1.

– Ты его видишь?

– Прикалываешься? Как его в такой массе различишь. – Лианг опять прильнул к окулярам морского бинокля, провожая контейнеровоз, забитый контейнерами. – Поплыл возможно. – Лианг, скользнув по морской глади перевел бинокль на далекий порт. Попытался сфокусировать картинку. – Не мешай.

– Дай, я посмотрю, – Ксиу нетерпеливо дергала за рукав спутника.

– На, все равно ничего не увидишь.

Завладев биноклем, Ксиу долго всматривалась в ряды морских контейнеров, заполнявших палубу уходящего контейнеровоза. Запрыгала, не отрывая бинокль от глаз.

– Вижу, вижу, вижу, наши денежки поплыли.

– Что ты там видишь?

– Четвертый ряд от носа, сверху второй. На, сам посмотри, – протянула спутнику бинокль.

– Они тут через каждые полчаса идут, вон еще один корабль плывет.

– Ну и что, этот наш кораблик, – Ксиу надула пухлые губки, – наш, наш. Пусть будет наш. А?

– Ну, хорошо, пусть будет. Посмотрела, поехали.

– Шену сказал?

– По телефону? – Лианг, засунув бинокль в футляр, кинул его на заднее сиденье открытой Хонды. – Нет, конечно. Через неделю сам полечу, там скажу, вместе и встретим. Еще таможню пройти надо.

– Мы так упаковали, никто в жизни не догадается.

– Я тоже так думаю.

– А классно я придумала?

– Конечно, ты же у меня умница.

Разместившись в машине пара покинула далеко вдающийся в море мыс близ порта. Обдуваемые теплым ветром с запахом моря ветром, направились в город.

На скоростной шести полосной дороге они попали в пробку. Остановившись в конце вереницы автомобилей своего ряда, Лианг, привлеченный шумом, успел рассмотреть в зеркало заднего вида, как грузовик с прицепом груженным контейнером смял машину соседнего ряда. Тягач с длинным носом, потеряв управление от столкновения, вывернув колеса, опрокидываясь, влекомый инерцией, боком несся на них сметая все на своем пути. Надвигаясь, увеличивался закрывая небо синей массой контейнера…

2.

– Мам, а Андрей штаны школьные порвал.

– Какие? – Людмила положила тяжелую сумку с продуктами на пол крохотной прихожей.

– От нового костюма.

– Андрей! – Из-за шторы высунулась всклоченная голова сына. «Постричь надо совсем зарос», мелькнула мысль при виде своего первенца. – Покажи штаны.

Андрей с готовностью протянул матери штаны от школьного костюма, мстительно скользнув взглядом по сестренке. Правая штанина на коленке была протерта до ниток, левая разодрана и хранила следы крови от ссаженной коленки.

– Сильно разбил? Ну-ка, ногу покажи.

– Домой бежал, споткнулся и вот…, – поспешил уведомить сын, предъявляя на освидетельствование свежую болячку на коленке.

– Врет! Это он с пацанами в футбол играл и растянулся, – уточнила историю появления ссадины и порванных штанов правдолюбивая сестренка.

– Сколько раз говорила переодеваться, как со школы пришел. А? Как дала бы!.. – Людмила, скомкав штаны, бросила их в сына, незлобиво добавив, – прибью когда-нибудь. В чем в школу пойдешь? Вот пришью латки на колени, и топай. – Про себя досадовала: «Господи! Да где ж я на вас денег-то наберусь. Новые шестьсот стоят, а в кошельке всего четыреста с мелочью осталось. Завтра еще в школу обоим дать надо». Добавив строгости в голосе, спросила. – Понял?

Андрей, потупившись, согласно кивнул головой, прижимая к груди скомканные штаны.

– Ели?

– Суп доели. – Отрапортовала дочь.

– Что стоишь истуканом? – Людмила опять обратилась к сыну, не спешившему удалиться, в надежде получить что-нибудь вкусненькое из маминой сумки. – Черные джинсы покажи. Чистые?

Сняв пуховик, с трудом пристроила на переполненную вешалку. Вытащив из сумки пакеты с картошкой, морковью и луком, сунула в картонную коробку. Подхватив полегчавшую сумку, поставила на кухонный стол. Взяла у сына принесенные джинсы. Обревизовав видавшие виды штаны с заштопанной штаниной, грустно глянула на потупившегося сорванца.

– Ничего, постираю, завтра в них пойдешь.

– Мам, это нам? – Олеся, забравшись коленками на стул, показала ванильный творожный сырок, извлеченный из сумки.

– Да. – Выложив на стол помидоры с огурцами, сунула две сардельки и три куриных окорочка в холодильник. Разложила по шкафчикам подсолнечное масло, вермишель, хлеб. Улыбнулась услышав, как Олеся по лисьи делит сырок, спросила. – Что со школы принесли?

…

Людмила проживала с двумя детьми в стандартной комнате, на 3-м этаже общежития коридорного типа. Отгородив часть комнаты шкафом и шторой, обустроила на входе справа подобие прихожки. Слева стол, два подвесных шкафчика над ним и холодильник образовывали некое подобие кухни-столовой с запрещенной электроплиткой на столе. За шторой – ее кровать и двухъярусная детская. Между кроватями – стол и несколько подвесных полок по стенам, собственно, вся мебель жилища. Кухня на этаже была общая, туалет тоже. Душевые, размещенные на первом этаже, имели общую раздевалку и потому было заведено: по четным – мужские дни, по нечетным – женские.

Общежитие с вахтером на входе ранее принадлежало химзаводу. В него селили одиноких, малосемейных в ожидании очереди на квартиру, а также командировочных. Следуя веяниям времени, химзавод снял со своего баланса бремя содержания общежития. Комнаты частью приватизировали, частью выкупили. Ввиду дешевизны жилой площади, в общежитии со временем подобралась малоимущая публика и подозрительные личности. Вахтеров сократили. Некогда опрятный, обширный холл урезали, встроив еще четыре комнаты, оставив небольшое пространство для детских колясок. Холл с остатками входных дверей стал прибежищем посторонних личностей, оставляющих утром после себя мусор, порою понятное амбре. Здание обветшало, и в народе за ним закрепилось название «Бомжатник на Свердлова».

3.

На последнем курсе института Людмила без памяти влюбилась в Стаса. Высокий с курчавыми волосами парень с параллельного курса обратил на нее внимание, когда они совместно готовили юморину к выпускному вечеру.

Роман развивался бурно, через три месяца Людмила поняла, что «залетела». Считая отношения серьезными, поведала о том своему избраннику. Стас ответил, что в ближайшие пять-шесть лет семейными узами связывать себя не собирается, и посоветовал избавиться от нежелательной беременности, а впредь использовать «какие-нибудь таблетки». На том прервал с ней связь, став демонстративно ухаживать за ее подружкой. Людмила попыталась избавиться от плода, но не тут-то было. Уже собралась, было, на аборт, как ей сделал предложение Мишаня.

На их курсе химанализа было мало парней, в числе немногих был Михаил. Сутулый, нескладный рохля в очках, ничем не выделяясь, буквально с первых дней запал на нее. Его ухаживания девушка всерьез не приняла. Под шутки подруг нещадно эксплуатировала недотепу Мишаню, как они его окрестили.

Мишаня выказал нехарактерную для него осведомленность в ее ситуации и предложил выйти за него замуж. Обещал принять ребенка Стаса как своего и любить ее до гроба. Недели две Людмила раздумывала и, когда врач сказала, что время упущено, и аборт сопряжен с риском более не иметь детей, приняла предложение ухажера. Свекровь Светлана Андреевна встретила пузатую невесту в штыки, не смотря на заверения Михаила о своем отцовстве.

Два месяца жили в просторной квартире у свекрови. Как-то Людмила услышала, как Светлана Андреевна, не особенно стараясь приглушить голос, заявила сыну, что его окрутила какая-то «смазливая прости-господи», и теперь вместо занятий наукой у него одна перспектива – стирать пеленки и гонять ее хахалей. Сняли квартиру.

Первое время совместная жизнь с Мишаней, вроде казалось, налаживается. Михаил и вправду ни разу не попрекнул, не упомянул об отце ожидаемого ребенка. Людмила, более из благодарности заставила себя не то, чтобы полюбить мужа, наверное, скорее привязалась, позволяя любить себя.

Свекровь, Светлана Андреевна, не посещала их на квартире, отношений не поддерживала. Даже имя, Андрей, данное первенцу с умыслом, не спасло ситуацию. Михаил, не отличаясь в институте, и на заводе не смог выделиться. Много не зарабатывал, протирая штаны в каком-то отделе. Ситуацию спасали родители Людмилы, раз в месяц, иногда чаще, привозившие из деревни сумки с продуктами. Свекровь совершенно не помогала, но и в жизнь их не вмешивалась, чему Людмила отчасти была рада. Через полтора года она родила от Михаила девочку. Свекровь пришла посмотреть, даже подержала Олесю на руках, а, уходя, заявила, что незачем плодить нищету, и ее сын теперь до конца дней будет на них горбатиться.