Как же мне было жутко, когда я слышала крики пьяных матросов на причале, – никогда мое сердце не колотилось так сильно, а звуки не казались такими громкими. «Удастся мне когда-нибудь жить собственной жизнью?» – спрашивала я себя. Я очень любила своего отца, но его тяжелые авторитарные взгляды на образование в конце концов заставили меня взбунтоваться. На следующий день через двоюродных братьев я провела переговоры с родителями и выторговала свою капитуляцию. По возвращении домой я с радостью обнаружила перемены в поведении отца – ультиматум «сработал».
Мальчика, который вдохновил меня на побег, звали Пино, и он был первым человеком, кто когда-либо говорил со мной о свободе, о чем-то большем, чем повседневная жизнь. Я, конечно, была безумно влюблена в него и его идеи. Мы болтали часами напролет, и, хотя он много говорил о сексе, нам обоим было слишком страшно пробовать что-то в этой области. В пятнадцать лет я бросила школу. Тратить время на то, чтобы изучать предметы, которые мне никогда в жизни не пригодятся: историю, химию, геометрию, – казалось просто абсурдом. Вместо этого я подрабатывала по утрам, а по вечерам изучала вещи, которые считала по-настоящему полезными и интересными, в основном языки – английский и французский. Уже тогда я знала, что мне в жизни придется много путешествовать. Я просто чуяла это нутром. Родители, опасаясь, что я снова убегу из дома, сказали «да» моему нетрадиционному образу жизни.
В последующие несколько лет я пережила сладкие муки подростковой влюбленности. С одной стороны, я была безудержной и безрассудной и испытывала огромный интерес к сексу, причем интерес этот был очень практическим, а потому я была готова встретить кого-то, с кем я могла бы исследовать и экспериментировать. С другой стороны, когда я открывалась парню, я мгновенно в него влюблялась и целиком оказывалась во власти романтических грез и мыслей, что мы проведем остаток наших жизней в супружеском блаженстве. Все это неизбежно заканчивалось лишь тем, что принц-избранник разбивал мне сердце и убегал, напуганный моей романтической преданностью.
У меня было несколько возможностей исследовать сексуальность, но, мысленно возвращаясь в те времена, за все эти годы я не могу вспомнить ни одного опыта, который был по-настоящему приятным. Наоборот, меня каждый раз ждало разочарование, – не только потому, что молодой человек не мог все сделать «как следует». В силу своего религиозного воспитания я была не очень восприимчива, и из-за этого сексуальный контакт обычно оказывался чем-то бессмысленным, пустым и банальным, почти вульгарным.
Примерно в то же время усугубился давно назревавший конфликт между моими отцом и матерью, и я стала все больше и больше сомневаться в любви, думая: «Любви нет. Ее нет в моей семье, ее нет в романтических отношениях. Она существует только в кино».
У моего разочарования была также и позитивная сторона: оно стимулировало поиск чего-то более значимого. Примерно в это же время мне стали являться яркие и захватывающие грезы о путешествии в Тибет и затворничестве в монастыре. Как неугомонная темпераментная молодая итальянка могла найти умиротворение в аскетической уединенной жизни буддийской монахини – вопрос крайне сомнительный, однако же стремление к этому было таким сильным, что я могу только предположить, – мысленно возвращаясь в то время, – что это были воспоминания из прошлых жизней. Я также нередко мечтала о том, чтобы поселиться где-то далеко-далеко на безлюдном тропическом острове в Тихом океане и найти там ответ на свой вопрос. А между тем в реальной жизни эта бедная запутавшаяся девочка-подросток не знала даже, в чем именно заключается вопрос.
В девятнадцать лет я отправилась в путешествие по Европе. Я не знала, чего ищу, ничего не знала ни о медитации, ни о гуру, ни о Тантре, ни о чем-то подобном. Я просто не могла поверить, что жизнь сводится лишь к тому, чтобы найти работу, выйти замуж, родить детей, а затем еще больше детей, и все. Как итальянку, тем более южанку, меня, казалось бы, ждала именно такая судьба.
Поэтому с рюкзаком за плечами и примерно сотней долларов в кармане я покинула Неаполь и двинулась в путь. Вместе со мной путешествовала моя ровесница, девушка, которую звали Лидия. Это была высокая, стройная, очень светлокожая молодая женщина, с красивыми голубыми глазами и рыжими вьющимися волосами, совсем не похожая на итальянку. Лидия с удовольствием составила мне компанию. Когда-то я слышала о крошечном греческом острове Карпатос, который находился к югу от Крита. Я слышала также, что этот остров не очень известен туристам и что его посещают некоторые тропические птицы. Карпатос максимально соответствовал моей «тихоокеанской мечте», если учесть, что на ее воплощение у меня была всего сотня долларов. Поэтому именно он стал целью нашего путешествия. Мы автостопом пересекли юг Италии, сели на паром в Патрассо, на материковой части Греции, а затем стали пробираться от островка к островку по направлению к Криту. У нас обеих была цель – достичь Карпатоса и начать жизнь с чистого листа.
Когда мы наконец прибыли на остров, то сразу же заметили, что он не такой уж уединенный, как мне представлялось. Там была пристань и небольшая деревенька. Несколько стариков, одетых в черное, сидели за столиками в прибрежных кафешках. Поскольку на острове не было ни одного туриста, всем местным жителям хотелось пообщаться с двумя симпатичными молодыми незнакомками, которые только что ступили на их землю. Следующие несколько часов мы потратили на то, чтобы объяснить, а затем объяснить еще много раз, что ищем место, где мы могли бы находиться в уединении, пока наконец единственный в деревне молодой человек не указал жестом на единственную во всей деревне машину и не предложил подвезти нас к бухте на дальней стороне острова, где мы «обязательно найдем то, что ищем».
Поездка была не очень продолжительной, и он оказался прав: бухта действительно была совершенно уединенной. Все, что там было, – это небольшая хижина, где мы могли спать. На холме, который возвышался над бухточкой, стоял также маленький домик, который принадлежал местному жителю, рыбачившему в этой части острова. Там мы могли попросить воду и пищу. Больше там ничего не было – ничего, кроме шума прибоя и редких возгласов одинокой чайки. Никаких экзотических птиц я так и не увидела.
И я, и Лидия нервозно задавались вопросом, не попытается ли этот подозрительно услужливый молодой человек остаться вместе с нами, однако после того, как мы, по его просьбе, станцевали с ним на пляже сиртаки – танец, который стал знаменит благодаря фильму «Грек Зорба», – он нас покинул.
Наконец, мы обе почувствовали свободу и одиночество – но одновременно и жуткий страх, потому что раньше мы никогда не оказывались в подобной ситуации. Сгущались сумерки, и мы так устали от многодневного путешествия, что разложили спальные мешки на полу хижины и мгновенно заснули. Пробудившись утром, я посмотрела на свою подругу и расхохоталась. Ее лицо было деформировано практически до неузнаваемости! Я смеялась, глядя на нее, а она смеялась еще громче, глядя на меня. Прикоснувшись к своему лицу, я поняла, что мы смеемся над одним и тем же: гигантские москиты искусали нам за ночь все лицо и веки, и наши физиономии невероятно распухли. Помню, тем утром я сфотографировала Лидию и хранила этот снимок в течение многих лет. Это было очень странное фото – чем-то оно напоминало изображение слона.
В тот день, сидя на пляже и обхватив руками свое огромное распухшее лицо, я с неохотой признала поражение. Мы просто не могли здесь больше оставаться – в любом случае я, похоже, не была создана для жизни на безлюдном острове. Я считала, что ищу покоя, но на самом деле, оказавшись в уединении, не могла угомониться и усидеть на одном месте. В пути я была счастливей, и москиты предоставили удобный повод. Лидия разделяла мои чувства, и потому мы решили отправиться в Маталу, бухту на Крите, которая была хорошо известна в туристических кругах и где мы наверняка нашли бы больше людей и больше общения. Мы прибыли туда рано утром, заказали завтрак в одном из прибрежных ресторанчиков и сразу же получили приглашение присоединиться к группе молодых людей, которые пили резину – дешевое греческое вино с отчетливым привкусом сосны.
