Рафаэлло Джованьоли
Опимия
© Москвин А.Г., перевод на русский язык, 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
Сайт издательства www.veche.ru
Глава I. Рим после поражения у Тразименского озера
В день перед майскими нонами (6 мая) 537 года римской эры, около четырех часов утренней стражи (а точнее – за десять минут до полудня) на Латинской дороге появился конный ферентарий[1]; он вихрем влетел в город на семи холмах через Ратуменские ворота.
По изможденному виду как лошади, так и всадника можно было сразу догадаться: они без передышки проделали долгий путь. По бокам животного сочилась кровь, ноздри дымились, пасть и удила были покрыты белой пеной. Одежда всадника была в совершенном беспорядке; на бледном лице застыло выражение ужаса.
– Беда… Я привез вам беду, – ответил фарентарий на вопросы стражников, охранявших Ратуменские ворота, когда те приказали ему остановиться.
И, снова пришпорив коня, он продолжил свой путь, отвечая на новые расспросы привратников:
– Я из лагеря консула Гая Фламиния.
И помчался вниз, безудержно, по Ратуменской улице, через Мамертин к повороту на римский Форум.
Тем временем горожане, которым случилось по делам проходить по этим улицам либо пересекать их, с удивлением смотрели на стремглав летевшего фарентария, другие останавливались, третьи, менее загруженные делами, ускоряли шаги вслед воину.
А тот вскоре оказался на Форуме, где в этот час толпились граждане, пожелавшие присутствовать на обсуждении дел, проходившем в ближнем храме Конкордии, перед претором Марком Помпонием. Кто-то прогуливался со своим патроном, обсуждая общественные дела, кто-то сидел на ступенях Гостилиевой курии, у колонны Мения или у трех статуй сибилл, кто-то стоял, насмехаясь над магистратами этого года, кто-то обменивался новостями о консульских армиях или о враждебном и внушающем страх войске Ганнибала.
– Беру Кастора и Поллукса в свидетели, спят, значит, наши консулы, если нет вестей от них, – витийствовал мужчина лет пятидесяти с загорелым лицом, которое пересекал широкий шрам, – не так, не так велись войны двадцать девять лет назад, когда я был молод и сражался в легионе консула Луция Цецилия Метелла, осадившего карфагенян в Лилибее; мы не были такими ленивыми при консуле Гае Лутации Катуле, который в 513 году разбил могучий карфагенский флот возле Эгатских островов, а флот тот составляли четыре тысячи кораблей; победой этой он положил конец Пунической войне, и я также был в этой памятной битве; и не так позже, в 522 году, вел себя консул Квинт Фабий Максим Веррукоз, победитель лигуров и триумфатор.
– Ну, тогда жди мартовских ид следующего года, чтобы посмеяться над подобными действиями нынешних консулов Гнея Сервилия Гемина и Гая Фламиния Непота… Может, до той поры какое-нибудь славное дело опровергнет твое издевательское карканье.
Так ответил ветерану шестнадцатилетний юнец, еще носивший претексту, а старик, покачав в сомнении головой, быстро добавил:
– Да ладно… Сульпиций, чтобы я да поверил в эти дитячьи пророчества… Я очень хочу и даже призываю богов-покровителей Рима обратить меня в лжеца, но я слишком уж боюсь, что из-за консула Фламиния Республика попадет в большую беду. Он, не совершив жертвоприношения ни Юпитеру Всеблагому, Величайшему, ни Юпитеру Датскому против всех благочестивых обычаев и религиозных традиций, не испросив даже ауспиций, надсмеявшись над людьми и богами, тайком отправился к своим легионам и принял командование ими. Хуже того, потом прошел слух, что он принял командование двумя своими легионами вопреки ауспициям, сделанным открыто, после жертвоприношений, в его лагере, за валом; во время жертвоприношения теленок, уже пораженный жрецами, раненый, вырвался и побежал, обрызгивая кровью окружающих.
Крик ужаса и смятения вырвался одновременно у многочисленных граждан, присутствовавших при разговоре ветерана с юнцом.
– Ох, это роковое предсказание!
– Безбожник Фламиний!
– Горе ему!
– Будь он проклят!
– Несчастные времена!
Все эти религиозные до суеверия римляне глубоко возмущались поступками консула, посмевшего издеваться над предсказаниями и дерзнувшего выступить против Ганнибала, который в прошлом году уже дважды разбил римлян – при Тицине и Требии.
– К несчастью для нас, беда его подстерегла! Помню, когда был я еще мальчишкой в претексте, какая участь постигла в 505 году Публия Клавдия Пульхра. Консул этот увидел, что священные куры не хотят клевать рассыпанное перед ними зерно, и, разгневанный предсказанием, не соответствующим его честолюбивым намерениям, святотатственно швырнул птиц в море, крикнув при этом:
«Пусть напьются, раз уж не хотят есть!» Поэтому флот наш, которым он командовал, был разбит при Тропани карфагенянами, и девяносто три наших корабля попали в руки врага, а восемьдесят семь нашли жалкую смерть в морских волнах…
– Горе тем, кто глумится над божественным! – воскликнул кто-то из горожан.
– Горе, горе! – подхватили хором все присутствующие.
И короткое молчание наступило после этих восклицаний.
Первым нарушил его ветеран. Вскинув голову и заметив, как несколько стервятников покружились в воздухе и уселись на крышу храма Конкордии, он сказал с изумлением и тревогой в голосе:
– Спаси нас, Кибела, мать богов… Что это?
Все тут же задрали головы, раздались крики ужаса, многие побледнели от страха.
– Какое недоброе предсказание!
– Посланцы беды!
В это время ферентарий вылетел на середину форума, осадил лошадь, спрыгнул на землю, взял животное под уздцы и, протиснувшись сквозь толпу, предстал перед претором Марком Помпонием.
Тот встал с курульного кресла и, словно прочитав по лицу гонца страшное известие, спросил с тревогой в голосе:
– Откуда ты?
– Из лагеря под Аретием.
– Невеселое известие ты привез?
– Увы! Хуже некуда…
– Следуй за мной, – поспешно прервал его претор.
И, оставив ни с чем горожан, которые только что вместе с ним обсуждали общие дела, вошел в курию, а за ним скрылся и ферентарий.
Гонец коротко, с трудом находя слова, рассказал претору о том, как войско, ведомое консулом фламинием, встретилось с Ганнибалом в болотистых теснинах среди холмов, окружающих Тразименское озеро, и было разбито в пух и прах. Сам консул погиб.
При этом известии претор пришел в смятение. Тем временем толпа снаружи, привлеченная отчасти приездом растрепанного ферентария, пришла в волнение от слухов, порожденных несколькими словами гонца, долетевшими до тех, кто стоял поближе к претору. Слухи эти разрастались, становясь все более значительными и важными по мере своего распространения в толпе, которая росла с каждым мгновением.
– Что произошло?
– Не знаю, спроси у Петрея.
– Я тоже ничего не знаю, клянусь Геркулесом! Не могу протолкнуться вперед… Хотел бы…
– Да что случилось?
– Думаю, что-то серьезное, клянусь Юноной Монетой!
– Серьезное?.. Лучше сказать – ужасное!
– Кто это говорит, о боги? Кто?
– Авдений, клянусь Геркулесом! Авдений был рядом с претором Помпонием, когда прибыл гонец.
– Гонец? Что, гонца прислали?
– А ты разве не знаешь?.. Вестник из лагеря Фламиния.
– Нет, от Гемина. Гонец прибыл из лагеря Гемина.
– И что нового?
– Было сражение?
– Ганнибала разбили?
– Да когда же прикончат этого варвара?..
– Что, убили этого коварного и хитрого карфагенянина?
– Я искренне верю в Гая Фламиния. Он человек открытый, смелый, честный, друг народа, противник патрициев[2]…
– Что до меня, то я ему нисколько не верю…
– Он заносчив и легкомыслен…
– Поносит богов…
– Груб и нечестив…
– Да ладно, скажите же наконец, что за вести привез из лагеря гонец?
