- О чем ты говоришь? О какой разгадке?

Я совершенно не мог сориентироваться.

Он сверкнул на меня горящим взглядом.

- Слушай, дубина! - Он говорил, не разжимая зубов. - Приходилось ли тебе хоть раз за твою несчастную жизнь чувствовать, что ты можешь объяснить все? Знаешь ответ на колоссальное почему всей вселенной? На мириады вопросов, какие только человек может задать самому себе. На все... ты, чертов дурень!

Я собрал волю в кулак и выдержал паузу. Потом с достоинством ответил:

- Однажды или дважды. Может быть, и больше. Ты имеешь в виду сенсацию, которая связана с твоим открытием Универсального Ответа. Тебе кажется, что он прост до смешного, и ты спрашиваешь себя, почему никогда не думал о нем прежде. При этом ты обнаруживаешь, что сам не знаешь причин. Тем временем он исчезает, уносится прочь. И ты сходишь с ума, пытаясь вернуть его назад. Вот что это такое. Не так ли? У меня подобное чувство было несколько раз. Это ниспослано свыше. Такое бывает со всяким. Почему?

Он опять вцепился в свою коробку.

- Что почему? - глупо пробормотал он. Моментальный всплеск прежнего огня потух в нем.

Но я не отставал от него.

- Ты никогда не бросал того, что тобою начато. Сейчас ты цепляешься за свою идею? Ты действительно нашел разгадку нынче утром, и она тебя захватила. Так что ли?

Он все еще не поднимал глаз. Он продолжал дергать замки на коробке.

- Ради Бога, оставь ее в покое. - Я буквально рассвирепел. - Мне это на нервы действует. Сядь на нее, что ли, если уж она такая ценная. Но перестань теребить ее!

Вместо ответа он поднялся со стула. Казалось, он не слышал меня.

- Пойду еще позвоню, - сказал он. - Извини, кое-что забыл. Я недолго. - Внезапно он вернулся и подал мне коробку. - Посмотри, что там. Это может заинтересовать тебя.

И ушел. Взяв коробку в руки, я уже готов был открыть ее. И в этот момент меня пронзило неожиданное чувство. Его можно обозначить только одним словом, мне было противно открывать коробку. Я резко отшвырнул ее, словно ошпарившись.

Тут же мне стало стыдно за свое ребячество. Я взял себя в руки, открыл коробку и высыпал ее содержимое на стол.

В ней были почти одни бумаги. Они казались совершенно бесполезными и не были связаны друг с другом. Потребовалось бы не меньше года, чтобы собрать такую коллекцию, хоть она и дурацкая.

Там была программа на спектакль "Каждую пятницу" театра Фромана в Нью-Йорке. Я вспомнил, что смотрел этот спектакль тридцать первого числа. Тут же было письмо к секретарю ректора Гарвардского университета, к нему прилагался список на нескольких страницах; в письме говорилось, что в ответ на письмо мистера Моффата он посылает список выпускников 1925 года. Там было письмо от управляющего домом на Пятой авеню, учтиво сообщавшего мистеру Моффату, кто жил в доме с 1933 по 1935 год. Там также было несходно старых счетов из разных магазинов, страничка из школьного журнала, в которую была завернута фотография футбольной команды 1919 года, и страница из журнала "Кто есть кто", на лицевой стороне которой кто-то сделал пометки синим карандашом.

Вот и все бумаги. Там были еще три вещицы: пустая, довольно потрепанная кожаная рамка для фотографий, маленькое серебряное блюдце (похоже, трофейное) с именами Чарльза Моффата и Т. Перри Девоншира, выцарапанными на ней, и старая курительная трубка, наполовину обуглившаяся, со сломанным мундштуком, но ее серебряный ободок сверкал как новый.

Рамка для фотографий лежала передо мной на белой скатерти. Я взял ее в руки и стал соображать, откуда мне знакома эта вещица. Я вертел ее в руках, пытаясь вспомнить; и тут я увидел, что, несмотря на ее значительный возраст, ею никто не пользовался. Чтобы вставить внутрь фотографию, нужно было слегка надрезать ту сторону, где был ценник. На внутренней стороне рамки сохранился ценник, он был старый и грязный, но все еще можно было разглядеть цену рамки: 5 долларов 86 центов.

Я разглядывал эту штучку, когда вернулся Чарльз.

- Припоминаешь ее? - спросил он.

Я покрутил рамку в руках, как бы пытаясь обнаружить что-то новое. Он сказал:

- Она всегда стояла на моем письменном столе. Ты видел ее сотни раз.

Я начал вспоминать. Конечно же, я видел ее, сидя за письменным столом, она находилась за чернильницей в форме подковы, но я никогда не видел, что было внутри. Я сказал:

- Не могу даже представить, что было внутри. - И вот тут вспомнил: - Внутри ничего и не могло быть. - Я перевернул рамку обратной стороной и показал ему неразрезанный ценник. Внезапно меня охватил страх.

- Чарльз, - закричал я, - какого дьявола, что все это значит?

Он что-то бормотал, но его слова не были ответом на мой вопрос. Он собрал свою странную коллекцию и засовал ее обратно в коробку.

- Ну, все посмотрел? - спросил он. Я кивнул головой, не сводя с него взгляда. Мне показалось, что мы никогда еще не смотрели так открыто друг на друга. Он опять уставился на свои руки.

- Тебе это говорит о чем-нибудь? - вымолвил он.

- Совершенно ни о чем. Да и как это может говорить?

Я увидел, как побелели костяшки его пальцев.

- Слушай, Чарльз, если ты не скажешь, к чему все это, я сойду с ума.

Тут к нам подошел официант, улыбнулся мне, сдержанно поклонился Чарльзу и принял наш заказ.

Я уж собирался попросить его подождать принимать заказ, но Чарльз взял меню, просмотрел его и что-то заказал. Я заказал то же самое.

На улице стало совсем темно, зажглись фонари. В ресторане начал собираться народ, из бара слышались голоса. Мне пришлось прикусить язык. Я пропустил тот миг, когда мог спросить Чарльза напрямик, поэтому нужно было переждать.

Нам принесли коктейли, мы потягивали их, курили и молчали, пока Чарльз не прервал наше молчание. Он сказал как бы между прочим:

- Итак, тебе не часто приходилось видеться с Арчи?

- Чарльз, - начал я осторожно, - я не знаю никого по имени Арчи. Никогда не знал, кроме мелкого неприятного знакомства в школе.

Наши глаза встретились, мы впились взглядами друг в друга. Официант принес закуску. Я отказался, но Чарльз схватил тарелку и начал поглощать закуску с удивительной жадностью.

- Этот Арчи, - промолвил я наконец. - Кто он? Он как-то связан с твоими неприятностями?

Он скользнул по мне взглядом и снова уткнулся в тарелку. Он покончил с закуской, откинулся на спинку стула и уставился в одну точку на стене справа от моего плеча. Потом проговорил:

- Адриан Арчи был моим хорошим другом. - Он взял сигарету, зажег ее. - Он был и твоим другом.

Вновь подошел официант и унес тарелки, опустошенную Чарльзом и нетронутую мою.

- Что ты сказал? - Я не верил своим ушам. Он взял коробку со стула сзади себя, порылся в ней и вытащил обрывок из журнала "Кто есть кто".

- Смотри, - сказал он, подавая мне его. - Это отец Адриана.

Я протянул руку за листком, но не сводил взгляда с Чарльза. Его глаза сверкали.

- Ну-ка прочти, - велел он.

Начало заметки было подчеркнуто; короткое и ничем не примечательное. Это была история в семь строк о епископальном министре по имени Арчибальд Арчи. Я внимательно прочел всю заметку. Вообще-то, я мог бы сообразить, что Чарльз не в своем уме. Но мне и в голову не пришла такая мысль. Я даже не могу описать своих чувств.

Я еще раз прочел заметку.

- Слушай, Чарльз! Здесь говорится, что у этого человека было три дочери. О сыне ничего не упоминается.

- Да, - сказал Чарльз, - знаю.

Oн выдернул листок у меня из рук и выудил из коробки серебряную тарелку, потом торжественно провозгласил:

- В двадцать девятом я выиграл турнир в Лейксанде в паре с Адрианом Арчи.

В его голосе не было никакого оттенка. Он протянул мне кусок металла, и я еще раз прочел: "Чарльз Моффат - Т. Перри Девоншир..."

Тут опять появился официант, последующие полчаса я имел удовольствие наблюдать, как Чарльз поглощал ужин. Свои тарелки я отодвинул и потягивал вино. Я наблюдал, как он ест. Я не мог оторвать взгляда от него. Он ел с отчаянной решимостью, как человек, цепляющийся за последнее.