Однако все это – предания давно минувших дней…

Однажды, в самый разгар месяца панамос (афиняне именуют его скирофорион[24]), на круглом камне на берегу Скамандра стояла Никарета и взволнованно смотрела на тихую, отливающую бронзой заводь, в которой дробилось и дрожало ее отражение.

Ей было очень страшно.

Она с малых лет купалась в этой реке, прекрасно знала, где стремнина, где тихие заводи, умела глубоко нырять, долго оставалась под водой, а когда ей нужно было глотнуть воздуха, то делала это совершенно незаметно, подняв к поверхности воды только рот.

Подруги, которые приходили купаться вместе с Никаретой, ужасно пугались, начинали кричать, что она утонула, – и тут Никарета, хохоча, выныривала, очень довольная собой.

Словом, раньше она никогда не боялась Скамандра. Раньше – до этого вот дня, потому что никогда еще она не совершала тайный обряд. А сейчас настало для этого время…

Вдруг девушке почудился какой-то шорох за спиной. Она резко обернулась, испуганно прикрывшись ладонями, однако там никого не оказалось. Только какая-то птаха, испугавшаяся невесть чего, спорхнула с ветки и всколыхнула своим серым маленьким тельцем заросли сладко пахнущей глицинии.

В это же самое время позади раздался громкий плеск.

Никарета вновь обернулась, но по зеленоватой глади только круги расходились: видимо, рыбка поднялась к поверхности да всплеснула хвостом.

Конечно, здесь никого нет и бояться некого. И уже пора набраться решимости произнести заветные слова, которые произносит здесь в свое время каждая невеста из их селения.

Говорят, будто даже из других мест приезжают сюда младые девы накануне замужества. Никарета, правда, никого из чужих не встречала, но ведь это таинство – то, что происходит на брегах Скамандра, сюда с толпой подружек или родни не приходят!

Привезли девицу в Троаду, сходила она одна, потихоньку от других, к Скамандру, окунулась в его волны, произнесла заветные слова – и может возвращаться в свои родные места в блаженной уверенности, что теперь ей нечего тревожиться за свою судьбу.

Общеизвестно, что всякая дева, которая желает, чтобы брак ее был счастливым и чтобы великие бессмертные боги благословили его множеством здоровых детей, должна отдать свое девство Скамандру, покровителю этой реки. Обычай сей ведется издавна, с тех времен, когда здесь еще стояла Троя, а то и раньше…

Тауза, мать Никареты, тоже когда-то ходила на поклон к речному божеству.

Ну что ж, Таузе грех жаловаться на Скамандра: после старшей дочери, Никареты, она родила еще шестерых – правда, от трех разных мужей, но, что самое удивительное, ее, вдову, обремененную малышами, охотно брали замуж, хотя даже девки сохли в безбрачии.

Сейчас Тауза снова вдовела, однако никто не сомневался, что это долго не продлится.

– Ты только ничего не бойся, – наставляла мать Никарету. – Окунись с головой, раздвинь ноги пошире и дай волне проникнуть в тебя, в самую твою глубину! Скамандр не любит трусливых девственниц, которые за свой передок дрожат так, словно там невесть какое сокровище сокрыто. Всё, как говорят умные люди, хорошо в меру, и девство лишь юной деве пристало. Но когда она уже иссохла от того, что никакой мужчина никогда не тискал ее грудей и не раздвигал ей ноги, а по-прежнему девичьей скромностью кичится, – это, знаешь ли, смеху подобно! Отдай всю себя божеству без стыда – и Скамандр щедро вознаградит тебя!

Никарете было, конечно, страшновато, однако она твердо намеревалась исполнить все, что требовалось. И Влазис, ее жених, на этом настаивал – ведь он тоже вырос в этих местах и с детства усвоил, что семейное благополучие полностью зависит от Скамандра.

Мназон, отец Влазиса, владел единственной в этих местах харчевней да еще лесхой[25] у подножия горы Иды, где лежали, неумолимо покрываясь пылью веков, останки некогда величественной и баснословной Трои и куда толпами являлись странники, непременно желавшие поклониться месту гибели благородного Гектора, непобедимого Ахилла, злосчастного Патрокла и других великих героев седой древности, воспетых Гомером.

Денежки так и текли в мошну хозяина лесхи и харчевни! Это была самая богатая семья в округе, и Влазис отлично знал, что он, пусть кривоногий и приземистый, с приплюснутой головой и носом, больше похожим на крошечный орешек, невнятно выговаривающий слова (о чем свидетельствовало его имя, которое значило «косноязычный»), был бы подарком для любой девушки из Троады, а если выбрал для себя бесприданницу Никарету, то потому, что эти огненные, золотисто-рыжие волосы так и впились в его сердце, словно волшебные щупальца-волосы горгон, от которых, по рассказам людей сведущих, не уходил ни один мужчина – до тех пор, когда самая младшая и самая красивая и них, Медуза, не отдалась морскому богу Посейдону в храме Афины – глупышка, неужто другого места во всей Элладе не нашлось?! – за что и была жестоко наказана ревнивой и воинственной богиней-девой: обращена в змеевласое чудовище, от которого всякий мужчина бежал со всех ног!

Мназон, конечно, выбрал бы для сына невесту побогаче, однако Влазис уперся: подавай ему рыжую зеленоглазую Никарету, и все тут! Ну, Мназон и смирился, поскольку желание сына было для него законом… К тому же он сильно надеялся получить от Никареты внуков более приглядных, чем его собственный обожаемый сынок. Уже назначен был день, когда Влазис и Никарета, увенчанные миртом и розами, пойдут к храму Афродиты, чтобы, по обычаю, получить благословение богини и с этого мгновения называться мужем и женой. Но прежде всего Никарете следовало сходить в тихую заводь Скамандра и там совершить священный обряд.

И вот она стоит на берегу, пугливо озираясь, и никак не может решиться произнести заветные слова.

То ли ветерок стал свежее и захолодил обнаженную спину, то ли холодит ее некое вещее предчувствие? Отчего показалось Никарете, что после слов, которые она сейчас произнесет, совершенно изменится ее судьба?..

«Ну да, изменится, – уговаривает она себя, – а как же, ведь я выйду замуж за Влазиса и стану жить в его богатом доме, не зная ни в чем отказа…»

Но нет, чудится девушке, будто сейчас поднимется ветер – и унесет ее прочь от родных мест, и долго будет носиться она по воздушным волнам, словно сорванный бурей листок, пока не опустится вновь на землю… но где? В каких дальних далях?!

Никарета прижала руки к сердцу, которое так и трепетало в страхе, и вдруг… вдруг она явственно услышала чей-то голос с небес, женский голос:

– Не страшись, Никарета! Никогда ничего ты не бойся! Все, что случится с тобой, пойдет лишь во благо тебе, даже если мучением сочтешь ты события эти. Ну а я и мой сын – мы всегда будем рядом, что б ни случилось, до самой смерти твоей!

Никарета запрокинула голову и попыталась что-нибудь разглядеть в небесах, но солнце так било в глаза, что из них сразу потекли слезы.

Девушка зажмурилась.

Кто это говорил?! С небес вещают боги, это всем известно… Неужели и к ней обратилась какая-нибудь богиня?!

«Я и мой сын – мы всегда будем рядом…»

Ах, да неужели Никарете посчастливилось услышать голос Афродиты? Неужели ее благословила сама Афродита, богиня любви, посулив покровительство свое и своего сына Эроса?! И богиня велела ничего не бояться…

– Возьми же, о Скамандр, мою девственность! – выкрикнула Никарета заветные слова и, зажмурившись, бросилась в тихие воды, готовая покорно и радостно принять все, что бы с ней ни случилось.

Погрузилась с головой, коснулась ногами дна, оттолкнулась и всплыла – и в то же мгновение оказалась охвачена чьими-то сильными руками.

От неожиданности Никарета чуть не захлебнулась! Попыталась было вырваться, но тут же покорно отдалась неожиданным объятиям – ведь это, конечно, сам Скамандр явился на ее зов!

Так вот как это бывает…

Скамандр целовал ее, тискал, гладил, ласкал, оплетая сильными ногами, и внезапно Никарета ощутила боль в лоне, когда в нее вместе с водой проникла плоть речного божества. Скамандр двигался, вздыхал, стонал, кувыркаясь вместе с Никаретой в волнах, ее лоно пылало от его движений, холодело от водяных струй, проникающих в него, и Никарета ощущала, как вместе с болью из нее по капле истекает девственность.