У моего окопа стоит капитан Эн и заносит ногу для очередного удара.

– За что, товарищ капитан? – быстро вскочив, спрашиваю я.

– За то, – опуская ногу, серьезно, без улыбки, объясняет Эн, – что не чуешь ты, солдат, подхода начальника и даже во сне дерзишь командирам.

– Так вот, значит, ты какие сны видишь! – негодует ротный. – Вот ты о чем во сне мечтаешь? Как бы офицера с его приказами на хрен послать?!

– Мне, товарищ капитан, снилось, – спросонья начинаю оправдываться я, – что взяли меня враги и пытают: где прячет НЗ капитан Акосов? Признавайся! А то расстреляем. А я в ответ их гордо так на хрен посылаю.

– И где же прячет НЗ твой ротный? – сощурившись, ласково интересуется Эн.

– Вы не враг, товарищ капитан, – глядя на начальника штаба батальона честными сонно-неумытыми глазами, отвечаю я, – и потому вам скажу. – Я намеренно делаю паузу и вижу, как багровеет ротный, который хранит фляжку с водкой в РД, который носит за ним каптер, и с уверенной наглостью завершаю ответ: – Свой НЗ – последний патрон – командир роты хранит в стволе пистолета.

Это прозвучало как насмешка. Офицеры у нас на операции пистолеты с собой не брали – ну его, тяжесть такую, на поясе носить; да и толку от него в бою нет никакого, все с автоматами ходили. И одевались так, что в снайперский прицел солдата от офицера не отличишь. Форма у них, конечно, почище да поновее, а так – солдат, он и есть солдат…

– Да… – задумчиво так говорит Эн. – А лейтенант Петровский был прав.

В чем был прав Саша Петровский, он не объясняет, зато объясняет, какого это хрена меня разбудили среди ночи, за час до начала смены.

– Берешь двух бойцов, дадим тебе еще и связиста с рацией – и вперед, милый, в разведку. Проведешь рекогносцировку местности, установишь, есть ли необозначенные на карте тропы, обнаружишь огневые точки противника – и обо всем доложишь по рации. Потом выберешь позицию по своему усмотрению и прикроешь утреннее выдвижение своей роты, а то нас посекут с пулеметов. Понял?

– А почему я? – спрашиваю угрюмо.

Такое задание мне совсем не улыбается. Можно так нарваться, что и «мама» сказать не успеешь, как на небеса отправишься. А я совсем не герой. Хочу увильнуть, вот и придумываю:

– Товарищ капитан, да как я в темноте-то тропы найду? А передать ориентиры как? Я ж топографию совсем не знаю, – жалобно бормочу я и решительно заканчиваю. – Боюсь подвести вас, не справиться.

– Не бойся, справишься, а не справишься – так по шее от всего личного состава получишь, – утешает меня, щуря узкие очи, Эн и зловеще-ласково добавляет: – Понимаешь, солдат, верим мы тебе. Знаем, что если придет беда, то не скажешь ты духам, где советские офицеры НЗ прячут.

– А еще ты слова умные знаешь, – предельно серьезным тоном подкалывает ротный, – «рекогносцировка» и «топография»; остальные-то все больше на хрен да за хрен говорят.

И сразу резко повышая голос, не терпящим возражения командным тоном капитан Акосов приказывает:

– Все понял? Вот и вперед!

Приказ есть приказ, был бы умнее – дураком бы остался.

– Нет, ну почему опять я? – возмущенно спрашиваю я пришедшего проводить меня взводного.

Собираю РД, снаряжаю дополнительные магазины и подвешиваю подсумки с гранатами на поясной ремень. Настроение – хуже некуда.

– Из первого отделения ты один в строю остался, – лениво позевывая, объясняет присевший на бруствер моего окопа Саша и спрашивает: – А почему?

– Мне просто повезло, – угрюмо отвечаю я и прошу: – Слезай с бруствера, а то стрельнет какой-нибудь идиот, убьют еще.

– При прочих равных условиях, – не прекращая разговор и не меняя тона, Петровский слез с бруствера и присел в окопе, – везение играет большую роль: раз повезло – глядишь, и второй раз повезет. – Он улыбается и задушевно так замечает: – А если тебя все же хлопнут, то все меньше залетчиков в роте останется. Глядишь, и показатели у нас в политической подготовке получше будут. А еще замполит из третьей роты с облегчением вздохнет, ты ж его на батальонном комсомольском собрании ленинскими цитатами чуть до истерики не довел…

– Ну, спасибо, Саша, удружил, – не глядя на взводного, тихо говорю я. – Жив останусь, водку тебе доставать больше не буду.

– Ты уж постарайся остаться-то, – усмехается малопьющий лейтенант Петровский. – Как же я без водки-то… пропаду ведь…

Иду расталкивать еще двоих, которых наметил с собой пригласить. Прохожу мимо окопа; в нем, закутавшись в трофейный халат и свернувшись калачиком, сладко спит Муха – только губами чмокает, улыбается чему-то. Вид у него детский, беззащитный, не скажешь, что уже отслужил почти два года и имеет медаль «За отвагу». Этой осенью Мухе домой, совсем чуть-чуть до дембеля осталось. Спиной к нему Леха привалился, тоже сопит. Мы втроем давно дружим, почти с первого дня, как я в Афган попал. Я за Леху написал эротическое сочинение про героиню Пушкина Татьяну Ларину. Он за это мое творение от ротного нагоняй получил. И мне досталось. А затем ротный отдал беспощадный приказ: выпустить стенгазету, посвященную творчеству Пушкина. Муха нам ватман в штабе бригады достал. Потом втроем ротную стенгазету оформляли, вот и подружились…

Я, минуя товарищей, подхожу к Витьке.

– Нет, ну почему я? – слово в слово повторяет мои слова злой со сна Витек. Я его еле растолкал.

– Ты два раза был женат? – спрашиваю я и сам же отвечаю: – Был! Бабу имел? Имел! В отпуск ездил? Ездил! А кого мне брать? Муху, что ли? Так он не то что на девку не залезал, он небось еще не целовал-то никого. Имей совесть, Витек.

– Еще кто пойдет? – кисло осведомляется Витек.

– Иди Филона буди, а я тут радиста подожду.

Уходит успевший в свои двадцать лет дважды жениться Витек. Я жду связиста, покуриваю в кулачок и слышу:

– Ну почему я? – возмущается Филон.

А потому, ребята, что неохота мне своих друзей, Леху и Муху, под пули подставлять, они ж не виноваты, что с таким раздолбаем, как я, дружат. Простите, ребята, но кому-то же надо идти, а то и в самом деле посекут нашу роту из пулеметов, а нас и так всего ничего осталось.

Подходит связист, тоже недовольный, я его давно знаю.

– Герка? – чуть улыбаюсь я. – Привет!

– Век бы тебя не видеть, – бурчит расстроенный и невыспавшийся Герка, – таскайся тут с тобой.

У связистов – тех, кто на своем «горбу» носил полевые радиостанции, – служба тоже хреновая была. То, что рация тяжелая, это еще полбеды, а вот то, что их первыми убить старались, – вот это беда. Снайпера обучают не только хорошо стрелять, его еще учат, кого надо убивать первым. Офицер – он на операции ходит в полевой форме без знаков различия, от солдатской ее не отличишь. А вот связиста сразу по антенне рации видно. Убей связиста, парализуй управление боем – вот чему учат снайпера. Редко ходили связисты в разведку, не шли передовым дозором, а вот потери несли. Били по ним снайперы, и очень часто приходило пополнение во взвод управления, на замену раненым и убитым.

Вот и собралась вся группа. Четыре человека, две связки бойцов. Все лишнее снаряжение оставили. Идем налегке. Только у плотного, сильного и выносливого Герки за плечами рация. Подходят взводный, ротный и начштаба батальона.

– Удачи! – только и говорит Саша и каждого легонько хлопает по плечу.

– Держи, – Акосов протягивает мне флягу в матерчатом чехле, – выпьешь с ребятами.

– А это на завтрак, – капитан Эн передает Филону две банки тушенки, обмазанной солидолом. Они из одного города – земляки.

– Счастливо! – шепотом желает замерзший Баллон, когда мы проходим мимо его поста, и довольно улыбается, ловя кинутый мною сверток с трофейным халатом.

Пора. До рассвета еще четыре часа, а все равно пора. Рассветные часы – они самые сладкие для сна. Спите спокойно, духи гор, мы постараемся вас не потревожить, мы тихонечко пойдем, стрелять первыми не будем, по крайней мере до рассвета.

Это только кажется, что ночью тьма непроглядная и не видно не зги. Не раз я ночами по горкам ползал и часовым на посту по ночам бдил. Во всех военных ипостасях срочной службы побывать довелось, и точно вам скажу: жить захочешь – и ночью где надо пройдешь и увидишь что надо. И ближе, солдат, ближе к горкам да камешкам жмись, они даже ночью тень отбрасывают; прячься в этой тени, солдат, вот тебя и не увидят.