«Ничего не понимаю!.. Мне мерещится, что ли? Посмотри-ка, Сашка… Она проходит мимо, Венька сидит, – и ни один друга не замечает!»

7/I. Г. С.

«У нее уже, так сказать, к футуристам симпатий нет… И даже к Венедикту… Теперь все Малютин, Рубцов и Терентьев…»

8/I. B. C.

«Сойдутся ведь два психопата… Уцепились вот каждый за 5-е января и знаться теперь не хотят… Чего это особенного – 5-е января… Вы даже и не говорили друг с другом пятого… Только выдавили из себя в шесть утра: „Пойдем, что ли?“ – „Пойдем“ – и больше ничего».

9/I. Н.

«Ну почему „на хуй“! Почему на хуй! Ведь она тогда всю ночь перед 5-м январем не спала… А ты – „на хуй“!..»

9/I. Л. Ф.

«Ты бы уж поздравил ее, что ли, с днем рождения… А то совсем забыл девочку…»

15/I. Г. С.

«Ну, это даже смешно – целых десять дней не разговаривать… И оба довольны… Даже глупо».

16/I. Г. С.

16/I. 1.30 ночи

– Здравствуй, Венька… Это ты что читаешь?..

– Так… «Братьев».

– Что?

– Карамазовых.

– А-а-а… Ну как у тебя дела… с заочным и вообще…

– Да так.

– Ну как – «так»? Расскажи, что ли…

– Ну – все хорошо… Только не мешай, ради бога, читать…

– Да я и не мешаю…

– Черт тебя побери – «не мешаю»!.. Шла бы да занималась… Опять ведь провалишь…

– Ну и что ж… и пойду… А у меня вчера день рождения был…

– Угу… Ну иди, что ли, к черту…

– (уходя) Оссссел!..

– Хе-хе-хя-хя-хя…

17 января

«Главное – занести руку, а ударить –…почти бездумно… это легко…» И в шевелениях рук – гордость. Эти руки убили трех. Парадоксально то, что все три – женщины. И две – совершенно невинные. Третье убийство – единственное, за которым последовало раскаяние… И «ручная» гордость – понятна.

Точные детали университетского инцидента до сих пор остались невыясненными. Единственно кто располагает достоверными сведениями – так это Ст. Ш., внесший своими новогодними излияниями некоторую ясность в вопрос о начале Б-ской карьеры. Ясно одно – жертвой убийства оказался объект нежных помышлений самого Б., – вполне невинная 19-летняя студентка, не сумевшая, впрочем, оценить по достоинству весовую категорию Б-ской эмоциональности.

Неизвестно, пользовался ли Б. взаимностью, но имевший место инцидент убеждает в противном. Впрочем, даже и не убеждает, потому что Б-ская психология никак не входит в рамки человеческой.

Убийство было совершено в апогее самой невинной ситуации. Злополучный «объект» освятил своим присутствием квартиру Б. накануне его отъезда в Петрозаводск, никак не предполагая, что в тот же вечер вынуждена будет с неменьшим успехом «освятить» мертвецкое отделение Ленинградской больницы.

Первый удар Б. был неожиданным, вероятно, и для него самого. По крайней мере, невинное перешучивание и совместная упаковка чемоданов никак не могла быть источником Б-ской злобы. Удар был нанесен неожиданно, из-за спины, в тот момент, когда «невинная» тщательно кропила одеколоном содержимое чемодана; – она мгновенно рухнула на пол и (удивительно!) совершенно безропотно, без единого крика принимала на себя все последующее.

Неизвестно, какие инстинкты руководили Б., когда он ударял сапогом по любезным его сердцу ланитам и персям. Он бил долго, равнодушно, выбивал глаза, обесформивал грудь – и в заключение без устали наносил удары в ее «естество» с серьезностию животного и удивительно механически…

Второй «инцидент» был еще более неприглядным… но зато менее юмористичным, чем третий… Два месяца психиатрической больницы и затем 3 года тюремного заключения несколько обогатили Б-ский жизненный опыт и обострили наклонность к романтике. Что и не замедлило сказаться после второго побега из заключения…

Этот инцидент был действительно романтическим, – тем более что имел место в пригороде только что выстроенного Кировска…

Возвращаясь однажды из Апатитского «Буфета» и имея чрезвычайно неприглядный вид, Б. тем не менее мог даже в темноте явственно различить распластавшуюся в переполненной канаве пьяную женщину… Побуждаемый жаждой не то полового общения, не то общения с равными, он не замедлил свалиться туда же – и в течение по меньшей мере пяти минут усиленно предавался побуждениям инстинкта в талой воде, снегу и помоях…

Утреннее пробуждение несколько Б. разочаровало. Он с явным неудовольствием узрел перед собой женщину почти старую, с лицом изрытым оспой и залитым «обоюдной» блевотой… Неудовольствие перешло в бешенство, которое и побудило Б. без промедления выползти из канавы, наступить на горло ночной подруги, вероятно уже мертвой, и до отказа погрузить ее физиономию в скользкую весеннюю грязь…

Этот рассказ – у papan вызывал почему-то дикий смех. Мне же гораздо более смешным и нелепым казалось третье убийство. К тому же призыв на фронт ограничил Б-скую ответственность за его совершение – до 2 месяцев тюремного заключения…

Уже будучи человеком свободным и осуждающим чистоту и трезвость северной цивилизации, он (Б.) буквально – «нашел» в одном из захолустий Кандалакши законную спутницу жизни. Ничем примечательным, кроме персей и склонности к тихому помешательству, она не обладала, – и самое неудобное в этой склонности была непериодичность ее проявлений.

Но для Б. – это была «единственная любимая» им за всю жизнь женщина. И он неутомимо угождал ей и потакал всем ее странным прихотям…

Как-то ночью она осторожно соскользнула с постели – и в ночной рубашке принялась ходить по эллипсу, поминутно останавливаясь и извергая содержимое кишечника, – что не мешало ей, впрочем, беспрестанно напевать «Вдоль по улице метелица метет…».

Супруг лежал спокойно и, по обыкновению, курил папиросу. Но когда оригинальная «спутница» опустилась на колени перед портретом Косыгина и меланхолически зашептала: «…задушите меня… задушите… задушите…» – Б. несколько вышел из состояния задумчивости. Он аккуратно стряхнул пепел на бумагу, встал… И задушил.

18 января

Господа! Да я просто не знаю, в какую сторону обратить свое исправление!

Ну, посудите сами!

По одной версии я – «морально истощенный, умственно свихнувшийся и нравственный дегенерат», по другой – «квинтэссенция, апофеоз и абстракция человеческой лени!».

Для Муравьева я – талантливая скотина!

Для Романеева – абстракция девической улыбки!

А для Савельева – Раскольников!

Для Музыкантовой – «милый, милый ребенок, противный негодяй, гений и бездарный идиот».

Для Семара – «ярчайший футурист» и «нечто такое в высшей степени неуловимое».

А для Спиро Гуло – «исключительный», «неповторимый»… и «вообще черт знает что»!

Да меня исправляли!

Исправляли, господа!

С 10 февраля до 30 апреля меня неумолимо попихивало куда-то Общественное мнение, а я стыдливо оборачивался и цедил сквозь зубы: «Да ну, бросьте, что ли…» – с 30-го апреля до 5-го января еще неумолимей «попихивало» «нечто такое в высшей степени пышное и двадцатилетнее» – до 9-го сентября изящным кнутиком Недосягаемости, а с 9-го сентября – грязным кулаком Взаимных Симпатий…

Ну да я ведь неисправим!

Честное слово, господа, неисправим!

Хи-хи-хи-хи-хи!

Ну ладно! Бросим это! – Господа!

Вы можете дать мне в долг двенадцать шестьдесят?

19 января

Всегда только Т.

В Ней совершенно ясно – не уверенный в близости окончания не будет итожить. И увлечение эргизмом ввергает в страх только ночью… Значит – виновата Она.

В Ней все скрыто. А грязные внутренности – убийственно «напоказ». И для меня – только Они; но в гораздо большей степени – Обладательница Их. Исключительно за грязь… Она чище всех прочих; а грязь – истерическая. И искренней чистоты.