Она не расскажет об этом своему психотерапевту. Вообще, Гермиона уже почти привыкла хранить от него секреты, выдавая ему только крохи — сны, обрывки мыслей, случайные имена, слова — и оставляя себе всю сочную мякоть своего бреда. Чем меньше доктор знает, тем крепче доктор спит.
И об этом он точно не узнает. О том, как она стоит тут, на тротуаре, съёжившись под зонтом, и смотрит перед собой. Гермиона не может рассказать — не желает рассказывать доктору, что именно высматривает. Чего именно ждёт. Потому что, по правде говоря, ей и самой этого не понять.
Понимает она одно: это вот место, эта глухая стена между двумя таунхаусами в неблагополучном районе Лондона, — совсем не то, чем оно кажется. Она бывала здесь раньше — в общей сложности четыре раза. С последнего её визита ничего не изменилось, разве что на ближайшем к калитке столбике ограды висит теперь мужская шапка. Шерсть влажная, вся в каплях дождя. Гермиона хотела было забрать шапку, просто сунуть в сумку, но мама непременно наткнётся и примет находку за очередное свидетельство дочкиной ненормальности.
Подобных свидетельств уже и так набралось слишком много за последние шесть лет — с тех пор, как Гермиона, выражаясь её собственными словами, «проснулась». Она тогда очнулась в своей детской спальне в тихом районе в тихом южном пригороде Лондона, не понимая, почему руки у неё такие чистые, почему мышцы не ноют, окаменели, а кровь течёт вяло, будто запыленная. И так трудно двигать толстенными, налитыми тяжестью пальцами. Словно она не проснулась, а наоборот, засыпает.
Шесть лет. За шесть лет она не добилась успехов ни в учёбе, вопреки надеждам родителей, ни в работе: привычка витать в облаках мешала задерживаться подолгу на одном месте. Шесть лет посещала психиатра, шесть лет мать неотступно следила за ней, нервно грызя губу, делая какие-то свои пометки, когда думала, что Гермиона этого не видит. Как недоверчиво и растерянно она смеялась, когда Гермиона — не склонная прежде выставлять себя на посмешище — вытащила из кладовки и уложила в центре гостиной метлу, на которую пристально уставилась, едва моргая карими глазами, будто ожидая, что та вот-вот взлетит. А потом миссис Грейнджер едва удар не хватил: однажды, войдя в комнату, она увидела, как дочь швыряет в огонь пригоршню бабушкиного праха с криком: «Нора!» и суёт ногу в камин. Гермиона тогда заработала ожог и поездку в переполненное отделение скорой помощи. Это напугало даже отца Гермионы, который до сего момента утешался мыслью, что талантов без странностей не бывает. В тот вечер он вернулся с работы домой белый как полотно, крепко стискивая в руке мобильник, с одной лишь мыслью в голове: «Что нам делать с Гермионой?»
Да разве она сама знала, что ей делать с собой?
Понятное дело, ей совершенно не на пользу стоять вот так, в ожидании чего-то невероятного. Какого-то волшебства, чуда, которое должно произойти между не по порядку пронумерованными домами. Какого-то доказательства, что она не сошла с ума.
Ты сошла с ума.
Она дала себе двадцать минут. Ей неплохо удавалось измерять время без часов — ничего другого и не оставалось, поскольку мобильник она, как обычно, забыла дома. В прошлый раз соседи любезно позволили ей пялиться с полчаса и только потом вызвали полицию. Полицейские обыскали и её саму, и её сумку, наркотиков не нашли — может быть, теперь соседи будут менее подозрительны?
Ещё минуту.
Она ведь просто помешанная девица, которой явно требуется профессиональная психиатрическая помощь. Чокнутая, которая просто гоняется за обрывками своих снов по задворкам Излингтона.
Тридцать секунд.
— Вам помочь?
Старушка с таксой. Озабоченное лицо под прозрачным капюшоном, испещрённым каплями дождя. Пёсик задрал ногу на забор.
— Просто друга жду, — ответила Гермиона, поразившись легкости собственного голоса. — Он запаздывает.
— А, ну ладно, — сказала старушка, удаляясь, — только будьте осторожнее. Скоро стемнеет.
— Спасибо, — откликнулась Гермиона и вздохнула, а старушка скрылась за дверью дома номер тринадцать.
Дождь всё лил. Промчалось пять машин. Залаяла собака. Кто-то протащил мусорный бак от обочины.
— И вы тоже?
Гермиона вздрогнула. Голос показался ей знакомым. Мужчина — высокий, мрачный, в застёгнутом наглухо тренче, чёрные волосы, чёрные глаза над крючковатым носом, внимательно изучающие зазор между домами. Над головой он держал черный зонт, точную копию Гермиониного, стоя рядом с ней в небрежной позе, как старый знакомый.
Она расслабилась, словно и правда его знала.
— Да. Понятия не имею почему.
— Да, — сказал он. — Вот и я не знаю.
Они с минуту стояли в компанейской тишине, созерцая ничто.
— Снейп, — представился мужчина.
— Гермиона, — отозвалась она.
И оба подумали: какое знакомое имя.
========== Чаринг-Кросс ==========
Дом казался ещё более пустым, чем обычно. Странно пахло, словно что-то издохло где-то в уголке — а ведь он совсем недавно вытащил всю мебель, выдрал все полки, заменил всё, на что хватило денег, и прошёлся по окнам с феном и пищевой плёнкой в отчаянной надежде защититься хотя бы от самых сильных сквозняков. Живи он в каком-нибудь другом доме, давно разобрал бы и пол. Но тут под тонким ковром в кабинете и покоробленными старыми деревянными досками в гостиной обнаружится только камень. Не будет трупов, не будет наводняющих его кошмары искажённых белых безносых лиц, мелькающих раздвоенных змеиных языков.
Не будет её.
Некому было встретить его в прихожей, когда он открыл входную дверь, с силой толкнув её бедром — дверь всегда заклинивало в сырую погоду. Безжизненность дома не должна была его удивлять, но сегодня он почему-то даже опешил.
И почему-то странно было ехать в поезде одному. Он напугал сидевшую напротив женщину средних лет, коротышку с красным кончиком носа, зарывшегося в «Дейли Мейл». Она старательно притворялась, что не поглядывает на него то и дело поверх газеты, проверяя, не пошевелился ли он (или, скажем, вынул нож из кармана, намереваясь грабежом лишить её ожерелья, которому красная цена-то была пяток фунтов в ломбарде). Снейп улыбнулся ей один раз, но она только снова спрятала зардевшееся лицо за газетой. Сошла женщина на той же станции, что и он, Коукворт-Норт, но отстала и устремилась прямиком в кафе, будто опасаясь, что Снейп пойдёт за ней до дома.
И такое его обычно не волновало, но сегодня почему-то задело.
От станции Снейп направился домой. Было холодно, сыро и непривычно тихо. Городок ютился в накатывающей с реки туманной мгле, и Снейп едва различал тротуар под ногами. Мысли его вернулись в Лондон, на ту улицу, где он стоял несколькими часами ранее, стараясь не смотреть на большеглазую девушку с облаком каштановых волос, прикрывавшую пальцами рот. Наверное, зубы у неё были чуть кривоваты или крупноваты — он толком не разглядел. В общем, девушка отчего-то стеснялась своих зубов, но что именно в его словах вызвало у неё улыбку, оставалось только гадать.
Девушка спросила, откуда он, и вопрос его изумил: он думал — нет, знал — что его выговор не отличается от её.
— Из Линкольншира.
— Вот как. Надолго приехали?
— Нет, — ответил Снейп, — но я ещё вернусь.
Они сообщили друг другу лишь имена. Не обменялись ни телефонными номерами, ни адресами. Чем дольше они стояли там — избегая встречаться взглядами, уставившись на дома перед собой, словно в ожидании какого-нибудь светового шоу — тем беспокойнее становилась девушка. Прошло, наверное, всего несколько минут, показавшиеся им секундами. В голове у Снейпа тикали часы, словно его подсознание напоминало ему, что время выходит. Он понятия не имел, к чему ведёт этот обратный отсчет.
— Обещаете? — спросила она, наконец обернувшись и заглянув ему в глаза.
И у Снейпа будто сердце остановилось. Просто упало замертво в брюшную полость, утонуло прямо за нижними ребрами. Он прижал руку к грудине, надавил, будто мог осязать отсутствие биения под ладонью.
