Нелюбимый Кургиняном А. Ракитов (см. его био [27]) также не в первый раз вызывает законный «гнев», поскольку предлагает полную смену национальных «кодов». Вот мнение Ракитова, например [28]: «Могу предложить национальную идею для России: из России наконец нужно сделать Родину. Родина – это страна, где жить удобно и приятно. Комфортно! В этом смысле большинство россиян – люди, у которых нет родины. Они люмпены, а у люмпенов нет отечества. Поэтому многие и уезжают отсюда в другие страны, в те же США. Они уезжают в поисках родины – ни больше, ни меньше. В понятие комфорта входят социальная безопасность, законность, чистые улицы, хорошие дороги, доброжелательная дорожная полиция, улыбающиеся прохожие, отсутствие мусорных баков под окнами, безопасность личной жизни, неприкосновенность собственности… Все остальное вырастает на этой основе. Вот и вся идеология. А эти разговоры о душевности, духовности, соборности, особом пути России – попытка пить воду из колодца, в котором нет живой воды».
И вот довод: «Еще, кстати, наша русская традиция – традиция интеллигентской борьбы с государством! Русская интеллигенция боролась и с царским государством, и с советским. А главный смысл жизни не борьба, как утверждал Маркс, а работа, конструктивная, позитивная деятельность. Так что если уж сохранять и поддерживать традиции, то только такие, которые улучшают жизнь людей. Японцы ничего не стали возрождать, просто взяли западные технологии и пересадили на свою почву, оставив из традиций только кимоно для голливудского кино. Теперь эта нация занимает второе место после Америки по числу путешественников и по продолжительности жизни своих граждан».
Выводы тут понятны: поменяйте свои мозги, и все будет хорошо. И не выступайте против государства, которое будет эти мозги менять, потому что опять будет плохо. А все революции и выборы идут по одной схеме: с нами вам будет хорошо…
С. Кургинян и сам переходит на загадки, когда излагает свои представления о произошедшем [29]: «Я на 100 % знаю, чьи специальные разработки превращали в научную фантастику братья Стругацкие. И чьи специальные разработки превращал в научные теории господин Ракитов. Речь идет о специальных разработках, осуществлявшихся специальными же группами, находившимися под руководством одного и того же человека, игравшего особую роль в андроповский период и играющего особую роль до сих пор. Этот человек не был кустарем-одиночкой в андроповский период, и он не является им сейчас. И в андроповский период, и сейчас этот человек был частью определенной элитной системы. Да, он в силу своей незаурядности существенно влиял на замыслы этой системы, а также на способы реализации этих замыслов».
Одновременно следует признать, что эта борьба с затемненностью политики ведется также несколько затемненно, поскольку этот странный «спец» не называется. К тому же, возникают сомнения по поводу того, сколько же ему должно быть лет на данный момент, если, к примеру, он «писал» руками Стругацких.
Но вопрос о роли Стругацких все равно беспокоит многих. Даже если гипотеза Кургиняна верна, вряд ли все это было столь прямолинейно, как ему представляется. Есть более или менее подтвержденный документами опыт работы Ф. Бобкова с историком Н. Яковлевым и Ю. Андропова с Ю. Семеновым. В этих работах основным является все же помощь в документах, а не в четких указаниях со стороны КГБ.
Мы тоже хотим представить подборку документов-свидетельств со стороны как условных «друзей», так и условных «врагов» Стругацких и их творчества. К примеру, такой «друг», как Л. Радзиховский, несомненно, признает влияние на формирование мировоззрения Гайдара творчества Стругацких [30]: «Теперь не могу их разделить: Стругацких (особенно «Обитаемый остров») и Гайдара». «Мы говорим «Обитаемый остров» – подразумеваем Егора; мы говорим «Гайдар» – подразумеваем «Остров». Нет, правда: ведь вся проблематика «прогрессоров» и «странников», все эти вечные хождения восьмерками: КАК РЕФОРМИРОВАТЬ ТОТАЛИТАРНЫЙ СТРОЙ – разве это не круг мысли Гайдара? Такое впечатление, что Гайдар всю жизнь перечитывал «Остров», да не «перечитывал», а переживал, проигрывал его снова и снова. Если верно, что вся наша жизнь – реализация какого-то «своего» сюжета, то сюжет Гайдара – «Остров». […] Правда, в других, более ранних интервью, говорил противоположное – например, что и собственно экономикой («инфляцией») заинтересовался под влиянием «Обитаемого острова».
А такой условный «враг», как А. Илларионов, спорил с Гайдаром не только по поводу его экономической политики, он также вписывает Стругацких в определенную причинно-следственную связь с той ситуацией, в которой мы все оказались [31]: «На самом деле Стругацкие – знаковые авторы советской эпохи. Они всегда были знаменем низовой интеллигенции, своими романами подготовили почву для слома страны и идеологически создали тот перевернутый мир, в котором мы живем. Глашатай либеральных ценностей Анатолий Чубайс вспоминал: «Егор Гайдар как-то позвонил мне и говорит: «Ты думал, что из себя представляет мир Стругацких? Ты вспомни их роман «Трудно быть богом». А ведь это и есть либеральная империя, когда приходишь куда-то с миссией и несешь с собой нечто, основанное на свободе, на правах человека, на частной собственности и предприимчивости, на ответственности». Это они обсуждали расстрел Верховного Совета России из танковых орудий. Кстати, Егор Гайдар с детства дружил со Стругацкими, а потом женился на дочери одного из них, Аркадия. А экономикой занялся под влиянием романа «Обитаемый остров». Так же из книги можно узнать, что отец Стругацких был тем самым «комиссаром в пыльных шлемах» из песен Булата Окуджавы. То есть служил чекистом в продотрядах по физическому выколачиванию хлеба из крестьян».
Егор Гайдар и сам участвовал в обсуждении творчества Стругацких на семинаре в Высшей школе экономики [32]. Но ничего существенного из его уст, по крайней мере, в изложении автора статьи об этом семинаре там не прозвучало. Зато, отвечая на вопросы журнала Форбс, он достаточно четко говорит [33]: «Я люблю все написанное Стругацкими. Но если вы хотите меня спросить, было ли то, что мы делали, когда начинали реформы в России, как-нибудь связано с линией прогрессорства, – твердо могу ответить «нет». Во времена тяжелейшего кризиса, связанного с крахом советской экономики, нам было не до прогрессорства».
На вопрос, почему использовалась терминология Гэ Бэ – Галактическая Безопасность, Егор Гайдар отвечает так: «После публикации «Гадких лебедей» на Западе у Стругацких были тяжелые проблемы с тем, чтобы их печатали. Многие годы они писали в стол. И я думаю, что здесь был флирт с организацией, которая давала санкцию на публикации. Это моя догадка, не более того: ни Аркадий Натанович, ни Борис Натанович мне этого не говорили».
Если говорить честно, это немного странный ответ, поскольку такие организации не особо приветствуют «флирт» с ними. Или, говоря точнее, «флирт» мог быть там, где уже был хороший контакт, когда обе стороны знали друг друга.
Сам С. Кургинян видит ситуацию достаточно четко, можно сказать, политтехнологически [34]: «Номенклатура сформировала несколько колонн. Она, во-первых, отрывала тех, кто говорил о революции, от самого актива, а во-вторых, перемещала актив с революционной повестки дня на какую-то соседнюю, то есть переформатировала его. Одними из участников такого переформатирования были Стругацкие.
Два главных политических субъекта, которые выполняли такое переформатирование, – это академик Андрей Сахаров, который переформатировал все на либеральную повестку дня, и писатель Александр Солженицын, который переформатировал все на консервативную повестку дня. И то, и другое уже не было революционной повесткой дня – их задача заключалась не в том, чтобы вывести нашу социальную систему на качественно новый уровень, а в том, чтобы ее разрушить. Спрашивается: что дальше? Ответ: а вот как разрушим – так все и станет хорошо. Было ясно, что ничего хорошего не будет, новая система не создастся, страна развалится, будут обломки, но, тем не менее, наш актив тянули именно туда. Стругацкие же в этом процессе выполняли пусть относительно второстепенную, но очень сложную и необходимую функцию, поскольку речь шла о технократах – а основное ядро нашего потенциально революционного актива, этого советского когнитариата, было технократическим. Советская коммунистическая номенклатура боялась гуманитарных наук, потому что развивать их, не развивая обществоведение, было невозможно. А технические науки развивать надо было».
