Молекулярная структура, проецируемая на стену, напоминала четырехлистный клевер, причем «листья» порфирина соединялись между собой конструкциями чуть ли не готической сложности. В сердце каждого из четырех «листьев», словно в колыбели, находился лавово-красный атом железа.

Она объяснила, что, когда кислород попадает в центр каждого «листа», он краснеет, подобно осеннему клену, а когда кислород выходит, становится фиолетовым. Сплошная биохимия. «Однако это не статичный процесс, – сказала преподавательница, – а динамичный и живой». Связывание с кислородом преобразует «колыбель» атома железа; напряжение этой реакции тянет крошечный атомный рычаг, сгибающий «колыбели» остальных трех «листьев», стимулируя большее потребление кислорода. В тот раз я впервые осознал, как удивительна биохимия. Настолько же поразительна, насколько должна быть очевидна: от хлорофилла к гемоглобину молекулы взаимодействуют друг с другом, чтобы поддерживать жизнь.

Глядя на диаграмму, я пытался представить миллиарды молекул своего собственного гемоглобина, которые меняют форму, собирая кислород у меня в легких с каждым моим вдохом. Затем биение моего сердца толкает реки крови к мозгу, мышцам, печени, где то же самое происходит в обратном порядке. Эта трансформация казалась мне такой же жизненно необходимой и непреходящей, как ежегодный рост и опадание листьев. Мне казалось невероятным, что все это происходит внутри моего тела секунду за секундой.

«Чем больше ткани нуждаются в кислороде, тем больше кислот в них накапливается, – продолжила преподавательница. – Кислотность заставляет гемоглобин доставлять ровно столько кислорода, сколько требуется». Это было второе открытие за утро: кровь удивительным образом настроена на то, чтобы восполнять потребность в кислороде на всех участках тела. Она начала объяснять, каким образом гемоглобин плода слегка повышается, чтобы привлечь больше кислорода по плаценте от матери, но я был так поражен первыми двумя открытиями, что практически ее не слушал.

Я чувствовал, как воздух пронизывается почтением, сменяющимся радостью; факт существования такого равновесия внутри хаоса химии организма казался мне удивительно прекрасным, но одновременно пугал своей неизбежностью.

Тема трансформации – одна из древнейших в литературе и искусстве: еще две тысячи лет назад древнеримский поэт Овидий в «Метаморфозах» изобразил природу и человечество как бурлящий водоворот, где все живое и неживое попадает в циклы перемен: «Словно податливый воск, что в новые лепится формы, не пребывает одним, не имеет единого вида, но остается собой, – так точно душа, оставаясь тою же, – так я учу, – переходит в различные плоти»[1]. Овидий завершил поэму словами о братстве всего живого и страстным призывом относиться к любым существам с состраданием. Сострадание находится в сердце врачебной практики: медицину можно описать как союз науки и доброты. Эта книга отдает дань динамизму и преобразованиям в человеческой жизни.

Величественная кавалькада космоса разворачивается перед нами в своей эволюции: Вселенная расширяется, спираль Галактики раскручивается, Земля вращается вокруг своей оси, и Луна становится все дальше с каждым годом. Благодаря наклону оси нашей планеты мы наблюдаем смену времен года; более триллиона приливов уже омыли берега Земли. «Ничто не остается прежним» – это прописная истина, которая может восприниматься одновременно как проклятие и как благословение. «Нельзя дважды войти в одну реку», – писал Гераклит, и наши тела постоянно обновляются, подобно берегам реки.

Жить – значит претерпевать постоянные изменения. Наши границы податливы: их формируют и меняют элементы нашего окружения. Речная вода когда-то была морскими брызгами; в следующем году она уже может течь в крови вашего соседа. Вода в вашем мозге когда-то выпала дождем на древние равнины и смешалась с водами давно исчезнувших океанов. С этой точки зрения, само тело – стремительный поток или горящий огонь: ни один из моментов не будет таким же, как другой. Во время роста, восстановления, адаптации и старения наши тела неизбежно меняют форму, а во время сна, запоминания и обучения то же самое происходит и с нашим разумом. От кризисов, переполняющих нас эмоциями, до перемен, происходящих от зачатия и до смерти; посредством нейронных потоков, связывающих сознание с изменениями, происходящими под влиянием силы воли и решительности, мы воплощаем собой перемены.

Метафора перемены интересует меня как писателя, это занимало поэтов, художников и мыслителей на протяжении тысячелетий. Как врач я заинтересован в том же, потому что заниматься медициной – значит искать положительные изменения, пусть даже незначительные, в разумах и телах моих пациентов.

Когда ночью в отделение экстренной помощи поступает особенно много окровавленных жертв насилия или пациентов с психическими расстройствами, кто-нибудь из моих коллег обязательно говорит: «Должно быть, сегодня полнолуние». В напряженную ночную смену я даже выхожу на улицу, чтобы найти на небесах объяснение моей загруженности на Земле. С древних времен люди верили, что Луна влияет не только на приливы и фертильность женщин, но и на разум. Отелло говорит Эмилии: «Луна с пути, должно быть, уклонилась: к Земле спустилась больше, чем обычно, и сводит всех с ума»[2]. Джеймс Джойс в «Улиссе» пишет о способности Луны «очаровывать, убивать, окутывать красотой, сводить с ума». Убеждение, будто Луна способна влиять на человеческую психику, широко распространено: многочисленные исследования, проведенные в Индии, Иране, Европе и США, подтверждают это. Согласно результатам одного американского исследования, 40 % людей считают, что Луна влияет на разум. Более раннее исследование показало, что 74 % специалистов в области психического здоровья убеждены в том же. Однако статистики не смогли обосновать это: количество пациентов, поступивших в больницу с травмами, маниями и патологиями сна («лунатизмом»), не зависит от фазы Луны, и нет никакой связи между полнолунием и попытками самоубийств, автомобильными авариями и звонками на линию психологической помощи. И мои коллеги, и 74 % опрошенных американских психиатров ошибаются.

Три калифорнийских психиатра решили выяснить, действительно ли настолько распространенное убеждение не соответствует реальности. В исследовании под названием «Другой взгляд на Луну и сумасшествие» они предположили, что до изобретения яркого электрического освещения в XIX веке полнолуние влияло на людей с шатким психическим здоровьем, так как нарушало продолжительность сна и его качество. Они доказали, что отдых в темноте в течение 14 часов в сутки может предотвратить приступы маниакального психоза и что даже незначительное сокращение продолжительности сна способно ухудшить психическое здоровье.

То же самое было подтверждено и моими пациентами, страдающими биполярным расстройством и эпилепсией. Мозговая активность, связанная с крепким сном, коррелирует с мозговой активностью, связанной с устойчивым психическим состоянием, однако пока неизвестно, каким образом.