Потом из-за холмов поднялось солнце, и из своей лачуги вышел Джадсон с четырехгаллонной канистрой в руке, но на этот раз он направился прямо к окну хижины, возле которого, завернувшись в одеяло, сидел старик.

– Ну как? – спросил Джадсон.

Старик смотрел на него из окна.

– Не знаю, – ответил он. – Никого не видел. Я опять задремал, а этот паршивец явился и взял молоко, пока я спал. Послушай-ка, Джадсон, – прибавил он, – нам надо поймать этого мальчишку, иначе тебе не хватит молока, хотя это тебе и не повредит. Но мальчишку поймать надо. Выстрелить в него не могу, очень уж он ловок, да и корова мешает. Ты должен схватить его.

– Я? Но как?

Старик заговорил очень медленно.

– Думаю, – сказал он, – думаю, тебе лучше спрятаться недалеко от коровы. Только так его и можно схватить.

Джадсон взъерошил волосы левой рукой.

– Сегодня, – продолжал старик, – ты выкопаешь неглубокую яму рядом с коровой. Ты ляжешь в нее, я прикрою тебя сеном и травой. Воришка тебя не заметит, пока совсем близко не подойдет.

– У него может быть нож, – сказал Джадсон.

– Нет, ножа у него не будет. Возьми свою палку. Больше тебе ничего не понадобится.

Джадсон сказал:

– Хорошо, я возьму палку. Когда он подойдет, я выскочу и поколочу его палкой.

Тут он вдруг что-то вспомнил.

– А как же насчет того, что она все время жует? – спросил он. – Я не вынесу того, что она будет хрустеть всю ночь, пережевывая слюну и траву, точно гальку. Всю ночь мне этого не вынести. – И он снова принялся теребить мочку левого уха.

– Ты сделаешь так, как тебе, черт побери, говорят, – сказал старик.

В тот день Джадсон выкопал канаву рядом с коровой, которую решили привязать к акации, чтобы она не бродила по полю. Затем, когда наступил вечер и когда уже можно было улечься в канаву, старик подошел к двери его лачуги и сказал:

– До утра можно ничего не делать. Пока вымя не наполнится, никто не придет. Заходи ко мне; у меня теплее, чем в твоей конуре.

Джадсон никогда еще не получал приглашения зайти в хижину старика. Он последовал за ним, довольный тем, что ему не придется лежать всю ночь в канаве. В комнате горела свеча. Она была воткнута в горлышко бутылки, а бутылка стояла на столе.

– Приготовь-ка чаю, – сказал старик, указывая на примус, стоявший на полу.

Джадсон зажег примус и приготовил чай. Они уселись на пару деревянных ящиков и начали пить. Старик пил чай горячим и при этом шумно прихлебывал его. Джадсон дул на свой чай, осторожно его потягивал и поглядывал поверх кружки на старика. Старик продолжал прихлебывать чай, когда Джадсон сказал:

– Прекрати.

Он произнес это тихо, почти жалостно, и уголки его глаз и рта тотчас задергались.

– Что? – спросил старик.

Джадсон сказал:

– Шумно ты очень пьешь.

Старик поставил кружку и спокойно смотрел на него короткое время, потом спросил:

– Сколько собак ты убил за свою жизнь, Джадсон?

Ответа не последовало.

– Я спрашиваю – сколько? Сколько собак?

Джадсон принялся вынимать чаинки из своей кружки и приклеивать их к тыльной стороне левой руки. Старик, не вставая с места, подался вперед.

– Так сколько же, Джадсон?

Джадсон вдруг засуетился. Он сунул пальцы в пустую кружку, вынул оттуда чаинку, быстро приклеил ее к тыльной стороне руки и тут же полез за второй. Когда чаинок осталось немного и ему никак не удавалось выудить хотя бы одну из них, он близко поднес кружку к глазам, чтобы посмотреть, сколько их там. Тыльная сторона руки, державшей кружку, была покрыта мокрыми черными чаинками.

– Джадсон! – вскричал старик, и один уголок его рта открылся и закрылся, точно то были клещи.

Свеча вспыхнула и едва не погасла, но спустя мгновение снова загорелась ровным пламенем.

Тихо и очень медленно, точно уговаривая маленького ребенка, старик спросил:

– За всю твою жизнь сколько же было собак?

– Почему я должен тебе говорить? – отозвался Джадсон.

Не поднимая глаз, он отлеплял чаинки одну за другой с тыльной стороны руки и снова складывал их в кружку.

– Я хочу знать, Джадсон. – Старик говорил очень ласково. – Меня это тоже интересует. Поговорим об этом, а потом о чем-нибудь другом.

Джадсон поднял глаза. По его подбородку потекла капля слюны, зависла на какое-то время в воздухе, потом сорвалась и упала на пол.

– Я их только потому убиваю, что они шумят.

– Как часто ты это делал? Мне бы хотелось знать – как часто?

– Много раз, да и давно.

– Как? Расскажи мне, как ты это обычно делал? Как тебе больше нравилось?

Молчание.

– Скажи мне, Джадсон. Я хочу знать.

– Не понимаю, почему я должен об этом говорить. Это секрет.

– Я никому не скажу. Клянусь, никому.

– Что ж, если ты обещаешь. – Джадсон придвинул свой ящик и заговорил шепотом. – Как-то я подождал, пока она заснет, потом взял большой камень и размозжил ей голову.

Старик поднялся и налил себе еще одну кружку чая.

– Мою ты не так убивал.

– У меня не было времени. Столько было шуму, когда она облизывалась, я просто обязан был все сделать быстро.

– Ты ведь так и не убил ее.

– Зато тише стало.

Старик подошел к двери и выглянул наружу. Было темно. Луна еще не взошла, но ночь была светлая и холодная, и на небе было много звезд. На востоке небо было немного бледным, и, глядя в том направлении, старик видел, как бледность сменяется яркостью, разливавшейся по небосводу, так что свет отражался в каплях росы в траве. Над холмами медленно взошла луна. Старик обернулся и сказал:

– Собирайся-ка. Никогда не знаешь – сегодня, может, и раньше явится.

Джадсон поднялся, и они вдвоем вышли из дома. Джадсон улегся в канаву рядом с коровой, и старик прикрыл его травой, так что только голова торчала над землей.

– Я тоже буду смотреть, – сказал он. – Из окна. Когда крикну, вскакивай и хватай его.

Он доковылял до хижины, поднялся наверх, завернулся в одеяло и занял свой пост у окна. Было еще рано. Луна была почти полной и продолжала подниматься. Она освещала снег на вершине горы Кения.

Спустя час старик выкрикнул в окно:

– Ты еще не уснул там, Джадсон?

– Нет, – ответил тот. – Я не сплю.

– И не надо, – сказал старик. – Делай что хочешь, только не спи.

– Корова все время хрустит, – пожаловался Джадсон.

– Пусть себе хрустит, только я тебя пристрелю, если ты поднимешься, – сказал старик.

– Пристрелишь меня?

– Поднимешься – сразу пристрелю.

Оттуда, где лежал Джадсон, донеслось едва слышное всхлипывание – странный судорожный вздох, точно ребенок старался не расплакаться, – и тут же послышался голос Джадсона:

– Я должен встать, пожалуйста, дай мне встать. Этот хруст...

– Если ты поднимешься, – отвечал старик, – я выстрелю тебе в живот.

Всхлипывания продолжались еще около часа, потом неожиданно прекратились.

Ближе к четырем часам утра очень сильно похолодало, и старик, плотнее закутавшись в плед, прокричал:

– Ты не замерз там, Джадсон? Холодно тебе?

– Да, – послышался ответ. – Так холодно! Но зато корова больше не хрустит. Она спит.

– Что ты собираешься сделать с вором, когда схватишь его? – спросил старик.

– Не знаю.

– Убьешь его?

Пауза.

– Не знаю. Для начала брошусь на него.

– Посмотрим, – сказал старик. – Будет, наверное, на что посмотреть.

Он смотрел в окно, опершись руками о подоконник.

И тут он услышал скользящий звук под окном и, бросив взгляд вниз, увидел черную мамбу, которая ползла по траве к корове, двигаясь быстро и чуть приподняв голову над землей.

Когда мамба оказалась в пяти ярдах от коровы, старик закричал. Он сложил ладони трубочкой и крикнул:

– Он идет, Джадсон, вон он идет. Давай хватай его.

Джадсон быстро поднял голову и тут же увидел мамбу, а мамба увидела его. Змея на секунду, быть может, на две замерла, подалась назад и подняла переднюю часть тела. Потом она бросилась на свою жертву – просто метнулось что-то черное, и послышался легкий шлепок, когда она стукнулась ему в грудь. Джадсон закричал – протяжный высокий крик, который не усиливался и не стихал, а без конца тянулся на одной ноте, пока не превратился в ничто, и наступила тишина. Он стоял, разорвав на себе рубашку и нащупывая то самое место на груди, при этом он тихо скулил, постанывал и тяжело дышал раскрытым ртом. И все это время старик спокойно сидел возле открытого окна, высунувшись наружу, и не отрывал глаз от того, там, внизу.