— Мишаня! — он меня обнял, больно впиваясь протезом под лопатку, — Эх, Мишаня!!! Прости! Моя вина! И что недоглядел, и что твари эти тебя утащили!

— Какие твари? — не врубился сразу, тварями обычно именовали совершенно конкретных чужаков.

— Шелеховские тварюшки! — Угорин изобразил плевок, — Виноват я! Перед всеми виноват, и перед Димычем, и перед тобой, и перед ребятами нашими! Всё тыкал вам, что раздолбаи, а сам, выходит, похлеще всех раздолбаем оказался!

— Проехали, Алексей Игоревич! — мне его унижение было не нужно.

В Москве не совсем сорок лет, но последнюю пятилетку окна не появлялись точно, до этого выявляли шальные по окраинам. А я знаю два подхода к режиму ожидания: чем дольше событие не происходит, тем больше вероятность, что не произойдет вообще, и второй, полностью противоположный: вероятность с течением времени повышается. Не буду говорить за всех, но лично у меня даже с автобусами второй вариант не всегда срабатывал, особенно когда в нашем городе стали активно менять и переименовывать маршруты. И еще я знаю кучу людей, которые расслаблялись за гораздо меньший срок.

— Погоди, дай выговориться. У всех уже прощения попросил, у кого-то даже не по разу, а тебя даже не чаял снова увидеть! Димыч говорил, что тебя крепко прихватили, никак не срасталось обратно заполучить. Хотя меня он вытащил. Я на трибунал с этапом уже настроился, но он же, знаешь, какой упрямый!

Упрямство Воронина прочно вошло в легенды, у нас так точно! Любимый девиз лабы: "Шеф всегда прав!". Я бы поехидничал, но почему-то всегда получалось, что Иван Дмитриевич своего добивался. И уже не удивлюсь, если даже его Ванечка когда-нибудь против тварей успешно выйдет.

— Он самой Забелиной условия ставил, ни в какую не отступался, меня только под его поручительство отпустили! И так же упорно тебя требовал. Я-то уже сдался, знал, что эти сучки, что получат, то уже не отпустят! А вот, поди ж ты!

— Алексей Игоревич, а вот здесь точно себя не накручивай! — я прервал собравшегося на новый виток оправданий капитана, — Мне лично Забелина сказала, что Шелеховы меня на свое молчание разменяли. Зуб у них на меня, по дурости к ним в оруженосцы метил, а потом сбежал — батя мозги вправил. Мелочь, но обидная, — рассказывать направо-налево свою полную историю с родословной я не собирался, — И у нее даже мысли не мелькало меня вытаскивать, несмотря на все петиции шефа. Это уже я сам, не спросившись, ушел, так что кончай эту бодягу! В одном толк от всех телодвижений профа был — если бы ни его постоянное дерганье СБ, Руслана Евгеньевна меня бы так быстро к вам не направила.

Угорин немного помолчал, а потом спросил:

— Точно зла не держишь?

— Не держу! — не по рангу проштрафившемуся капитану было вставать против адмирала Погибели и всей заинтересованной в отсутствии огласки верхушки (бабулино прозвище изначально звучало как Погибель тварей, но со временем второе слово потерялось, и осталась только Погибель, такое вот миленькое погоняло у родственницы).

— Тогда садись, будем работать, — и извлек из сейфа тоненькую стопку папок.

— Что это?

— Подчиненные твои. Куратор у вас… у нас теперь новый, точнее новая. Целого майора выделили, ценят Димыча! Но ты же знаешь Воронина — он с ней сразу не поладил, а тебя, как его любимчика, она уже заранее недолюбливает, вряд ли чем-то поделится, — намотал на ус, с новым куратором познакомиться еще не довелось, — Вот, собрал с миру по нитке. Изучай у меня, выносить нельзя.

— Спасибо! — узнать о новеньких я не откажусь, — Скажи сначала сам по ним.

Январское окно сломало установку "начальник — подчиненный". Угорина я простил, но начальником больше не считал, да он и сам, выпущенный под слово шефа, не рвался командовать. Теперь мы стали коллегами, делающими одно дело, и он это принял, несмотря на разницу в возрасте и опыте.

— Начну с лейтенанта — Отрепина Павла. Двадцать три, фамилия не на слуху, но сын кого-то из верхов, шел в авиацию, забраковали по здоровью.

— С полутора сотнями? — слушая Угорина, я листал папку утреннего знакомца.

— Официально — да, а неофициально — отказался спать с командиршей.

— А что так? — это для меня, воспитанного в другом мире, подобное было в диковинку, я бы как раз обратной ситуации не удивился, зато здесь случалось сплошь и рядом, и никто в сложившемся порядке ничего странного не замечал. Тем интереснее становился обсуждаемый персонаж. — Не для нее цветочек цвел?

Угорин хохотнул:

— Выражаешься ты иногда!.. Но в точку: не для нее. Целиком истории я не знаю, мне и это-то птичка на хвосте принесла по старой дружбе, но в итоге разобиженная девица тоже оказалась непростой и, видимо, из семьи повыше Отрепиных. Потому что отстранили и перевели только Пашу. Полгода прозябал в богом забытом гарнизоне, теперь получил назначение сюда. Сам вызвался. Горит желанием всем доказать, так что ты его придерживай, в голове у него одно геройство. Хотя так парень серьезный.

— Для нашего дела не худший замес. Чтобы на тварей лезть, капелька безбашенности не лишняя.

— Не лишняя, это когда капелька, — остался при своем мнении Алексей Игоревич, — Почти все остальные — фифы (прим. презрительное сокращение фельдфебеля). Все разные. Про Анатолия Крижа тебе наверняка Кудымов напоёт…

— Что, Макс и до вас добрался? — удивился я. Какой-то дружбы между Угориным и моим соседом раньше не замечалось и сомнительно, чтобы Макс делился с капитаном наболевшим.

— До меня не добрался, но мне по должности положено знать, что в ваших пустых головах творится! — отрезал Угорин, забыв, что с прежней должностью распрощался, — Криж… ни рыба, ни мясо, этот Криж. Невнятный совсем. Характеризуется с каждого места образцово, но обрати внимание — дольше года нигде не задержался. Здесь пока никак себя не показал, но они тут все никак себя не показали.

— А поподробнее можно? Что значит "не показали"? — с профессором до обеда толком поговорить не удалось, и мне пока было непонятно, что у него происходит с новенькими. Отложив папки, чтобы подчеркнуть внимание, посмотрел на капитана.

— А то и значит! Не складывается у них с "девяткой"! Вроде не дуболомов прислали, стараются, а ни они Воронина не понимают, ни он от них ничего толком добиться не может! Димыч уже руки почти опустил, пока не увидел, как ты сегодня "танцуешь". Классные ведь?!

— Неотшлифованные пока, моя старая лучше была, но поддерживаю! Классные! Еще бы попрыгать! О! Точно! Профу хотел сказать насчет прыжков еще тогда: надо закрылки какие-нибудь, чтобы хоть чуть-чуть маневрировать в воздухе, а то твари меня несколько раз подлавливали на финише!

— Димычу скажи. Мысль богатая, а у него голова не чета моей, — и вдруг без всякого перехода, — Страшно было?

— До выхода — да, а потом уже нет, некогда было.

— Так всегда и бывает. Я ведь сам семь окон отражал. Три — всадницы схлопнули, а четыре раза пришлось сутками стоять, пока поток не завернет. Всадницы с тварями рубятся, а ты стоишь как дурак, смотришь, и чего только ни передумаешь! И маму вспомнишь, и папу! И завещание ненаписанное… А потом и мыслей не остается, кроме одной: только бы патронов хватило!

— Про патроны я тоже вспоминал, очень жалел, что мало и не трассирующие.

— Кто ж знал, что так выйдет! — вздохнул капитан, — Ладно, давай дальше. Про Крижа я вот что тебе хочу сказать — чуть что не понравится, бракуй его, имеешь такую власть. Нам пришлют другого, а приятелю твоему легче станет, а то он со всеми собачиться начал, не дело это.

— Посмотрим.

— Посмотри, это само собой, — покладисто ответил Угорин, — И последний из мужской части — Яков Перепелицин. Вот его к нам точно по остаточному принципу отдали: на тебе, боже, что нам не гоже! Я с ним все пословицы про дураков вспоминаю: "Пошли дурака молиться, он лоб расшибет!" — вот ровно с него списано! Вроде и задание слушает, и пыхтит-старается, а результат плачевнее всех! Один экз запорол до полного отказа, их раньше четыре было.