И вот это ужасало Варана более всего - в отце он видел всю свою дальнейшую судьбу. Прожить всю жизнь прикованным невидимыми цепями к этой богами проклятой земле, заслужив, разве что, право не так сильно вкалывать, ежели удастся разжиться достаточным количеством таких же обречённых сыновей. Нет, такой судьбы Варан не желал.

Кроме того, с некоторого времени парень не мог погасить в себе всё растущей ненависти к отцу. Он всегда несколько презирал своего родителя за ту тупость, узколобость и смиренность судьбе, что присуща всем людям его склада. Никто в округе не назвал бы отца Варана тупицей или безынициативным. Он всегда хлопотал, он лез из кожи, чтобы сделать жизнь своих домочадцев хоть капельку лучше. У него всё спорилось, и общественное мнение считало его одним из самых толковых людей в империи. Его ставили в пример, к нему прислушивались, на него равнялись... Лишь потому, что не могли понять то, что давным-давно понял Варан. Отец был туп, потому что не мог вообразить себе никакой иной жизни, кроме этого жалкого существования. Отец был безынициативен, потому что никогда не пытался сделать и полшага, чтобы сбежать отсюда.

Но ненависть пришла гораздо позже - меньше года назад, когда отец убедил маму продать старшую дочь невесть каким ветром занесённым сюда купцам из Латиона. Он убеждал, что это единственный способ пережить неудачный год - засуха убила почти все посевы. Мать долго рыдала, сопротивлялась, но в итоге сдалась. Как обычно, ведь отец для всех был непререкаемым авторитетом.

Купцы, которые остановились у того самого озерка, чтобы дать передышку лошадям, жадными глазами глядели на юную семнадцатилетнюю красавицу. Варан, сопровождавший отца вместе с ещё одним братом, чуть младше его (отец боялся, что его надуют, и таким образом хотел придать себе весомости и солидности), на всю жизнь запомнил эти похотливые взгляды. До сих пор он иногда вскакивал ночами в холодном поту, потому что видел во сне, как эти жирные свиньи лапают нежные груди его сестры, мусолят её своими толстыми слюнявыми губами.

Отец тогда, при возвращении от купцов, не переставая говорил, объясняя сыновьям, что та серебряная корона, что он выручил за их сестру, позволит всему семейству пережить этот год. Но Варан почти не слышал его - перед его глазами всё ещё стояло лицо сестры, её широко раскрытые, бесслёзные глаза, сведённый судорогой рот, из которого не донеслось ни одного рыдания. Перед глазами стоял один из купцов, приобнявший свою новую рабыню, а пальцы его при этом, словно живя собственной жизнью, уже мяли и крутили её сосок прямо через тонкую ткань одежды. Отец тогда сразу же отвернулся, предпочитая делать вид, что ничего не видит. А вот Варан не смог отвернуться и смотрел на гнусную улыбку толстяка, на маслянистый взгляд, которым он пробегал по открытой шее его сестры, и на эти мерзкие пальцы, похожие на жирных гусениц, облепивших грудь девушки.

Нахлынувшие вновь воспоминания так разгорячили юношу, что он стал лупить заступом ещё сильнее. И вот древнее, отполированное руками поколений дерево рукояти не выдержало и разлетелось. Некоторое время Варан лишь неподвижно глядел на лежащий заступ, держа в руках обломок рукояти. Затем его губы вдруг расползлись в усмешке, в которой сквозили и облегчение, и злоба, и ожидание предстоящей расплаты. Отбросив обломок, и даже не подняв сам заступ, Варан не спеша двинулся к дому.

Завидев его, отец сначала словно не поверил глазам. Действительно, такого явного неповиновения он ещё не видел и не ожидал.

- Эй! - он снова как-то назвал Варана по имени, но почему-то тот вновь не разобрал - как именно. - Ты почему это тут прогуливаешься? Ты где должен быть сейчас?

- Заступ сломался, - небрежно, как о чём-то не достойном внимания, ответил Варан, проходя мимо отца в дом.

От такой наглости отец даже оторопел. Именно поэтому он упустил момент, когда наглеца можно было ухватить за плечо или ударить.

- И где же он? - единственное, что пришло ему сейчас на ум.

- Да валяется где-то, - безразлично бросил Варан, приникая к кувшину с водой.

Вот теперь отец взъярился. Влетев в дом, он схватил отпрыска за плечо и дёрнул на себя. Кувшин выпал из рук Варана, разлетевшись на кучу черепков и обдав его ноги тёплой водой.

- Что ты сказал? - взревел отец, рывком поворачивая Варана к себе лицом.

- Я сказал, что он где-то валяется, - Варан дёрнул плечом, пытаясь скинуть отцовскую руку, но та крепко вцепилась, сжимая до боли.

Бунт так явно читался в лице парня, что отец сразу всё понял.

- Да я тебя... - ещё сильнее стискивая плечо, заорал он, наклоняясь так близко, что Варана окатила волна неприятного запаха из его рта.

- И что ты сделаешь? - презрительно скривившись спросил он, демонстративно морща нос и отворачиваясь.

Отец Варана всегда предпочитал слову дело. Вот и здесь он не стал много разглагольствовать. Смачно, с оттяжкой он влепил блудному сыну крепкую отцовскую оплеуху. Настолько крепкую, что мир поплыл перед глазами Варана, а ухо, на которое пришёлся основной удар, просто взорвалось от боли. Варана отшвырнуло к стене, и он больно ударился коленом. Однако, несмотря на это, он тут же встал, слегка пошатываясь, и, стараясь не дать волю слезам, продолжал смотреть ненавидящим взглядом на отца.

Второй удар пришёлся именно в глаз. Отцовский кулак впечатался в глазницу, отчего Варану показалось, что его глаз тут же вытечет наружу. Также ему показалось, что он сейчас потеряет сознание, тем более, что от удара он здорово приложился затылком к стенке, но и это ощущение оказалось ложным.

- Ну что, хватит с тебя? - поинтересовался отец, подойдя к скорчившемуся на полу сыну.

Собрав последний остаток сил, Варан плюнул, стараясь попасть на башмаки отца. Не попал, а вот этот самый башмак тут же со всей силы вмазал ему по рёбрам. Варану показалось, что хруст разнёсся по всему дому. На этот раз боль была такой, что он действительно отключился.