Холод опасен только тогда, когда он долгий, окунуться в ледяную воду - это здоровью не вредит, а бывает только полезно. И намочить в соленой воде повязки на руках тоже неплохо, морская вода способствует заживлению ран. Преимущество мертвой зыби по сравнению со штормовой волной - волны редкие и почти одинаковые… Множество очевидных плюсов никак не перевешивало ощущения опасности. Или все же страха перед ней?

Если бы Олаф был не один, он бы обвязался веревкой… Но веревки он с собой не взял, как и багра, а подниматься в лагерь не рискнул - тело как принесло к берегу, так и унесет.

Грохот прибоя более всего напоминал грозовые раскаты. Волны дыбились, дойдя до мелководья, вздымались на высоту в четыре человеческих роста, пенились на гребнях и падали в гальку; будто от взрыва разлетались брызги, вода клубилась водоворотами, гремела поднятыми камнями… Стоя нагишом перед океаном, особенно хорошо ощущаешь его мощь и собственную малость. Волны только примерно одинаковые, и там, куда одна докатывается еле-еле, следующая поднимает пену человеку по грудь, а то и выше. Планета помогает сильным и не забывает эту силу испытать…

Окунуться в ледяную воду, может, и не вредно, но окатиться ледяной водой на морозе, да еще и много раз кряду… Сначала было горячо до боли, до остановки дыхания. Потом - до боли холодно. Ладони зажгло солью, едва намокли повязки, а потом ломило так, будто соль насквозь прогрызла кости. Олаф думал, что сможет добраться до тела довольно скоро, - нет, волны то толкали назад, то тянули за собой в океан, и приходилось останавливаться. Камни оббивали ноги то с одной стороны, то с другой, уплывали из-под сапог, брызги обливали голову и били в лицо. Мертвое тело то приближалось, то отдалялось, становясь недосягаемым. А когда Олаф ухватился-таки за мокрую изорванную парку - оказалось неожиданно тяжелым и едва не выскользнуло из куртки. Отступать на берег было еще трудней, чем идти волнам навстречу…

Олаф старался растереться побыстрей, но движения замедлились и стали неловкими, да еще появилась дрожь, крупная и неконтролируемая. Здоровый организм быстро включает адаптационные механизмы…

Лето. Нужно было вспомнить лето, то самое, когда он возил Ауне в Маточкин Шар…

Гонки на белухах посмотреть удалось только издали - пока Олаф добывал билеты в театр, на набережной не осталось места. Но, пожалуй, издали это зрелище было еще красивей: легкие лодочки, в которые впрягали белоснежных дельфинов, задумывались похожими на древнегреческие колесницы, и само соревнование вроде бы соответствовало правилам первых Олимпиад.

Зато Олаф поучаствовал в соревнованиях по плаванью (туда брали всех), и даже вышел в четвертьфинал, обойдя по времени не меньше сотни соперников. Понятно, нашлись пловцы получше - Олаф и не рассчитывал на большее. Он боялся, что Ауне не поймет, посчитает это поражением, но она так радовалась, так восхищалась… Они шли по опустевшей набережной, она заглядывала ему в глаза, а он никак не осмеливался обнять ее за плечо - держал за руку.

- О, гляди-ка, ноги! - раздалось за спиной. Нехорошо, развязно. И Олаф почему-то сразу догадался, о чем идет речь. Наверное, потому, что сам думал о ногах Ауне слишком часто. А может, потому, что на Большом Рассветном, в компании друзей-студентов, мог ляпнуть что-нибудь подобное вслед девушке в короткой юбке. Безо всякого желания оскорбить - чтобы показаться старше, опытней, прикрыть застенчивость…

- Ноги как ноги… - послышался ответ. И неизвестно, какая из двух реплик задела Олафа сильней.

Он повернулся резко, на пятках, выпустив руку Ауне.

- Я не понял…

Ребят было трое, примерно его ровесников, и они тоже остановились, глядя на Олафа оценивающе, с любопытством.

- Объяснить? - спросил тот, что стоял в центре, чернявый и узколицый. Это он, похоже, сказал «ноги как ноги».

- Лучше помолчи, - ответил Олаф. Способностей к миротворчеству он от отца не унаследовал.

- А вот рот мне затыкать не надо, - поморщился чернявый. - Если девушка не хочет, чтобы ее ноги обсуждали встречные, она надевает платье подлинней.

- У нас в общине при виде ног слюни не пускают. Эллины вообще летом ходили голыми, и что?

- Что что? Устраивали вакханалии. У вас в общине тоже свальный грех в ходу?

- Вакханалии устраивали римляне, у эллинов это называлось дионисиями, - усмехнулся Олаф. - И если ты еще слово скажешь, про мою общину или девушку, то сильно пожалеешь.

- Это вряд ли. Говорить я буду то, что считаю нужным.

- Тогда сочти нужным извиниться перед девушкой и можешь идти дальше.

- Оле… - Ауне робко тронула его за руку, но Олаф не обратил на нее внимания.

Понимал, что полез в бутылку на ровном месте, но внутри все кипело: будет этот городской позер учить Ауне, какой длины платья ей надевать! С намеком на ее бесстыдство!

- Тебя забыл спросить, могу я идти дальше или нет. - Чернявый двинулся вперед, на Олафа, и Олаф тоже шагнул ему навстречу. И первым отпихнул противника назад, легким толчком в грудь обеими руками. Тут же получил по рукам и в зубы. Ну и покатилось…

Их разнимали взрослые (и, надо сказать, это было непросто), растаскивали по сторонам, держали за руки. Посмеивались: что за праздник без драки? Потом появились дружинники в форме - те не смеялись, записали имена, пообещали Олафу отправить «телегу» и в общину, и в университет, а чернявому - и в общину, и в мореходное училище. И если Матти к драке отнесся спокойно, то в университете у Олафа потом были неприятности.

Он еще не остыл, дышал неровно, не чувствовал боли, внутри еще клокотало что-то - не злость, скорей возбуждение. А Ауне держала его за руку и поглаживала локоть другой рукой - хотела успокоить?

- У тебя кровь идет… Тебе не больно?

Олаф помотал головой, тронул пальцем ссадину на скуле - ерунда, конечно, но глаз заплывет… На костяшке кулака посерьезней проблема - порвал о чужие зубы. Должно быть, Ауне об этом, в самом деле кровь капает. В углу рта еще кровь, тоже небось распухнет… Челюсть плохо шевелится.

- Ты не прижимай к себе руку, штаны закапаешь. Надо бинт где-то достать.

Ауне вытащила из кармана мятый платок, встряхнула, подержала в руке.

- Я боюсь…

- Не бойся, - хмыкнул Олаф.

Она так трогательно дула ему на ранку, так осторожно промокала ее платком! Ему почему-то не пришло в голову сделать это самому. Ауне поднимала на Олафа испуганные глаза, голубые-голубые на солнце. И сказала вдруг:

- Не волнуйся, я больше в таком коротком платье никуда не поеду.

- Ты чего? Обалдела? Даже думать забудь! - злость на чернявого снова вскипела внутри, Олаф посмотрел по сторонам: не видно ли этого гада поблизости? - Мне нравится, понятно? А что разные недоумки будут говорить - это их не касается!

- Тебе правда нравится? - она порозовела, облизнула губы от смущения.

- Правда… - Олаф тоже смутился вдруг. И уже собирался малодушно отвести взгляд, сделать вид, что так и надо… На набережной почти никого не было, праздник переместился к центру города… Только перепачканная кровью рука мешала. Олаф давно собирался это сделать, он целый месяц думал, как это сделает… Если не сейчас, то когда еще? Вот сейчас, когда она подняла лицо и смотрит в глаза… Прыгнуть с Синего утеса было проще.

Он обнял ее неловко, левой рукой, и поцеловал. Кто-то прошел мимо со словами: «Ох, бесстыжие…», но Олаф пропустил замечание мимо ушей.

По-настоящему он полюбил ее потом, уже после свадьбы.

Они едва не остались без обеда - опоздали в столовую для гостей, - но случайно набрели на маленькое кафе общины рыбоводов, где их накормили восхитительной жареной нельмой, специально для Ауне испекли яблоки в патоке, дали с собой пирогов с рыбой, картошкой и малиной. Передавали привет рыбоводам Озерного. И звали ночевать, если в порту не хватит гостевых комнат.

После обеда они катались на белухах (к Озерному приплывали только дикие белухи, и это развлечение было Ауне, да и Олафу, внове), потом ходили смотреть на прикормленных неподалеку от города медведей - очень издалека и прочтя назидательный плакат ОБЖ о недопустимости подобного безответственного отношения к диким животным в других местах. Чуть не опоздали в театр и бежали туда бегом…