«Большая война» удавалась фельдмаршалу хуже, чем «малая». Петр назначает его как самого заслуженного русского полководца главнокомандующим и во время Полтавской битвы, и в Прутском походе, но должность эта номинальна, поскольку все решения царь принимает сам. Когда же Борис Петрович получает важное самостоятельное задание – взять Ригу, то застревает под ней на целых 9 месяцев.

Столь же вяло командует он экспедиционным корпусом, отправленным в Германию в 1715 году. Правда, к этому времени Борис Петрович уже был сильно нездоров, мучился водянкой. В 1717 году царь наконец отпустил старого фельдмаршала со службы болеть и умирать дома.

В литературе и кинематографе Шереметева обычно изображают осколком старомосковских времен, нелюбителем иностранцев и иностранщины, этаким тюфяком, у которого наглый Алексашка отбирает прекрасную полонянку Марту. На самом же деле Борис Петрович, судя по некоторым его неординарным поступкам, был личностью весьма яркой.

В 1697 году, будучи уже очень важной персоной и большим военачальником, Шереметев по собственному желанию отправляется в длинное европейское турне – одновременно с царем, но по собственному маршруту. Борису Петровичу было ясно, что за время длительного отсутствия государя никаких военных предприятий не будет, и этот сильно немолодой по тогдашним представлениям человек решил посмотреть мир. Он побывал в Польше, Германии, Австрии, Италии и даже на Мальте, «где пребывают славные в воинстве кавалеры», встречался с королем Августом, с императором Леопольдом, с римским папой и с мальтийским Великим магистром, который посвятил русского вельможу в командоры. За время поездки Борис Петрович проникся европейским духом и по возвращении явился к царю в немецком платье, при шпаге, с мальтийским крестом на груди. Этому боярину насильно брить бороду не пришлось.

В бою Шереметев отличался большой храбростью. Во время несчастной битвы при Гемауэртгофе он был ранен, под Полтавой ему прострелили рубаху, а на Пруте старый фельдмаршал однажды вернулся под турецкий огонь, чтобы спасти отставшего солдата.

Это был человек глубокой и искренней веры. Его европейское путешествие помимо любознательности было вызвано еще и намерением совершить паломничество по святым местам, а после шестидесяти Борис Петрович стал мечтать о том, чтобы удалиться от ратных дел и стать монахом Киево-Печерской лавры. Но когда в 1712 году фельдмаршал обратился с этой просьбой к царю, тот ответил отказом, да еще и заставил давно вдовевшего Бориса Петровича снова жениться. Судя по тому, что в этом браке Шереметев произвел на свет пять детей, идти в монастырь ему действительно было рано.

Борис Петрович надеялся упокоиться в своей любимой Киево-Печерской лавре хотя бы после смерти, но Петр и с мертвым Шереметевым обошелся так же своевольно, как с живым. Царь пренебрег последней волей покойного и велел его торжественно похоронить там, где подобало лежать российскому генерал-фельдмаршалу: на парадном погосте столичной Александро-Невской лавры.

«Прямой старик»

Яков Долгоруков (1639–1720)

Самым пожилым из ранних петровских помощников был князь Яков Федорович Долгоруков. Подобно Апраксину, он состоял при мальчике-царе комнатным стольником, но, как человек зрелый и знатный, скоро получил от царевны Софьи почетное и важное задание: был отправлен послом в очень далекие страны – Францию и Испанию, чтобы склонить их к участию в антитурецком союзе. Задача была заведомо безнадежной, поскольку Франция дружила с султаном, а испанское королевство пребывало в плачевном состоянии, да и дипломат из упрямого, негибкого Долгорукова вышел никудышный – он умудрился разозлить своей спесью даже политесный версальский двор. Яков Федорович в Европе ничего не добился и политическую миссию провалил, так что отличиться перед Софьей Алексеевной у князя не вышло, и все же в карьерном смысле поездка получилась очень удачной. Долгоруков привез младшему царю в подарок астролябию и тем навек завоевал его сердце. Во время противостояния 1689 года Яков Федорович одним из первых перешел в лагерь Нарышкиных и тем окончательно обеспечил свое положение при новом режиме.

Как проверенный и надежный слуга престола, он получил важную должность судьи Московского судного приказа, в 1695 и 1696 годах сопровождал царя в Азовских походах, потом в качестве белгородского воеводы приглядывал за Украиной, а в начале 1700 года, когда началась активная подготовка к большой войне, получил весьма ответственное назначение – возглавил новообразованный Приказ военных дел, который занимался набором, организацией, финансированием и снабжением регулярной армии, то есть ведал самым важным на тот момент направлением государственной деятельности. Генерал-комиссар (так называлась должность главы этого приказа) вместе с генерал-фельдмаршалом составляли высшее командование вооруженных сил страны.

С началом боевых действий князь Яков находился при действующей армии, отвечая за интендантство, и вместе со всем русским генералитетом угодил в нарвскую ловушку. Как старший по должности (герцог де Круи к тому времени уже сдался), он вел переговоры с победителями и согласовывал условия, по которым русские оставляли шведам всю артиллерию и военное имущество в обмен на свободу. Однако генерал-комиссар приказал тайно вывезти из лагеря армейскую казну, и за это разозлившийся Карл оставил всех русских генералов в плену.

Яков Федорович был увезен в Швецию. На этом его служба надолго прерывается. Больше десяти лет он провел в неволе.

Яков Долгоруков. Ш. Лебрен

Петр не забывал своего соратника, слал ему деньги и даже заочно переименовал в генерал-кригскомиссара, но возможность освободить пленных у царя появилась лишь после Полтавы. За Долгорукова царь соглашался отдать прославленного фельдмаршала Реншильда, и в мае 1711 года из Швеции даже отправился корабль, на котором князь Яков и еще четыре десятка пленников должны были проследовать до места размена. Однако переговоры сорвались, и шхуна повернула обратно. Дальнейшие события напоминают приключенческий роман. 72-летний Долгоруков организовал мятеж и завладел кораблем. Вот его собственный рассказ: «…Мы могли капитана и солдат, которые нас провожали, пометать в корабли под палубу и ружье их отнять, и, подняв якорь июня 3 дня, пошли в свой путь и ехали тем морем 120 миль и, не доехав до Стокгольма за 10 миль, поворотили на остров Даго. И шкипер наш и штырман знали пути до Стокгольма, а от Стокгольма чрез Балтийское море они ничего не знали и никогда там не бывали и карт морских с собою не имели; и то море переехали мы без всякого ведения, управляемые древним бедственно-плавающих кормщиком, великим отцем Николаем…»

Кондратий Рылеев век спустя воспел это приключение в поэме «Яков Долгорукий», для пущего героизма превратив скромную шхуну в фрегат:

Вдруг Долгорукий загремел:

«За мной! Расторгнем плен постыдный!

Пусть слава будет нам удел

Иль смертию умрем завидной».

Лилася кровь, сверкал булат,

Пал неприятель изумленный,

И завоеванный фрегат

Помчался в Ревель покоренный.

По возвращении в Россию у Якова Федоровича началась новая жизнь, про которую он, вслед за пушкинским Пименом, мог бы сказать: «На старости я сызнова живу». Бодрый ветеран женился, получил место в недавно созданном Сенате и специально учрежденную должность с невообразимым названием «генерал-пленипотенциар-кригскомиссар» (то есть всё тот же начальник армейского интендантства). Но к этому времени военные заботы для страны постепенно перестали быть главными, и Долгоруков больше прославился как глава Ревизион-коллегии, следившей за правильностью государственных доходов и расходов.

Этим кругом обязанностей Яков Федорович и занимался до конца своих дней, заслужив репутацию контролера сурового и честного. Умер он 81 года от роду от «грудной водянки», причем лечением старика занимался лично император (что, возможно, сократило дни больного).

Большая прижизненная и посмертная слава князя объясняется особым положением, которое он обеспечил себе в отношениях с государем. Яков Федорович, не побоявшийся захватить шведский корабль, так же мало страшился и грозного монарха, переча ему и дерзя. Однажды выведенный из терпения Петр даже схватился за шпагу, но Долгоруков спокойно посоветовал ему не пачкать руки, а лучше воспользоваться услугами палача – и царь остыл. Он ценил прямоту в слугах. Нартов передает слова Петра, как-то сказавшего: «Князь Яков в сенате прямой помощник; он судит дельно и мне не потакает, без краснобайства режет прямо правду, не смотря на лицо». У историка В. Татищева есть рассказ о знаменательной беседе между царем и сенатором, состоявшейся в 1717 году. Государь попросил старика «нелицемерно» сравнить свое царствование с царствованием Алексея Михайловича, и Долгоруков якобы дал спокойный, рассудительный ответ: в чем-то лучше преуспел ты, а в чем-то твой отец. Петр не обиделся, а наоборот, расцеловал князя за честность.