Исследования РЕНДа были не одиноки, а стояли в рамках трех направлений того времени [16]: исследования современных культур Колумбийского университета, Гарвардского проекта изучения советской общественной системы [17] под руководством К. Клакхона и собственные исследования РЕНДа. Клакхон был директором Русского исследовательского центра в Гарварде (см. его био [18–19]) и, кстати, имел массу должностей, имеющих отношение к военному ведомству: консультант министра войны, сопредседатель общего исследования морали Министерства войны и Офиса военной информации, член правления комитета по развитию и исследованиям Министерства обороны. На русский язык переведена его книга «Зеркало для человека. Введение в социальную антропологию» [20].
Н. Ссорин-Чайков говорит, что первым директором центра в Колумбийском университете была Р. Бенедикт, а после ее смерти им стала М. Мид [21]. Гарвардский проект покоился на большой количественной основе – более 10 тысяч анкет от эмигрантов, Колумбийский проект был более качественным, чем количественным. Интересно, что Гарвардский проект с анкетами сегодня выложен онлайн ([22], см. также [23]).
Что касается негативного отношения РЕНДа к М. Мид, нам все же следует помнить, что подобное а) делалось впервые, б) делалось вне возможности «прикоснуться» к объекту своего изучения. И отсюда все возможные несоответствия.
Д. Энгерман подчеркивает, что когда в 1946 г. Черчилль заявил о «железном занавесе», США оказались неподготовленными [24]. Он перечисляет несколько десятков людей, из которых только двенадцать вообще знали русский язык.
Соответственно, на базе более фундаментальных работ можно строить работы с прикладными задачами, как, например, такое исследование, как «Разрушение иерархий в Советском Союзе и Китае: неоинституциональная перспектива» ([25], см. также книгу этого же автора «Кража государства. Контроль и коллапс» [26]).
РЕНД также выпустила в 1952 г. книгу Ф. Зелцника (см. о нем [27]) «Организационное оружие» ([28], см. рецензию на нее [29], как это ни странно, но в 2014 г. она была переиздана с новым предисловием). Учитывая, что за последнее десятилетие на тему организационного оружия были написаны сотни статей, было интересно, что писалось об этом еще в 1952 г., хотя книга и посвящена стратегии и практике большевиков. Это известный социолог, который в 1948 г. выпустил статью «Основы теории организации» [30]. В ней есть интересный постулат о том, что формальные структуры не способны победить нерациональные изменения организационного поведения. Он также считает, что даже в авторитарных структурах нельзя отделить друг от друга контроль и согласие. Человеку в структуре отводится определенная роль, но он может сопротивляться этой деперсонализации. И это отклонение слабо поддается контролю, поэтому его появление непредсказуемо.
Отсюда мы можем вынести определенные выводы для проектов, подобных перестройке. Движение может идти по неконтролируемой среде, то есть будить нужно не рациональные, а эмоциональные чувства. И второе – необходимо активно включиться в борьбу за деперсонализацию человека, развивая его различные интересы, уводящие от мейнстрима. Кстати, несколько лет назад Ф. Блонд, который являлся философским советником правительства консерваторов в Великобритании, заявил, что коммунизм и капитализм сознательно атомизировали человека, чтобы облегчить управление им.
В книге Зелцник определяет организационное оружие как использование элитой в целях захвата власти неконституционных методов организационной практики [28]. Организации, созданные для ограниченных целей, например профсоюзы, могут использовать свои силы для других далеко идущих целей. Под «конституционными» здесь понимаются имеющиеся традиционные практики.
Большевистскую партию Зелцник рассматривает как организационное оружие, поскольку она решила множество проблем превращения добровольной организации в управленческую структуру. В результате просто члены превращаются в деятелей, которые не только верят, но и действуют. Они вербуются на идеологических основаниях, а используются для технических.
Зелцник формулирует четыре основные задачи:
– развивать средства доступа к группам, которые являются целевыми;
– нейтрализовать конкурирующие элиты, которые также претендуют на контроль над этими группами;
– легитимизировать все полученные позиции во власти, чтобы они воспринимались людьми как власть;
– мобилизовать полученные группы, чтобы они вышли на линии, нужные для партии.
Массы в контексте партии как авангарда масс автор задает не количественно, а по степени манипулируемости. Причем манипулируемость задается под цели, которые не признаются группой.
Если опираться на гипотезу о том, что перестройке помогли извне, то следует признать, что все эти вышеприведенные четыре задачи стопроцентно были нужны и перестройке. Перестройка активировала интеллигенцию, которая вышла на передовые коммуникативные позиции, а они уже обеспечивались группой сверху – Горбачева – Яковлева, существование которой стало настоящим элементом организационного оружия, поскольку можно было не бороться с имеющейся иерархией, а опираться на нее.
Коммуникации интеллигенции, а активную роль в ней играла и техническая интеллигенция, которая за те годы была опущена на инженерную зарплату и была недовольной, охватили на следующем шаге уже более широкие слои. Выстраивается следующий переход, который нес нужный месседж:
Все это отнюдь не говорит о том, что все эти люди были подлинными разработчиками перестройки, но это говорит о том, что был готов соответствующий научный фундамент, позволяющий осуществлять такие действия на объективной научной основе. И если Советский Союз готовился к перестройке только тем, что порождал ритуальные тексты в честь очередного юбилея, то в этом вина самого Советского Союза.
В той советологии были проведены и серьезные исследования, значимые для всей политологии. Например, это подход Н. Лейтеса (см. о нем [31–33]) по психологическому профилированию политических лидеров и анализу принятия ими решений. Это книга «Операционный код Политбюро» ([34], см. также оценку этого подхода с более современных позиций со стороны А. Джорджа [35]). Потом Лейтес писал на темы анализа повстанцев, которые и сегодня остаются актуальными, поскольку там можно увидеть, например, прообраз того нарратива, который сегодня обсуждается в контексте коммуникативной борьбы, вышедшей на первое место после Афганистана и Ирака [36–37].
Есть переводы некоторых статей и редкие анализы этого периода на русском, где возник даже термин «лингвистическая советология» у Э. В. Будаева и А. П. Чудинова [38–40]. Сами американские исследователи сегодня анализируют то включение социальных наук в советологию и более профессионально, а не идеологически, как раньше, и более документированно [41–43].
В США за прошедшие десятилетия принципиально изменился тип людей, интересующихся СССР. В довоенное время это были люди левой ориентации [44]. В тридцатые и послевоенные годы антисталинские, но все левые. Многие исследования также были сделаны людьми левых взглядов, например, Исааком Дейчером, который в свое время был троцкистом [45]. В целом интерес растет, когда его стимулируют события типа определенного шока после запуска спутника в 1957 году.
Была также большая проблема, которая сегодня стоит не так остро, в использовании в исследованиях СССР людей, сотрудничающих с нацистами [46–47]. Там упоминаются одни и те же фамилии, правда, все они оказались власовцами. В привлечении их к работе обвиняли, причем сами американцы, известного социолога Т. Парсонса (см. о нем [48]). Но сегодня эта проблема постепенно уходит с авансцены. Уже нет ни тех, кого обвиняли, ни тех, кто обвинял.
Перестройка, сконструированная по модели Пропаганды, в рамках которой конечную идеологическую задачу прячут за той, что декларируется, легко вошла в умы, поскольку СССР привык к ритуальной идеологии, которая присутствовала всегда, а ее нюансы могли видеть только те, кто этой идеологией занимался. Перестройка начального этапа была правильным и обычным советским «телодвижением», которое в конце вдруг обернулось совершенно новым поворотом истории, которого никто не ждал.
