Бен протянул руку и включил радио.

– Ты отвечаешь за музыку и при необходимости будешь штурманом.

– Меня это устраивает. – И я мгновенно переключила приемник на Национальное общественное радио. Когда зазвучали низкие монотонные голоса, Бен покачал головой.

– Ты одна из этих? – спросил он с улыбкой.

– Я одна из этих, – ответила я, не смущаясь и не извиняясь.

– Мне следовало бы догадаться. У такой красивой девушки, как ты, должен был обнаружиться какой-то недостаток.

– Ты не любишь разговорное радио?

– Полагаю, я его даже люблю. То есть я люблю его той же любовью, что и визиты к врачу. Они служат определенной цели, но веселья от них маловато.

Я рассмеялась, и Бен посмотрел на меня. Он смотрел, пожалуй, слишком долго, и я занервничала.

– Эй! Смотри на дорогу, казанова! – крикнула я. Казанова? Это кто сейчас сказал? Мой папа?

Бен тут же отвернулся и сосредоточился на трафике.

– Прости. Безопасность прежде всего.

Когда мы выехали на скоростное шоссе, он выключил радио.

– Я в курсе последних сообщений о пробках, с меня хватит, – сказал он. – Мы будем развлекать друг друга старым испытанным способом.

– Старым испытанным способом?

– Беседой.

– Ах да, верно, беседой.

– Давай начнем с основного. Ты давно живешь в Лос-Анджелесе?

– Пять лет. Я приехала сюда сразу после колледжа. А ты?

– Девять. Я приехал сюда, чтобы поступить в колледж. Похоже, мы закончили учиться в один и тот же год. Ты где училась?

– О, в Итаке. Мои родители учились в Корнелле и заставили меня побывать там на дне открытых дверей. Меня это не слишком впечатлило. Итака показалась мне лучшим вариантом. Сначала я выбрала медицину, но через пару месяцев поняла, что врачом быть не хочу.

– А почему ты вообще задумалась о медицине? – Мы уже мчались по скоростному шоссе, и можно было расслабиться и не слишком следить за дорожным движением.

– Мои родители врачи. Мама менеджер по персоналу в больнице моего родного города, а папа работает нейрохирургом там же.

– Нейрохирургом? Это внушает страх, – добавил Бен.

– Мой папа внушает страх. И с мамой не так просто. Они не слишком обрадовались, когда я сменила основной предмет специализации в колледже.

– Так вот какая у тебя семья? Они на тебя давят? Успех во что бы то ни стало?

– Родители всегда нацелены на достижение максимального результата. Вот только я не такая. Я из тех, кто работает, чтобы жить, а не из тех, кто живет, чтобы работать.

– Но им это не по вкусу?

Я пожала плечами:

– Они верят, что жизнь для работы, а не для радости, не для смеха. Да, честно говоря, и не для любви, если говорить о них. Только работа. Не думаю, что моему отцу в той же степени нравится спасать жизни, в какой нравится быть лучшим в той области медицины, которая все время развивается и меняется. Для них главное – это прогресс. Библиотечное дело спокойное. И я выбрала этот путь. Они ничего не могли поделать. Родители не слишком вовлекались в мою жизнь, понимаешь? Поэтому, когда я сменила специализацию, для всех нас наступил момент… Это был разрыв. Им незачем стало притворяться, что они меня понимают. И мне незачем было делать вид, что я хочу иметь в жизни то же, что и они.

До этого я никому не говорила о своем настоящем отношении к выбору профессии. Но Бену мне хотелось говорить только правду. Когда я все выложила, повисло неловкое молчание. Я сообразила, что слишком открылась, стала уязвимой. Отвернувшись, я посмотрела в окно. Встречное движение было плотным, но мы летели через город.

– Как-то это грустно, – подал голос Бен.

– И да, и нет. Между мной и родителями нет близости. Каждый из нас счастлив по-своему. Думаю, только это и важно.

Он кивнул:

– Ты совершенно права. Ты права, и ты умна.

Я рассмеялась.

– Как насчет тебя? Кто твои родители?

Бен шумно выдохнул, но продолжал смотреть на дорогу. Его голос звучал мрачно.

– Мой отец умер три года назад.

– Боже мой. Мне жаль…

– Спасибо. – Бен коротко взглянул на меня и снова сосредоточился на дороге. – Он умер от рака, борьба была долгой, и мы все знали, что конец неминуем. Мы были к этому готовы.

– Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Бен коротко выдохнул.

– Я тоже не знаю. В любом случае мама хорошо справляется. Настолько хорошо, насколько может справляться человек, потерявший того, кого любит, понимаешь?

– Даже представить не могу.

– И я не могу. Я потерял отца и знаю, насколько это тяжело, но и вообразить не могу, каково это – потерять лучшего друга, родственную душу. Я беспокоюсь за нее, хотя она убеждает меня, что с ней все в порядке.

– Уверена, что ты ничем не можешь помочь, остается только волноваться за нее. Братья или сестры у тебя есть? – спросила я.

Бен покачал головой.

– А у тебя?

– Нет… – Я редко встречала семьи, где был только один ребенок. Приятно было услышать, что Бен был таким. Когда я говорила другим людям, что я единственный ребенок в семье, то чувствовала, что меня или жалеют, или считают весьма капризной особой, хотя я никогда такой не была.

– Замечательно! Два единственных ребенка! Я знал, что ты мне понравишься. – Он неловко шлепнул своей пятерней по моей руке, держа руль другой рукой.

– Не пора ли хотя бы намекнуть, куда мы направляемся? – спросила я, когда Бен свернул с одного скоростного шоссе на другое.

– Кухня там мексиканская. – И это было все, что мне удалось от него добиться.

Сыграв два раза в «Двадцать вопросов» и один раз в «Я шпион», мы наконец добрались до места. Перед нами стояла лачуга. В прямом смысле этого слова. Она называлась «Кактус-тако». Я восторга не испытала, а Бен прямо-таки просиял.

– Доехали! – сообщил он, отстегнул ремень безопасности и открыл дверцу. Я собрала свои вещи. Бен обошел машину и открыл мне дверь.

– Что ж, спасибо! – поблагодарила я, перекрывая сигнал его машины, напоминавший, что дверцу надо закрыть.

– Пожалуйста.

Я выбралась из машины и встала рядом с ним.

– Это и есть твое замечательное место, да? – уточнила я. Бен закрыл дверцу, и сигнал стих.

– Я знаю, что выглядит оно не очень. Но ты сказала, что готова к приключениям, а здесь подают лучшие тако, которые мне когда-либо доводилось пробовать. Тебе нравится орчата?

– Что такое орчата?

– Рисовое молоко с корицей. Просто доверься мне. Ты должна это попробовать.

Пока мы шли к стойке с тако, Бен положил руку мне на поясницу, мягко направляя меня. От этого неожиданно успокаивающего и такого естественного жеста мне захотелось повернуться к нему лицом. Захотелось прикоснуться к нему всем телом. Вместо этого я остановилась и уставилась в меню.

– Если ты не против, я сделаю заказ для тебя. – Рука Бена переместилась с поясницы на мое плечо. – Я уважаю твое право сделать заказ самостоятельно, просто я бывал здесь множество раз и пробовал все, что есть в меню.

– Хорошо, – согласилась я.

– Что ты предпочитаешь – курицу, стейк или свинину?

– Никакой свинины.

– Никакой свинины? – недоверчиво переспросил Бен. – Шучу. Я тоже не люблю свинину. Итак! – Он потер руки.

– Perdón? – обратился он через окошко к мужчине за стойкой. – Queria cuatro tacos tinga de pollo y cuatro tacos carne asada, por favor? Queso extra en todos. Ah, y dos horchatas, por favor[3].

Мужчина показал ему размер орчаты с таким видом, как будто спрашивал: «Вы уверены, что хотите две порции?» Бен кивнул.

Не знаю, что именно делало Бена таким неотразимым в ту минуту. Не знаю, было ли это из-за того, что он казался таким знающим в том, что мне было неведомо (испанский), или из-за того, что мужчина, говоривший на иностранном языке, был изначально привлекательным для меня (потому что и это было правдой). Не знаю. Знаю только, что я стояла там, не понимая, что говорят вокруг меня, и думала, что Бен Росс – самый сексуальный мужчина из тех, кого мне доводилось встречать. Он был настолько уверен в себе, уверен в том, что все сложится хорошо. Вот что это было. Это была уверенность. Он обращался по-испански к мужчине за стойкой с тако, и ему не приходило в голову, что он может выглядеть полным идиотом. Именно поэтому он и не выглядел полным идиотом.