Петр родился семимесячным слабым ребенком. Однако, невероятная забота и сумасшедшая любовь его матери сделала-таки, чудо. Он быстро набирал вес и рос вполне здоровым. Сызмальства Петр был привержен не то, чтобы к оккультизму, но постоянно находился под давлением каких-то неведомых сил. Ему трудно было это объяснить, но на него постоянно давила какая-то неведомая сила, которая висела у него за спиной и постоянно диктовала свою волю, полностью подавляя его собственную. Родители называли это детской мнительностью и неуверенностью, и не относились к этому серьезно. Однако, только он знал, что это не так. Попытаться объяснить это взрослым? Нет, все равно, не поймут. А еще и сочувственно покачают головой, типа – говори, говори, мы-то знаем, что все это детские придумки. Нет, ему совсем не хотелось, чтобы с ним общались, как с умалишенным. Уж лучше так. В себе. Так надежнее. И никто не знает. Характер у Петра, тем не менее, был железный. Одним своим взглядом он мог дать достойный отпор даже самому задиристому хулигану в школе. Учился он идеально, на круглые пятерки, был вожатым класса, а потом и комсомольским вожаком. Внешне он был красив. Но красота его была какой-то особенной, как бы чересчур правильной, что ли, даже пугающей. Выразительные серые глаза глядели изучающе, вызывающе, прямо, не мигая. Трудно было выдержать такой тяжелый взгляд. Волосы прямые, темные, нос прямой со слегка раздувающимися крыльями, губы немного узкие, но они его не портили. Подбородок только был малость тяжеловатый, что и выдавало в нем личность неординарную, сильную. Придя домой, он частенько ложился на тахту и долго лежа молча, уставившись немигающим взглядом в потолок.
– И что ты его разглядываешь? Что там у тебя? Узоры? Облака? – раздражалась мать. Петр предпочитал не отвечать на ее глупые вопросы. А сам в это время разговаривал. С кем? С ним. А может, с ней. Да, впрочем, какая разница, был это он или она и как они могли выглядеть? ОН был, и это было самое главное. С ним было легко. Всегда можно было посоветоваться, спросить, о чем угодно, даже, поболтать на любые темы. Он знал все. Так что, наличие матери с отцом его зачастую только раздражало. Ну, кто они такие? Что они знают? Только учат, как жить? А сами-то, кажется, и не живут. Существуют. Работа – дом, дом – работа. Даже в город выходят только по праздникам. Я уже не говорю, про какие-то театры, концерты. Это уже по великим праздникам. Или редким приглашениям друзей. Вот ОН! Он все знает. Наверное, он был везде, во всех странах и континентах. Ах, как красиво он о них говорит, просто заслушаешься. Вот это жизнь! Вот к чему нужно стремиться! Нет, все-таки, он – мужчина. Он даже слышал его приятный спокойный баритон. Он был, как бархат, завораживал, уносил в небо, ласкал, качал на облаках, открывал дивные картины чудного мира. Кстати, о женщинах. Чтоб вы знали, они меня не интересуют вовсе. Ни как класс, ни как пол, ни как мебель. Никак! Вот такая у нас позиция.
Однако, несмотря ни на что, мать оставалась для него самым близким человеком, с кем он мог иногда поговорить. Одним из любимых моментов в их жизни было – сидеть друг напротив друга за завтраком и рассказывать свои сны. В основном, рассказывал Петр. Мать слушала, кивала головой и, обычной ее фразой была: – Это плохо, это очень плохо. Или – это знак, плохой знак. Петр доверял, запоминал, все «знаки», постоянно ожидая какого-нибудь подвоха. Короче, находился в постоянном напряжении и готовности к действиям. Защитный рефлекс выработался у него абсолютный. Некая фобия внезапной агрессии извне преследовала его повсюду. Он, как будто бы был наэлектризован, старался меньше общаться с товарищами по школе, все больше уходил в чтение книг. А еще ему нравился факультатив по химии. Там он был творцом, а его учитель, Василий Варфоломеевич, стал его лучшим другом и наставником. Он нашли друг друга на почве их невероятных опытов, разговоров по душам, взаимопонимания. А еще у них было одно заветное желание на двоих – изобрести металл, превосходящий по своим качествам золото и платину. Зачем? Да как сказать, наверное, для славы. Ну, и для богатства, конечно. Это и послужило основной причиной для поступления Петра на химический факультет университета. Учился он прилежно, даже увлеченно. Мечта не проходила, а наоборот, приобретала все более четкие очертания. Петр с Варфоломеичем продолжали свои вечерние опыты, которые, к слову сказать, пока ни к чему, кроме ожогов и разочарования, не приводили. Когда же учеба Петра подошла к концу, и нужно было выбирать себе жизненный путь, он решил посоветоваться по этому поводу с Варфоломеичем. Обычно они собирались у него дома, и дымили своими колбами и пробирками почти до утра, переводя экспериментальные продукты. Сам учитель химии бы человеком глубоко пожилым и малость чокнутым. Над такими обычно подсмеиваются и крутят пальцем у виска. Однако, это ничуть не смущало ни его, ни его преданного ученика. В тот вечер Петр поднялся по лестнице на пятый этаж, позвонил в дверь. Никто не открыл. Позвонил еще. И еще. Тишина. Ключ у него, конечно, был, но он еще ни разу им не пользовался. Не было необходимости. Кажется, это тот самый случай. Осторожно открыв дверь ключом, Петр вошел в коридор. В комнате горел свет. То, что он увидел, повергло его в шок. Обычно химик работал на высоком стуле, склонившись над колбами и реактивами. Варфоломеич сидел на стуле, голова его лежала на столе между колбами и горелкой.
«Как только не сгорел», – только и подумал Петр, но, подойдя ближе, все понял. Варфоломеич умер. Причем, не просто умер. Видимо, он почувствовал себя плохо и вместо того, чтобы дотянуться до лежащего рядом лекарства, он успел накропать на листе бумаги: «Петя, дружок, ничего не получается… брось ты нашу затею, Живи… как все». Петр стоял, как будто пораженный громом. Как же так? Наши с ним планы были такими радужными, и, казалось, еще немного, и осуществятся! И тут… такое. А еще и эта записка! Что же делать? Петр автоматически сунул записку в карман и, как в тумане, вышел из квартиры.
Неделю он почти ничего не ел, лежал, глядя немигающим взглядом в серый потолок.
Мать с замиранием сердца смотрела на него. После того, как он ей все рассказал, она понимала, как же ему сейчас непросто. Рушилась его мечта, а он должен был понять, что делать дальше. Ему нужен тайм-аут. Милый мой ребенок, как же я тебя понимаю. Она задумалась. Но ненадолго. Мозг ее работал быстро и рационально. Решено. Она зашла в комнату Петра, положила его голову себе на колени.
– Тебе нужно отдохнуть, мой мальчик. Развеяться, куда-нибудь съездить. Туда, где тепло, где всегда голубое небо, лазурное море и легкий бриз щекочет лицо.
Петр внезапно представил себе все это. Глаза его засверкали.
– Мам, я готов. Но… как?
– Не переживай, и не ломай себе голову. Я все устрою. В конце концов, зачем нам нужен твой отец? Нюхать его табачный дым и слышать храп по ночам? Пусть позаботится теперь и о тебе. Благо, живем не бедно.
В результате, после долгих советов, поисков и колебаний, Петр решился лететь на Мыс Доброй Надежды. Подальше от людей, где можно подумать, прийти в себя, что-то решить по поводу будущего. Утром, перед полетом, Петр с матерью, как всегда, сидели за завтраком и обсуждали свои сны.
– Ты знаешь, мне сегодня приснился какой-то очень необычный сон, – Петр задумался и посмотрел в потолок. – Это был Варфоломеич. По крайней мере, мне так показалось. Он был, почему-то в шинели, без головного убора, его всего колотило от холода и зуб не попадал на зуб. Он еле мог говорить, но, все же, как мне кажется, я смог понять, что он сказал.
– И что же? – с любопытством спросила мать.
– По-моему, он сказал, что скоро я найду свою судьбу.
– Это плохой знак, – как обычно отреагировала мать. – Что такое судьба? Судьба – это, чаще всего, смерть, а ты летишь в такие далекие края, что сердце мое уже разрывается на части!
– Брось, мама, у тебя все сны плохие, какой бы из них я тебе не пересказывал, – вспылил Петр.
