На мгновение Коннор поджимает губы, сомневаясь, что я в состоянии с этим справиться. Но я справлюсь. Я знаю, что справлюсь. Только бы он позволил мне помочь.

– Отец взял любимые фотографии мамы и разорвал их.

– Зачем?

– Мама хотела на выходных проведать бабушку. Та вроде бы заболела. А он обвинил маму в том, что она им пренебрегает.

– Ох.

Я слишком часто отвечаю ему одним этим словом. Всегда только «ох». Почему я никогда не знаю, что сказать? Почему у меня нет нужных слов, которыми я смогу объяснить, доказать, что его отец больше ничего не значит?

Коннор складывает руки домиком, но затем нервно переплетает пальцы. Или же гневно? Я все еще не уверена.

– Он не имеет права так поступать. Отбирать и разрушать все. Это ее мать. И она пожилой человек. Если заболевание серьезное, бабушка может умереть, а он не разрешает с ней увидеться. – Голос Коннора становится тише. Думаю, гнев отступил.

Я подхожу к креслу, и мы почти соприкасаемся коленями.

– Ты прав. Это неправильно.

Коннор отвечает мне легкой печальной улыбкой, но не поднимает глаз.

– Я же говорил, что ты не готова к правде.

– Это не так. Я хочу знать о тебе все. Никаких секретов.

Коннор смотрит на свои руки и кивает. Я замечаю его облегчение, радость от того, что я не развернулась и не выбежала за дверь.

– Мой отец отбирает у людей все. Он жаждет всего. Если он не способен стать счастливым, то и тебе тоже нельзя. Он проделывал это со мной множество раз. Ты находишь нечто ценное для себя, что делает тебя счастливым, а он без колебаний это уничтожает.

Наконец Коннор обращает на меня свой взгляд, и я понимаю, что в нем отражается не гнев или ярость, а печаль. Потянув за шлевку на джинсах, он сажает меня к себе на колени и обнимает за талию. Я уютно устраиваюсь, прижимаясь боком к его груди. Чувствую тепло его тела и горячее дыхание на шее.

– Однажды он купил собаку – бигля, – раздается уже совсем шепот. – Я любил его. Назвал Арахисом. Но как только отец понял, что я дорожу этим псом, то избавился от него. Не знаю, что он сделал: отдал кому-то или пристрелил. Собака просто исчезла. Я проплакал целую неделю. – Коннор начинает выводить круги на моей спине. – Невозможно так жить. В этом постоянном хаосе. Я просто хочу, чтобы он закончился. Хочу, чтобы все это закончилось.

Что-то в его голосе звучит неправильно. Словно он говорит не о конце хаоса, а конце своей жизни. Я медлю с ответом, обдумывая каждое слово. Мои слова сейчас важны для него, как никогда.

– Однажды так и будет. Ты не будешь так жить вечно. Скоро ты найдешь работу, съедешь отсюда и оставишь все это в прошлом.

Я смотрю на наше отражение в зеркальном шкафу: на то, как Коннор уткнулся лицом мне в шею, на себя с усталым и огорченным видом. Все это напоминает какую-то жалкую и ничтожную картину, вызывая желание выйти из комнаты и накричать на этого горе-отца за то, что он все портит.

– Я говорил себе это годами. Обдумывал каждую деталь. Но этому нет конца. Мне никогда не выбраться. Маме нужна помощь. Все время. Как думаешь, почем он сейчас ушел? Мне пришлось встать на ее защиту, чтобы он отступил. Этому нет конца. Как же я хочу, чтобы все это закончилось.

И вот снова. Что он под этим подразумевает?

Я закрываю глаза, потому что больше не в силах видеть наше отражение, и концентрируюсь на успокаивающем ощущении его ладони на спине поверх моего свитера, на ощущении его дыхания на моей коже.

– Знаю, – произношу я, хотя не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.

– Иногда мне просто хочется… просто хочется… – Коннор замолкает, и я уже не думаю, что он закончит мысль, как вдруг: – Я так измучен, что хочу со всем покончить. Расквитаться с жизнью.

Вот оно. Признание, проскальзывающее между строк, теперь высказано вслух.

Я выпрямляюсь, чтобы повернуться и посмотреть на Коннора. Образумить его.

– Не говори так. Я люблю тебя. Все наладится, обещаю.

– Но как? Я погряз в этом. Я здесь родился, здесь и умру. В окружении такой жизни.

Не успевает он договорить, как я мотаю головой. Неужели он не понимает, что может изменить свою жизнь?

– Да, но теперь у тебя есть я. Мы пройдем через все это вместе. Я помогу тебе. Обещаю. Я буду рядом.

Все, что я говорю, звучит так глупо. Но вот Коннор смотрит на меня, и уголок его губ приподнимается в едва заметной улыбке. Она не затрагивает его глаз, но это все же улыбка.

– Ты так добра ко мне.

И я улыбаюсь ему в ответ. Он крепче обнимает меня, целуя шею, ключицу, руку, и я понимаю, что подобрала правильные слова.

Но, даже когда мы растворяемся в нашем поцелуе, я не могу стереть из памяти вспышку ярости в его глазах. Тот Коннор был чужим. Ему здесь не место.

Мой Коннор не такой.

19 ноября

2 месяца, 20 дней

Сегодня мы с Коннором играем в очередную настолку, на этот раз в «Морской бой». Играю я ужасно. Он реально хорош в таких играх, я – нет. Он уже потопил три корабля, а мне не удалось его даже ранить, но по какой-то причине я получаю невероятное удовольствие от происходящего.

– Б-7, – говорю я, взяв белую фишку.

– Мимо.

– О, откуда мне знать? Думаю, ты мухлюешь.

– Неправда.

Я откладываю игровую доску на пол и, сев на колени, пытаюсь заглянуть к нему, но Коннор закрывает расположение кораблей.

– Ну и кто теперь мухлюет?

– Клянусь, ты или передвигаешь корабли, или вообще их не расставил. Не может быть, чтобы я еще ни разу в тебя не попала. Это противоречит теории вероятности.

– Я просто хорош в этой игре, – улыбаясь во весь рот, отвечает он.

– Брехня.

Я прыгаю на Коннора, он от неожиданности заваливается назад вместе со мной, и мы начинаем бороться за доску.

– Так нечестно, я не могу тебе навредить! – улыбается он, наслаждаясь каждой секундой нашей схватки. Как и я.

– И что? Ты постоянно играешь нечестно.

Перекатившись, он в мгновение ока подминает меня под себя, и мысли о доске тут же отходят на второй план. Где-то там продолжает работать телевизор, освещая нас неясным голубым светом. Коннор смотрит на меня с такой страстью, что хочется смаковать это всю ночь, но потом он целует меня, и я закрываю глаза.

Каждый вечер мы приближаемся к этому моменту. Каждый вечер я все ближе подхожу к краю.

А сегодня готова спрыгнуть. Я была готова и раньше, но все же нервничала, хотя размышляла над этим уже довольно давно. Я не просто внушила себе, что готова, я действительно готова.

Коннор натягивает сверху одеяло, заключая наши тела в уютный кокон, и я теряю счет времени.

Он внимательно смотрит мне в глаза, и я киваю ему. Я не могу это сказать. Только не вслух.

Но он все понимает. Высунув руку из-под одеяла, он достает что-то из тумбочки и возвращается ко мне.

– Ты уверена? – шепотом спрашивает он, устраиваясь сверху.

Я снова киваю, наблюдая, как, подобно грозовой туче, темнеет его взгляд, затем зажмуриваюсь.

После сегодняшнего вечера между нами не останется больше преград.

Именно этого я хочу.

– Я люблю тебя, – признаюсь я.

– Я тоже тебя люблю, – шепчет он, опаляя дыханием мое ухо.

Всего на секунду, когда это происходит, меня пронзает острая боль, и я инстинктивно сжимаю ноги, причиняя себе еще больший дискомфорт.

В ответ Коннор замирает.

– Ты в порядке?

На мгновение у меня сдавливает горло, но затем боль отступает, и я киваю.

– Да. Просто давай помедленнее, – прошу охрипшим голосом.

Он целует меня в щеку, висок, ухо и, наконец, в губы, затем немного отстраняется и толкается вперед. Замерев на секунду в ожидании боли, я вдруг понимаю, что ее больше не будет, и с облегчением выдыхаю.

Мы двигаемся в одном ритме, дыхание Коннора учащается, как и мое, и в нашем коконе становится так жарко, что приходится стащить одеяло.

Из горла Коннора вырывается низкое тихое рычание, значение которого становится понятным, только когда он, хватая воздух ртом, наваливается на меня всем телом.