Пожив какое-то время в Голландии, беглец нанялся на мелкую должность (то ли подштурманом, то ли помощником рулевого) к вице-адмиралу Корнелиусу Крюйсу, нанимавшему людей на царскую службу. В далекую Россию юноша скорее всего отправился из-за того, что там жил его старший брат, работавший учителем у царских племянниц.
Крюйс взял бывшего студента в личные секретари, но, оказавшись в России, Генрих-Иоганн быстро понял, что в этой стране перед толковым европейцем открываются широкие возможности. Он очень быстро выучил язык и скоро уже был переводчиком Посольского приказа. Русским он овладел настолько блестяще, что, согласно преданию, обратил на себя внимание самого государя: якобы тот однажды спросил, кто это так искусно составил какой-то документ, и, узнав, что молодой немец, всего два года назад приехавший из-за границы, взял Остермана в свою походную канцелярию.
Генрих-Иоганн превращается в Андрея Ивановича, понемногу делает карьеру в Посольском приказе, выполняя все более ответственные задания. Известно, что в 1711 году он помогал Шафирову заключить Прутский договор с турками, был с дипломатическими миссиями у саксонского, датского и прусского королей, ездил в Гаагу и Париж. Чины у него были средние: тайный секретарь, затем канцелярский советник, но он так дельно и умно исполнял все поручения, что в 1718 году царь доверяет ему представлять Россию на мирных переговорах с Швецией. Там, на Аландском конгрессе, Остерман уступает по статусу генерал-фельдцейхмейстеру Якову Брюсу, но из-за своей инициативности и ловкости, в особенности же благодаря толковым докладным запискам он скоро становится главным переговорщиком. Представленный царю меморандум со скромным названием «партикулярное малоумное мнение» предлагает безошибочную стратегию: тянуть время, продолжая изнурять разоренную Швецию военными действиями. «Надобно и то принять в соображение, – хладнокровно пишет Остерман, – что король шведский по его отважным поступкам когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит», а тот, кто унаследует Карлу, неважно сестра или голштинский принц, окажется более склонен к миру.
Очень скоро, в декабре того же года, пророчество Андрея Ивановича сбылось: король Карл отправился в мир иной. Королева Ульрика попыталась изобразить воинственность, но Остерман советовал не принимать это всерьез. «Швеция дошла до такого состояния, что ей более всего необходим мир и особенно с царским величеством, как сильнейшим неприятелем, – писал он Петру. – Если бы теперь царь нанес пущее разорение обнищавшей Швеции, то этим бы принудил шведское правительство к миру».
Царь в точности последовал совету. Первенство Остермана в шведских делах к этому времени уже несомненно. В 1719 году он едет с новыми мирными предложениями в Стокгольм, а в то самое время русский десант разоряет шведский берег, понуждая врага к уступчивости.
На новых переговорах, открывшихся в Ништадте, Андрей Иванович почти солирует, хотя официально делегацию по-прежнему возглавляет Брюс. Условия мира оказываются лучше тех, на которые был готов согласиться Петр, – и это главным образом заслуга Остермана. Например, лишь благодаря его ловкости в самый последний момент удалось отспорить у шведов стратегически важный Выборг, прикрывавший российскую столицу с севера.
Царь награждает Остермана баронским титулом и устраивает его брак с девицей из рода Стрешневых, близкого и даже родственного царской семье. Эта свадьба очень укрепляет положение вестфальца в среде русской аристократии.
В последние годы петровского царствования Андрей Иванович делается большим человеком. В 1723 году он занимает место своего опального начальника Шафирова в Коллегии иностранных дел, то есть фактически становится у руля всей внешней политики.
А.И. Остерман. Неизвестный художник. XVIII в.
Современники отзывались о личности Андрея Ивановича разноречиво. Все отмечают его ум и необычайную хитрость. При всяком трудном решении Остерман обычно сказывался больным. Набор его недугов был впечатляющ. Внезапная мигрень не позволяла ему отвечать на неудобные вопросы; обострение подагры в правой руке мешало подписывать документы; ревматизм препятствовал выходу из дома, а в рискованный момент переговоров у страдальца мог случиться и очень убедительный приступ рвоты. Автор «Записок о России» Х.Г. фон Манштейн пишет: «У него была особая манера говорить так, что лишь очень немногие могли похвалиться тем, что поняли его… Все, что он говорил и писал, можно было понимать по-разному. Он был мастером всевозможных перевоплощений, никогда не смотрел людям в лицо и часто бывал растроганным до слез, если считал необходимым расплакаться». Примерно так же характеризует Андрея Ивановича, «производящего себя дьявольскими каналами и не изъясняющего ничего прямо», другой современник – знаменитый Артемий Волынский. Французский посол Кампредон прибавляет: «Ему главным образом помогают ябедничество, изворотливость и притворство».
Однако историк Костомаров, вообще-то суровый к петровским «птенцам», с дистанции в полтора столетия оценивает Остермана очень высоко: «Это был человек редчайшей для России честности, его ничем нельзя было подкупить – и в этом отношении он был истинным кладом между государственными людьми тогдашней России, которые все вообще, как природные русские, так и внедрившиеся в России иноземцы, были падки на житейские выгоды, и многие были обличаемы в похищении казны. Для Остермана пользы государству, которому он служил, были выше всего на свете».
Андрей Иванович действительно не брал взяток и даже не принимал подарков, что было совсем уж диковинно. Известно, что во время Аландских переговоров ему было выделено сто тысяч на дары шведским представителям, дабы сделать их уступчивее (обычная для тогдашней российской дипломатии тактика). Остерман поразил Петра тем, что все непотраченные деньги вернул обратно в казну, хотя контролировать этот расход было невозможно.
Примечательно и то, что при всем карьеризме и коварстве Остерман, в отличие от многих других успешных иноземцев, сохранил верность своей религии, лютеранству, хоть переход в православие сильно упрочил бы его положение в российской элите.
Все эти подробности важны, потому что Андрей Иванович Остерман – один из тех, кому предстояло руководить государством после Петра.
Государево око
Павел Ягужинский (1683–1736)
Ближе всех к Петру в самые последние годы был Павел Иванович Ягужинский, которого можно назвать «полуиностранцем», потому что его ребенком привезли в Москву из Белоруссии, входившей в состав Речи Посполитой. Отец мальчика Иоганн Евгузинский (так фамилия звучала изначально) получил место то ли органиста, то ли пономаря в лютеранской кирхе Немецкой слободы, где будущий генерал-прокурор и вырос. Но русский язык для него, кажется, был родным, а православие он принял еще в ранней юности.
Как обычно бывает с петровскими «выдвиженцами» из низов, о начале жизни Павла Ивановича почти ничего неизвестно. Каким-то образом он оказался в услужении у генерал-адмирала Ф. Головина, попался на глаза Петру, чем-то ему понравился и около 1701 года угодил в царские денщики. Это были одновременно личные слуги, ординарцы и телохранители государя. Голштинец Бассевич пишет про них так: «Царь брал своих денщиков из русского юношества всех сословий, начиная с знатнейшего дворянства и нисходя до людей самого низкого происхождения. Чтобы сделаться его денщиком, нужно было иметь только физиономию, которая бы ему нравилась. Враг всякого принуждения и этикета, он допускал к себе своих дворян и камергеров только при каких-нибудь значительных празднествах, тогда как денщики окружали его и сопровождали повсюду. Они могли свободно высказывать ему мысли, серьезные или забавные, какие им приходили в голову. Случалось довольно часто, что он прерывал какой-нибудь важный разговор с министром и обращался к ним с шутками. Он много полагался на их преданность, и этот род службы, казалось, давал право на его особенное расположение… Сообразно своим способностям и уму они получали всякого рода должности и после того всегда сохраняли в отношениях к своему государю ту короткость, которой лишены были другие вельможи». В разное время при Петре могло состоять до двадцати денщиков одновременно. Большинство из них так и остались маленькими людьми, но для некоторых особенно способных или удачливых близость к царю открыла путь к ослепительной карьере. Из этих «чистильщиков царских сапог» вырастет немало генералов, будут даже фельдмаршалы, но выше всех – конечно, не считая Меншикова – поднялся Ягужинский (который в конце концов затмит и Меншикова).
