- Девушка желала вам помочь. Видят боги, я отговаривал её от этого, но она настояла. Но вы ещё глупее, чем я думал.

- Если собираешься оскорблять нас, прикрываясь арбалетчиками и стенами, то мы лучше пойдём по своим делам, - старик повернулся, будто собираясь уходить.

- Нет! - голос Палаша не был очень уж сильным, или громким, но сейчас он ударил, словно плеть. - Я не собираюсь вас оскорблять. Я хочу поговорить.

- Ну так выйди сюда, господин хороший, - старик сделал приглашающий жест рукой. - Неужели ты окажешься трусливей лиррийской девчушки?

- Я и отсюда прекрасно всё вижу и слышу, так что останусь здесь. А вы, госпожа, возвращайтесь назад, прошу вас. Вы видите, что здесь вам больше не о чем говорить.

Мэйлинн почувствовала прикосновение - это Кол тихонько взял её за руку и повёл обратно. Лирра не сопротивлялась.

- Итак, вы просите открыть для вас Внутренний город, - продолжал Палаш. - Увы, и я говорил вам уже об этом много раз, но это невозможно. Я не могу поставить под удар людей, находящихся здесь. Внутри черты нам удалось обуздать болезнь, и мы не можем рисковать, впуская новых людей.

- Однако вы впустили лирру и её спутников.

- Да, и на то были причины. Однако, я не желаю говорить более на эту тему, так как мне показалось, что этот вопрос мы решили ещё тогда, на двадцать седьмой день месяца жатвы.

- Да, я хорошо помню наши тогдашние переговоры, - криво ухмыльнулся старик. - Ваши аргументы в виде арбалетных болтов были весьма весомы.

- Придёт день, и я отвечу за это перед Арионном Милосердным, - гордо бросил Палаш. - Но это будет не сегодня и не перед тобой, старик. Что же касается еды, то я обещаю, что, начиная с этого дня, мы будем ежедневно и до самого снятия карантина выставлять вам от нашей доброй воли двадцать бушелей[1] пшеницы, а также определённое количество овощей и мяса, сколько сможем.

- Объедки! - каркнул старик. - У вас там полные кладовые припасов, а вы бросаете нам жалкие объедки.

- Негоже считать чужое добро, старик. У вас тоже хватало складов и кладовых. Кто виноват, что вы пожгли и пограбили всё это в первые же дни? А здесь - это наше, и если мы делимся этим с вами, то лишь по нашей доброй воле.

- Мне есть, что ответить тебе на это, аптекарь! - вдруг выступила вперёд та самая женщина, стоящая позади старика. Насколько можно судить, её лицо было чисто от синивичных пятен. - Я знаю тебя, и, уверена, ты знаешь меня. Город наш не так велик, чтобы ты не знал, кто я.

- Я знаю вас, госпожа Велла Саваш, - спокойно ответил Палаш.

- Да, я именно та, кто ты сказал - Велла Саваш, проживавшая в девятом доме Яблоневой улицы, -  женщина стояла, твёрдо уперев руки в крутые бёдра. - Этот дом находится там, за вашей стеной, не так ли? Там же, наверное, обретается мой непутёвый муженёк. Только вот я-то здесь! Так что не нужно мне говорить про «ваше» и «наше»!

- Я признаю вину, госпожа Саваш, - проговорил Палаш. - Могу вас заверить, что ваш дом, как и дома некоторых других горожан, оказавшихся за пределом баррикад, стоят в полной сохранности и ждут своих хозяев. Как только окончится мор, вы сможете вернуться, - на эти слова женщина отреагировала язвительным «Вот спасибо!». - Что же касается вашего мужа, то у меня дурные вести - он умер от синивицы.

- Да и поделом старому козлу! - воскликнула госпожа Саваш. - Поди, ему и дела не было, что жена не вернулась домой! По мне, так сдохните вы хоть все там, за эту вашу проклятую стену!

Мэйлинн сейчас стояла с внутренней стороны стены, отрешённо глядя на завал перед собой. Она не видела ни Палаша, ни госпожи Саваш, но от одного голоса женщины её пробирала дрожь. Какая неизбывная ненависть слышалась в этом голосе! Как, о боги, как эти люди смогут жить дальше, когда откроются ворота и разберут баррикады? Как они станут смотреть друг другу в глаза, встретившись на улице? Неужели через некоторое время господин Паллаш будет спокойно продавать микстуры госпоже Саваш, так, словно ничего и не было? Или эта вражда теперь навсегда, и город просто пожрёт сам себя? Лирре казалось, что она вся покрыта какой-то липкой вонючей жижей, и больше всего на свете хотелось оказаться сейчас в сотнях лиг отсюда, хотелось до красноты драть кожу жёсткой губкой, пытаясь смыть эту дрянь.

- Я предлагаю начинать забывать разногласия, - как ни в чём ни бывало отвечал тем временем Палаш. - Близок тот день, когда карантин будет окончен, и мы должны будем научиться жить, не ненавидя друг друга. Сейчас самое время налаживать мосты, - Палаш почти слово в слово повторял то, что недавно говорила ему Мэйлинн.

- Мы не станем отказываться от еды, потому что она нам нужна, - видя, что женщина вновь хочет что-то крикнуть, старик резко дёрнул её за рукав. - Но это не значит, что мы прощаем вас за вашу стену и за ваши стрелы.

- Боги рассудят нас, старик, - несколько устало ответил Палаш. - Боги, да ещё его королевское величество.

Казалось, при последних словах Палаш едва поборол желание сплюнуть. Его собеседник не был столь терпелив, поэтому он не только плюнул на мостовую, но и сопроводил это весьма нелицеприятными словам в адрес августейшей особы.

- Через час здесь же мы выставим обещанные продукты, а также бочонки с эликсиром. И так будет каждый день, пока в том будет необходимость. Ну а мне больше нечего вам сказать. Ступайте прочь! - с этими словами Палаш исчез из оконного проёма.

***

Как и было обещано, каждый день жители Внутреннего города выставляли за стены мешки с зерном, корзины с овощами и бочонки с эликсиром. Несмотря на резкие слова старика-переговорщика, ожидавшие там люди уносили всё, и это очень радовало Мэйлинн.

Сама лирра каждый день пропадала в гостинице Бабуша. Они наводили чистоту в комнатах, штопали белье, стирали и готовили вместе с Шайлой. Кроме того, частым гостем там был и Бин. Он по-прежнему не замечал, с каким интересом на него глядела девочка, будучи полностью поглощён Мэйлинн. Однако Шайла, видя всё это, совсем не ревновала к обожаемой ею лирре. Детская приязнь, казалось, лишь крепла от того, что тот, кто нравился девочке, был влюблён в ту, которую девочка боготворила. В общем, время проходило весело.

Обедать чаще всего бегали в особняк Каладиуса, где частенько заставали Кола и изредка - самого мага. Кол, пару дней пробездельничав, наконец стал скучать и в итоге каждое утро стал уходить с магом в аптеку Паллаша, чтобы участвовать в жизни города.

Как и предсказывал Каладиус, новых случаев заражения больше не было; также значительно уменьшилось число летальных исходов - умирали лишь совсем уж тяжко больные, а остальных волшебник чуть ли не силком вытаскивал с того света.

Мэйлинн при каждой встрече с Палашом заводила один и тот же разговор о том, чтобы сделать границы Внутреннего города более проницаемыми хотя бы для детей, находящихся снаружи. Но Палаш твёрдо стоял на своём, хотя было очевидно, что душевные муки терзают и его тоже.

Дни стали совсем холодными, а вскоре и вовсе зарядили зябкие осенние дожди. Лоннэй стоял, съёжившийся, дрожащий, посеревший от горя и болезней. Лирра всё больше замечала, насколько тягостен стал ей этот город. Она мечтала о том дне, когда ворота наконец будут открыты и она сможет вырваться из этой огромной братской могилы. Втайне она лелеяла мысль, что удастся увезти с собой мэтра Бабуша и малышей (про себя она называла их малышами, хотя Шайле было уже тринадцать, что по человеческим меркам вполне соответствовало двадцатилетию Мэйлинн, хотя бы физиологически). Она надеялась, что без проблем получится убедить Каладиуса купить для них небольшой домик в Найре.

И вот счастливый день настал. Двадцать четвёртого дня месяца дождей, спустя почти ровно месяц с начала карантина, ворота города наконец были открыты. Внутреннему городу об этом возвестил грохот барабанов и истошное визжание труб. В полумёртвый город входили войска. Его королевское величество Аллан Девятый отлично понимал, что творится в столице, потому озаботился стянуть сюда почти все силы, бывшие в его распоряжении, благо, набеги дорийцев уже практически прекратились. Само же королевское величество решило провести зиму в Прайноне, где климат, конечно, был не таким мягким, но зато не было смрадного духа гнилой или горелой плоти, а главное - не было тысяч людей, желающих его смерти. Конечно же, большинство придворных приняли мужественное решение разделить судьбу короля. Лишь те, кому долг или служба не позволяли отсиживаться на севере, несколько нехотя возвращались назад. Но так или иначе, а в Лоннэй понемногу возвращалась мирная жизнь.