Хотя тогда мне уже стало не до гурий – показалась хозяйская дочка, рослая светловолосая девица. Ну вот все при ней! Алкоголь уже всосался в младую кровь, та бурно закипела, и так, братцы, захотелось всосаться в спелую девицу, что я громко, без обиняков, заявил хозяину, что не прочь и дезертировать, если он меня в зятья возьмет. Девица, глянув в мою сторону, кокетливо хихикнула, хозяин нахмурился – о таком зяте он и не мечтал. На девицу рявкнула на родном языке ее мамаша, и девушка, не мешкая, ушла в дом, а мне хмурый хозяин еще подлил самогона. Еще через пару минут мне уже не до девиц стало, я стал путано и многословно извиняться перед хуторянином за причиненный его мужскому достоинству вред, а его хозяйку стал попрекать отсутствием советского интернационализма. Ребята за столом угорали от пьяного хохота. Хозяева хмурились все сильнее и сильнее. Что они думали, я не знаю…
Вот так нагло, цинично и грубо нарушил я воинский устав. Так мне, сильно подвыпившему, но твердо стоящему на ногах, объяснил пришедший за нами пьяный в дымину сержант. Попало мне за это, конечно: наряды вне очереди сыпались и сыпались, по шее я тоже огребал неплохо. Но, во-первых, я уже привык, а во-вторых… ну согласитесь, ребята, дело того стоило.
В работе на благо Родины и литовских колхозов незаметно прошел октябрь. Вот и закончилась наша учеба; прощай, Гайджунай, век бы тебя не видеть.
– Добровольцы! Два шага вперед! – скомандовал загорелый, рослый, одетый в непривычную для нас тропическую полевую форму лейтенант. Он приехал за пополнением для славной 103-й Витебской дивизии ВДВ, что первой вошла в Афган, и обводил требовательным взглядом нашу застывшую в строю роту.
Даже если бы я не давал слово своей маме не ходить добровольно в Афганистан, то я бы все равно из строя не вышел. Мне романтики за глаза и в учебке хватило. Искать ее еще, тем более за тридевять земель, я не собирался. Мечтал я о службе тихой и мирной, желательно в каптерке.
Но среди наших курсантов все же добровольцы нашлись – двадцать новоиспеченных сержантов вышли из строя роты. Отобрали лучших.
«Вот и славненько, вот и пронесло, – с циничным непатриотизмом подумал я, – вот и хорошо, что я не из лучших. Без меня Афган обойдется». Всем моим сокурсникам после выпуска повесили по две сопли на погоны. Здравия желаю, товарищи младшие сержанты! Мне единственному в роте присвоили звание ефрейтора. И на этом спасибо, товарищи офицеры! Родные вы мои! По-хорошему-то в дисбат меня надо было отправить.
Со всех рот 301-го ПДП стали формировать сводную команду в количестве ста человек, и вот пока я чего-нибудь опять не отчудил, меня побыстрее запихнули в эту группу, которая первой покидала наш славный учебный полк. Я умудрился за шесть месяцев пребывания в его рядах не бросить пятна на полковое знамя. Впереди ждал Ташкент, где, как нам объяснили, формировалась новая часть. На самом деле нас без всяких там «Добровольцы и комсомольцы! Шаг вперед!» отправляли в Афган пополнять сильно поредевший личный состав 56-й ОДШБ.
Прощай, Литовская Советская Социалистическая Республика! Прощай, Гайджунай! Прощай, триста первый учебный парашютно-десантный полк! Я уезжаю и уже никогда не вернусь.
Афганистан. Провинция Кундуз – 1980 год от Рождества Христова. 1401 год по Хиджре – мусульманскому летоисчислению
Дорогая мамочка!
Я жив и здоров. После учебки меня направили служить в Афганистан. Мамочка, не бойся и не плачь. Ничего страшного тут нет. За пределы части мы не выходим. А наша служба состоит только в том, что мы занимаемся строительством. Мамочка, если кто-то будет тебе говорить, что тут идет война, не верь, это слухи. Никакой войны тут нет. Афганцы к нам относятся очень хорошо. Климат здесь сухой и жаркий, почти как у нас дома. Снабжение тут просто прекрасное, нормы пищевого довольствия увеличены, а нам еще выдают и дополнительный паек. В роте, куда я попал служить, у меня есть двое земляков, которые мне здорово помогают, так что все нормально. Посылок мне не готовь и денег не присылай. Полевая почта посылки в Афганистан не принимает, а наши деньги тут просто не нужны, так как денежное довольствие нам выплачивают в чеках Внешторга. Спешу тебя обрадовать, меня назначили редактором ротной стенгазеты, так что от большинства работ я освобожден. Еще раз прошу тебя, не бойся, все будет хорошо, писать тебе буду часто, как минимум один раз в неделю. Береги свое здоровье и напрасно не волнуйся.
Целую, твой сын.
Наглый, циничный, «борзый», готовый в любой удобный момент грубо нарушить воинский устав, вот таким я стал. Мечтал не об орденах и медалях, а уж тем более не об оказании интернациональной помощи, нет, мечты у меня были более возвышенные: сачкануть, пожрать и поспать. В учебке из меня выбили дух романтики, зато научили: стрелять; собирать и разбирать стрелковое оружие; действовать в составе роты, взвода, отделения, малой боевой группы; преодолевать полосу препятствий; ходить строевым шагом; десантироваться с воздушной и наземной техники. Таким вот «соколом» я прибыл в славную 56-ю Отдельную десантно-штурмовую бригаду. И сразу пришелся там ко двору, вот такие интернационалисты здесь и требовались.
Выписка из боевого формуляра в/ч 44585
В 1980 году наша бригада дислоцировалась по правую сторону аэродрома города Кундуз; слева стояла 201-я мотострелковая дивизия, в центре располагался аэродром. Аэродром выполнял и военные, и гражданские функции. Использовала его военная авиация в составе: эскадрилья истребителей-бомбардировщиков, так называемая фронтовая авиация, и 181-й отдельный вертолетный полк, ранее дислоцировавшийся в Одессе.
– Молодых пригнали! – услышали мы разноголосый свирепо-радостный вопль. Это было первое приветствие от наших новых сослуживцев. – Парадки[16], знаки, береты, что есть? Давайте, ребята, делитесь, а то у нас нет ни хрена!
Мы прибыли к новому месту службы на транспортных вертолетах, высадились, были приведены к штабу бригады и испуганной отарой сгрудились возле штабных палаток. Нас почти сразу окружила толпа полуголых, в истерзанном обмундировании загорелых парней. Ноябрь месяц, но так тепло в Литве даже в июле не было.
– Эй! – окликнул меня дочерна загорелый невысокий герой-десантник, одетый в застиранную выцветшую маячку-тельняшку, в драных штанах и обутый в потертые рваные кроссовки. Но на запястье левой руки у него красовались хромированные дорогие японские часики.
– У тебя что есть? – весело улыбаясь, спросил он и ощупал взглядом мой пустой РД. Я, сокрушаясь, пожал плечами, а воин чуть повысил голос:
– Да не жмись ты! Вам парадное барахло здесь не понадобится, а до дембеля тебе как до Вашингтона раком…
У меня, кроме надетого на мне х/б, головного убора «пилотки» и потертых кирзовых сапог, не было ничего. В учебке нам перед выпуском, конечно, выдали обмундирование в соответствии с нормами вещего довольствия, но по дороге в Афган пил я, что называется, беспросыпно… Только не думайте, что от страха – нет, исключительно от озорства. Глоток вина или водки был глотком свободы, дерзким вызовом армейским уставам; свободу я любил, а вот армейскую дисциплину – нет. Когда кончились деньги – а войсковое имущество в Чирчике, где мы десять суток ждали отправки в Афган, было расхищено, обменено на вино, пропито, и уже нечего было реквизировать, а пить все еще хотелось, – то многие из нас, а я одним из первых, бросили в решительный бой с алкоголем последний резерв – личное обмундирование. Кроме того, что было на нас надето, все пропили. Да! По дороге в Афган мы поддержали легенду о советском десанте: «Все может быть, все может быть… Но чтоб десантник бросил пить?! Да этого не может быть!!!» В Афган я прибыл гол как сокол. И надо сказать, далеко не один такой был.
