Патрик не стал спрашивать, кого имеет в виду Харальд. Никто в поселке не пропустил возвращение Марии Валль – тем более что оно было обставлено с большим шумом.

– Да, нам это известно, – проговорил он, не уточняя, что может означать в данной связи ее возвращение.

Однако и у него возникли подобные мысли. Мягко говоря, странное совпадение, что еще одна девочка с того же хутора убита и найдена на том же месте практически в тот же день, когда Мария вернулась сюда.

– Я должен огородить территорию, наши эксперты-криминологи обследуют место преступления.

Он опустил на землю взятую с собой сумку и достал два больших рулона сине-белого скотча.

– Нам возвращаться? – спросил один из молодых мужчин, представившийся как Юханнес.

– Нет, я хотел бы попросить вас остаться на месте и как можно меньше передвигаться. Эксперты захотят обследовать вашу одежду и обувь, поскольку вы ходили здесь, по этому месту.

У мужчины с иностранной внешностью было вопросительное выражение лица. Обернувшись к нему, Харальд сказал на небезупречном, но понятном английском:

– We stay here. Okay, Karim?[16]

– Okay, – кивнул тот, и Патрик понял, что это один из тех, кто приехал из центра для беженцев вместе с Рольфом.

Несколько мгновений все молчали. Жуткое событие, приведшее их сюда, резко контрастировало с окружавшей людей идиллией. Радостно щебетали птицы, словно ничего не случилось, словно убитая четырехлетняя девочка не лежала в двух метрах отсюда. Шумели кроны деревьев, аккомпанируя птичьим трелям. Здесь было невыносимо красиво – особенно сейчас, когда лучи солнца пробивались сквозь листву, словно острые лучи лазера. Патрик заметил всего в нескольких шагах от них целую поляну лисичек. В другой ситуации сердце у него радостно забилось бы. Сейчас мысль о том, чтобы собирать грибы, не вмещалась в сознание.

Хедстрём начал разматывать скотч. Единственное, что он мог сделать для девочки, – это выполнить свою работу наилучшим образом. Патрик избегал смотреть в сторону ствола упавшего дерева.

Эва стояла возле мойки, споласкивая кофейник. Она уже сбилась со счета, сколько кофейников заварила в эту ночь. Легкое покашливание за спиной заставило ее обернуться. Увидев взгляд Йосты, его напряженную позу, она выронила кофейник. Вслед за звуком разбитого стекла раздался крик – близкий, но такой далекий. Крик боли и невообразимого горя.

Этот крик исходил от нее самой.

Эва упала на руки Йосты – его крепкие руки не дали ей развалиться на части. Она хватал ртом воздух, а тот гладил ее по волосам. Как ей хотелось, чтобы Нея была здесь, чтобы, смеясь, скакала вокруг ее ног… Нет, лучше б Нея вообще не родилась – лучше вообще не заводить ребенка, которого потом суждено потерять…

Все потеряно. Все умерло с Неей.

– Я позвонил пастору, – проговорил Йоста и повел ее к стулу.

«Наверное, он видит, что я хрупкая, как скорлупа, – подумала Эва, – и потому прикасается ко мне так осторожно».

– Зачем? – спросила она совершенно искренне.

Что может сделать для нее пастор? Она никогда не чувствовала в себе веры. Ребенок должен быть с родителями, а не с богом на небе. Что такого может сказать пастор, что дало бы им с Петером хоть каплю утешения?

– А Петер? – спросила Эва надтреснутым голосом.

Голос тоже умер с Неей.

– Его ищут. Он скоро придет.

– Нет! – Она покачала головой. – Не надо. Не говорите ему ничего.

«Пусть лучше остается в лесу. И по-прежнему надеется». Петер еще жив. Сама же она умерла вместе с Неей.

– Он должен узнать правду, Эва, – проговорил Йоста, обнимая ее за плечи. – Это неизбежно.

Она чуть заметно кивнула. Само собой, Петер не может вечно бродить по лесу, словно лесной дух. Они должны рассказать ему – хотя тогда он тоже умрет…

Высвободившись из объятий Йосты, Эва уронила голову на стол. Почувствовала прикосновение дерева к лицу. Почти сутки она не спала, надежда и страх заставляли ее держаться. Сейчас ей хотелось лишь заснуть и отключиться от всего. Пусть все это будет сном. Тело расслабилось, деревянный стол под щекой казался мягким, как подушка, и она все больше ускользала прочь от реальности. Теплая рука нежно гладила ее по спине. Тепло распространялось по телу.

Тут открылась входная дверь. Эва не хотела открывать глаза. Не хотела видеть Петера, стоящего в дверях. Но Йоста сжал ее плечо, и ей пришлось поднять голову. Взглянув вверх, она встретилась глазами с Петером и увидела у него в глазах такую же безбрежную пустоту, которую ощущала в себе.

Бухюслен, 1671 год

Утром, когда Коротышка Ян заглянул к ней, Звездочка была совершенно здорова. Пребен ни слова не сказал об этом Элин, но смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Она постоянно ощущала на себе его взгляд, пока готовила завтрак. Бритта пребывала в необычно хорошем расположении духа, когда Элин помогала ей привести себя в порядок. Но по воскресеньям такое часто случалось – Бритта обожала сидеть на первом ряду во время службы, в своем лучшем платье и с красивой прической, оглядываясь на ряды, заполненные прихожанами Пребена.

От пасторской усадьбы до церкви было недалеко, так что вся прислуга собралась и тронулась в путь. Пребен и Бритта уехали заранее в коляске, чтобы роскошное платье последней не запачкалось грязью и глиной.

Элин крепко держала Марту за руку. Девочка всю дорогу подпрыгивала, и светлые косички ударялись о спину, о потрепанное пальтишко. Мороз пробирал до костей, и Элин очень основательно набила ботинки Марты бумагой, чтобы утеплить их и заполнить пустоты, поскольку они достались Марте в наследство от одной из служанок и были на несколько размеров больше. Но дочка не жаловалась – ботинки всегда ботинки, и она уже научилась радоваться тому, что имеешь.

На сердце полегчало, когда Элин увидела перед собой высокое здание церкви. Оно было расположено в таком красивом месте… Недавно построенная башня выглядела очень солидно, а свинцовая крыша церкви сияла на зимнем солнце. Вокруг церковь была окружена каменной стеной с оранжевой черепицей наверху, а в стену вделали трое ворот с железными решетками, чтобы не позволить скотине забрести на кладбище и все там попортить.

Едва входя в ворота, Элин почувствовала, как ее сердце радостно забилось, а когда они вошли в церковь, глубоко вздохнула, проникаясь тишиной и торжественной атмосферой.

Они с Мартой уселись в самом конце. В церкви было сорок восемь скамеек, но сейчас они все не заполнялись. Войны и голод обескровили местность, и потоки людей, устремлявшихся к побережью в период лова сельди сто лет назад, ушли в прошлое. Бабушка Элин рассказывала о тех временах – эти истории сама она слышала от своих дедушек и бабушек. Тогда все было по-другому. Селедки было так много, что они придумать не могли, куда девать такое количество рыбы. Люди приезжали сюда со всей страны и поселялись тут. Но сельдь пропала, пришла война… Остались лишь рассказы о былых временах. Теперь многие скамейки в церкви пустовали, в то время как на других сидели бледные исхудавшие жители Бухюслена с потухшими глазами. «Жалко народ», – подумала Элин, оглядываясь по сторонам.

Окна в церкви были только с южной стороны, но свет, падавший сквозь них, казался таким прекрасным, что у Элин навернулись слезы. Кафедра тоже стояла на южной стороне, и гул голосов стих, когда на нее поднялся Пребен.

Они начали с пения псалмов, и Элин постаралась от души, поскольку знала, что у нее красивый голос. Она позволяла себе эти краткие мгновения тщеславия, потому что Марта любила слушать, как она поет.

Элин постаралась понять, что говорит Пребен. Новые правила, по которым в церкви теперь до́лжно говорить и читать только по-шведски, большинство прихожан считали неприятной выдумкой, ибо куда более привыкли слышать датский и норвежский.

Но голос у него такой красивый… Элин закрыла глаза – и тут же почувствовала тепло руки Пребена. Снова открыв глаза, она заставила себя смотреть на затылок Бритты, сидевшей далеко впереди в первом ряду. На голове у той была красивая коса, которую Элин заплела ей утром, а воротничок был белоснежный и туго накрахмаленный. Она кивала, слушая слова Пребена.