Если бы Ауне узнала о такой штуке, она бы не сомневалась. Она бы оставила кислородный концентратор - себе. Для своего ребенка. Так поступила бы любая женщина, любая мать, - Олаф не встречал других. Он любил ее за то, что она слишком женщина.
Олаф отложил решение на потом, убрал кислородный концентратор во времянку и вернулся в шатер.
Причину смерти второго карлика Олаф обнаружил, едва сняв с него капюшон, - бедняге свернули шею. Как цыпленку, поворотом назад. И подумалось почему-то, что это сделал Антон, хотя… Гуннар сопротивлялся тоже. Олаф никогда никого не убивал, но, защищая женщину или ребенка, наверное, мог бы это сделать. И на месте Антона, при угрозе жизни ребят (и девушек!), за которых отвечаешь, - да, так было бы правильно. Но все равно страшно представить себя на месте Антона: одно дело убить варвара, пирата, человека одного с тобой роста и силы, и совсем другое - маленького уродца, того, кто очевидно слабей. Все равно что с ребенком сразиться: стыдно, страшно… Особенно страшно от того, что сделать это можно легко, почти без усилия.
Вырождение часто стирает вторичные половые признаки - у этого карлика кадыка не было вообще. И по сравнению с первым черты лица его, пожалуй, стоило назвать женоподобными: круглей и мягче очертания подбородка, кожа более упругая, подкожная жировая ткань чуть толще. Зубы немного мельче. Но особенно - мышцы шеи. В самом деле цыплячья шея, ничего не стоит ее свернуть - Олафа передернуло.
Второй карлик был одет абсолютно так же, как и первый. Хлипче был, легче, тоньше в кости. Олаф снял с него куртку с множеством карманов, содержимое которых снова пришлось подробно описать, сунул руку в нагрудный карман рубашки и обомлел… Да, такое бывает. При вырождении такое бывает. Он даже видел фотографию юноши-варвара…
Олаф плюнул на карманы, снял с тела всю одежду, но даже после этого не смел верить глазам: не карлик, не солдат. Перед ним лежала карлица. Женщина. Узкие, поджарые бедра, совсем маленькая грудь, волосы на лобке частично выбриты, но форма оволосения далека от треугольника, хотя и не дотягивает до ромба. Стерты, смазаны вторичные половые признаки, в одежде невозможно отличить ее от мужчины. Но это женщина…
Да, в допотопных книжках Олаф читал, что в те времена женщины, бывало, служили и в полиции, и в армии. Понимал умом, что Планета была перенаселена, что женщине не требовалось рожать десять-двенадцать раз, чтобы обеспечить прирост населения… Умом понимал, но принять не мог - неужели, при перенаселенной-то Планете, не хватало мужчин, чтобы служить и защищать? Неужели у женщин возникала потребность (!) воевать, убивать? Как же ужасен был тот, допотопный, мир!
Он попытался представить Ауне в мужской одежде, с огнестрельным оружием в руках, - смешно это выглядело, смешно и страшно. Женщины всегда добрей, человечней, они готовы прощать врагов. Олаф считал женщину антагонистом смерти (даже спорил как-то с преподавателем истории в университете, утверждавшим дуализм женской сущности), женщина стремится к миру, а не к войне, - чтобы ничто не угрожало ее детям. Потому в агрессивной цивилизации варваров женщина и не имеет прав, превращается в машину для рождения детей и обслуживания мужчины. Но сколь бы дик ни был варвар, ему не придет в голову заставить женщину воевать.
Конечно, теперь женщина не может жить так, как до потопа. Многочисленные беременности и роды изнашивают организм, отнимают силы, время. Но Олафу казалось, что в Восточной Гиперборее сделано все возможное, чтобы облегчить женскую участь, не свести жизнь женщины к одной только функции воспроизводства. Ведь учатся девушки в университете, не только доярки, повара и ткачи из них получаются, но и ученые, инженеры, врачи, учителя. Женщине тяжелей, в несколько раз тяжелей, - Олафу внушали это с детства, но теперь он знал, понимал это и как врач, и как муж. Ауне родила восемь детей, пережила смерть шестерых…
Захотелось домой. Олаф редко вспоминал, что любит жену, а тут вдруг нахлынула тоска, жалость… Она только разлук ему простить и не могла, а все остальное прощала: грубость, раздражительность, лень, невнимание. Она говорила, что он колючий только снаружи, а внутри мягкий, добрый. И не вернуться - все равно что предать ее, бросить…
Карлица была стерильна. Олаф долго не мог поверить в увиденное, старался найти естественные причины разделения маточных труб, искал у несчастной женщины болезни, ставшие медицинскими показаниями к этой чудовищной операции, - столь серьезных болезней не нашел.
Ей было не больше двадцати пяти лет… Махонькая, худенькая, ростом с Ингу, - жалость кольнула неожиданно и походила на физическую боль. И крутилось в голове: «Если кукла выйдет плохо, назову ее Бедняжка»… Конечно, генетика карлицы оставляла желать лучшего; может быть, ей не стоило иметь потомства. Но кто, кто возьмет на себя право запретить женщине рожать детей?!
Наверное, ей, лишенной материнства, ничего больше не оставалось, как искать смерть. Поэтому карлица стала солдатом? Но кто же, кто же и за что сделал с ней такое? «Не допускается в разведение»… Сельскохозяйственная формулировка, для породистых свиней с наследственным дефектом… Неужели ее можно применить к человеку?
А спрятать кислородный концентратор от людей - это как? Одно дело - выбор Планеты, и совсем другое - осознанный человеческий выбор. Планета имеет право на жестокость, а человек нет. Вот как-то так?
Вскрытие не добавило ничего к очевидной причине смерти, разве что в заключение можно было добавить «с полным разрывом позвоночного столба» - с ума сойти, как мало нужно силы, чтобы убить эту женщину…
Олаф сделал перерыв на ужин. Долго не мог понять, что изменилось, почему все вокруг кажется не таким, как в прошлые вечера. Потом сообразил: орка молчит. Может быть, она ушла от острова? Может быть, надо ждать Большую волну? Вообще-то косатке нужно минут десять, чтобы отойти от берега на безопасное расстояние. Никак не больше, если не меньше. Или… Или она сказала все, что хотела сказать?
Иногда видения, которые посылает океан, столь чужды человеческой психике… Да нет, не чужды - просто орка зверь большой, серьезный и мерит людей своими большими мерками. А маленький слабый человечек думает, что сходит с ума, трясется от страха, заливает свои страхи спиртом… Но действует, в общем-то, правильно… Если ткнуть его носом в подсказку как следует, и не один раз. Сколько раз Олаф видел во сне, что сигнальный костер предупреждает об опасности? И ни разу, ни разу не предположил этого наяву!
Что еще снилось ему не однажды? Серебряный город на дне океана… Под голубым допотопным небом. Обидно маленькому слабому человечку расстаться с мечтой о братьях в подводном городе? Пусть даже отвратительные карлики - гипербореи приняли бы их как братьев. Произведения искусства? Кино? Музыка? Цистерна с соляркой, радары, направленные на Восточную Гиперборею, огнестрельное оружие и кислородные концентраторы. Восемь убитых студентов, из них две девушки, потопленный катер - четырнадцать человек на борту, тринадцать из которых погибли. Больше двадцати человек! И - как бы цинично это ни звучало - все они могли дышать воздухом самостоятельно, у них могли родиться здоровые дети. В отличие от карлицы с перерезанными маточными трубами…
И если нефть уничтожит лишь экономику Восточной Гипербореи, то кислородные концентраторы поставят крест на будущем нового человечества. Потому что люди не имеют права на жестокость.
А здорово это придумано: не люди решают, жить ребенку или умереть, - решает Планета. Мудро решает? Да, через триста лет, а может и раньше, дети не будут умирать. Но человек не имеет права на мудрость - и если появится возможность, он выберет доброе, но глупое решение. Вот как-то так? Наверное, нет. Человек просто переложил ответственность на Планету, назвал это ее, а не своей жестокостью, зажмурил покрепче глаза… Олаф не любил обманывать самого себя.
