Нобуо Цудзи
Генеалогия эксцентриков: от Матабэя до Куниёси
KISÔ NO KEIFU
Copyright © 1988, 2004 by Nobuo TSUJI
First published in Japan in 1998 by PERIKANSHA Publishing Inc. and republished in 2004 by CHIKUMASHOBO LTD.
Russian language translation rights arranged with CHIKUMASHOBO LTD. through Japan Foreign-Rights Centre
© Дулина А., перевод, 2018
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2018
© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС» / IRIS Foundation, 2018
辻惟雄
奇想の系譜
筑摩書房
Иваса Матабэй: скорбный и быстротечный мир укиё[1]
Во время вечерних историй для сановника [Мацудайра] Тадамаса[2] один человек рассказал, что сегодня на Большом мосту встретил странного человека в узких штанах из пурпурного жатого шелка. Сановник выслушал и сказал, что тот человек, верно, был Укиё Матабэй – «Матабэй изменчивого мира», должно быть, он пришел в эти земли. И в самом деле тот человек был Матабэй.„
Из «Вечерних рассказов о разном старца из [земель] Коси
[3]»
Принято считать, что закат искусства иллюстрированных горизонтальных свитков эмакимоно пришелся на период Муромати[4], поскольку свитки эмаки периода Эдо[5] опустились до формализма, утратив художественность.
Однако я с этим совершенно не согласен. Широкой публике они неизвестны, но я уже давно обратил внимание на существование группы уникальных красочных свитков, созданных в первой половине XVII века, точнее в периоды правления Гэнна (1615–1624) и Канъэй (1624–1645).
Для эстетов, которые считают эталоном изысканные классические эмаки периодов Хэйан (794–1185) и Камакура (1185–1333), упомянутые свитки – не более чем безвкусные поделки, совершенно вульгарные, грубые, вызывающие отвращение и неприязнь. Однако у зрителя, привыкшего к экспрессии современного искусства, эти эмаки вызывают неподдельный интерес. На этом позвольте закончить вступление и перейти к знакомству читателя с самими произведениями.
В Художественом музее МОА (прежде Художественный музей Атами) хранятся двенадцать красочных свитков под названием «Токива в Яманака». Длина каждого свитка примерно двенадцать с половиной метров. Если развернуть все свитки и положить их в ряд, получится колоссальное произведение длиной сто пятьдесят метров. Даже на беглый их осмотр уйдет, пожалуй, целых полдня. Тот, кому выпадет шанс посмотреть произведение целиком, безусловно будет поражен своеобразным характером этих масштабных эмаки (ил. 1–3).
Сюжет свитков «Токива в Яманака» основан на одноименном сказании эпохи Муромати в жанре рассказов отогидзоси[6], в центре которого – легенда об Усивака[7]:
Токива Годзэн, мать Усиваки, сверх меры обеспокоена тем, куда пропал ее сын, который в тайне от матери направился в северо-восточные земли Осю в погоне за родом Тайра. Вместе со служанкой она отправляется в путь вслед за ним. Но на постоялом дворе Яманака в провинции Мино (современная префектура Гифу) она заболевает. Шестеро разбойников, находившихся на постоялом дворе, замышляют заполучить вещи Токива. Они врываются к ней глубокой ночью, срывают одежды с нее и с ее служанки и в довершение всего убивают обеих. На следующий день Усивака, волнуясь за мать, один возвращается в столицу. По пути он останавливается на постоялом дворе Яманака – по случайному совпадению том самом, где была убита Токива. Во сне ему является мать и требует отмщения. Потрясенный увиденным во сне, он просыпается, узнает от хозяина подробности случившегося и клянется совершить возмездие. Он выдает себя за владетельного князя даймё, остановившегося на постоялом дворе, заманивает разбойников в ловушку и, проявив при этом недюжинную силу, убивает их всех до единого. Останки убитых он относит к реке и бросает в воду. Затем Усивака возвращается в восточные земли, где собирает большое войско. На обратном пути в столицу он заезжает на постоялый двор Яманака и совершает заупокойную службу на могиле матери.
На паре складных ширм «Столица и ее окрестности» из коллекции Национального музея Токио, которая изображает панораму Киото[8] начала годов Гэнна (1616–1617), можно видеть, как на театральных подмостках квартала Сидзё-гавара идет пьеса – как раз та самая, «Токива в Яманака», – в исполнении кукольного театра аяцури дзёрури[9]. По всей видимости, для создания пояснений котобагаки к иллюстрациям на рассматриваемых свитках были в точности использованы тексты пьес для кукольного театра того времени. Иными словами, осуществлена эмакизация, или адаптация, пьес кукольного театра, превращение их в форму иллюстрированных свитков.
Все пьесы для кукольного театра, включая «Токива в Яманака», которые ставились на сцене начиная с периода Кэйтё (1596–1615) по Гэнна и Канъэй, носят общее название кодзёрури – старинные дзёрури. В характере текстов этих пьес ощущается сильный оттенок сказочности и описательности, которые они в точности переняли из рассказов отогидзоси периода Муромати, при этом в них почти отсутствует ощущение реальности. Пьесу «Токива в Яманака» можно отнести к этому жанру. Однако, несмотря на использование текста в качестве подписей к иллюстрациям из пьесы, сами двенадцать красочных свитков исполнены ярости и динамичности настолько, что их даже условно нельзя отнести к жанру отоги-дзоси.
Особенностью свитков «Токива в Яманака» является в первую очередь цвет. В изображении людей и построек использованы ультрамарин, ярь-медянка (патина или какой-то иной аналогичный иссиня-зелёный пигмент), красно-пурпурный кармин, оранжевая киноварь, жёлтая охра и другие основные пигменты. Эту яркую цветовую гамму дополняют детальные узоры из «золотых» и «серебряных брызг»[10], тем самым создавая яркий декоративный эффект. Такое чрезмерное украшательство связано в том числе со специфическим характером выразительности. Люди, постройки и деревья в основном изображены крупными и мощными мазками. Особенно впечатляет своеобразное изображение лиц, рук, ног и поз людей. Весьма вольная небрежность и вульгарность, в принципе присущие жанровым картинам фудзоку-га («картины нравов и обычаев») того времени, обнаруживаются во всех свитках рассматриваемого произведения.
Сильнее всего шокирует сцена убийства Токива на четвертом свитке (ил. 1). Слегка утрированные, как в манге, шестеро разбойников с отвратительными злодейскими рожами врываются в покои к Токива и ее служанке, срывают с обеих женщин одежды и собираются уже броситься наутек, но, увидев, что обнаженные с плачем просят вернуть им их одежды, возвращаются и закалывают обеих.
Череде событий, ведущих к убийству Токива, художник посвятил целых семь иллюстраций. Посредством упорного, семикратного воспроизведения одной и той же сцены Матабэй добивается невероятной выразительности: даже цвет кожи Токива меняется с каждым разом. По сравнению с поясняющим текстом к этому эпизоду, который в не очень-то реалистичных выражениях кратко передает суть происходящего, в изобразительной манере художника чувствуется ненормальная одержимость жестокостью. Еще больший интерес вызывает изображение деревьев. В сцене, где закалывают Токива, ствол сосны в саду изогнут так сильно, будто дерево корчится в агонии, сосновые иглы все вытянуты в одну сторону. В следующей сцене и ствол, и иглы сосны бессильно поникли, словно в предзнаменовании скорой гибели Токива. Примечательно, что точно такого же рода антропоморфизм обнаруживается в пейзажах и на картинах в жанре «цветы и птицы» у художника Кацусики Хокусая (1760–1849): в обоих случаях такая экспрессия связана со страстью художника к эксцентричности.
