Перемены

У многих авторов можно прочитать, что целью петровских реформ было превращение полуазиатской страны в европейскую державу, но в такой трактовке заложена подмена понятий. Речь вовсе не шла о смене одной цивилизационной модели на другую. Реформатор стремился превратить свое плохо функционирующее царство в современную военную империю, и слово «военная» здесь ключевое.

Однако задача создания военной империи настолько сложна и многокомпонентна, что для достижения этой цели пришлось переустроить весь старомосковский государственный терем. Тут одно вытекало из другого, всякий шаг требовал продолжения – и часто уводил очень далеко от первоначального плана. Петру с его механистичным, склонным к упрощению умом все время казалось, что тот или иной ларчик открывается очень просто. Царь порывисто и решительно брался за дело, а потом оказывалось, что начинание плохо продумано, и приходилось что-то перекраивать, достраивать, разламывать и собирать сызнова.

Для того чтобы Россия стала военной империей, разумеется, были необходимы сильная армия и хороший флот.

На их создание и содержание требовалось много денег.

Для того чтобы прибавилось денег, нужно было менять всю финансовую и экономическую систему.

Для этого, в свою очередь, были потребны новые законы.

Для их претворения в жизнь государство нуждалось в новых институтах.

Институты не могли работать без подготовленных кадров.

Подготовка кадров невозможна без системы образования, которая, в свою очередь, тесно связана с культурной революцией.

И так далее, и так далее.

Административно-преобразовательная деятельность Петра чрезвычайно сумбурна и непоследовательна. Она замечательно передает главное противоречие этих странных реформ. С одной стороны, Петру хотелось, чтобы в России всё было «как в Голландии» (он не мог не видеть, что там жизнь устроена лучше); с другой стороны, царь не желал поступаться ни вершком самодержавия – наоборот, всячески стремился его усилить. По-видимому, государь совершенно не понимал, что быстрее всего развиваются европейские страны, сделавшие ставку на частную инициативу, и что главная причина российского отставания – ригидность «ордынской» системы. (Разумеется, в конце XVII столетия в Европе сохранялось еще немало постфеодальных и самодержавных монархий, но со времен Реформации, нидерландской и английской революций всё явственней проступали контуры новой, буржуазной эпохи.) Попытка Петра совместить несовместимое – «европейскую» модель, построенную на частной инициативе населения, с «азиатской» потребностью в тотальном контролировании – не могла получиться очень удачной.

Трудность задачи усугублялась тем, что Петр хватался слишком за многое, мало что продумывая до конца, и у него вечно на всё не хватало времени, а помощники нередко оказывались неумны, неусердны или небескорыстны. Царь легко увлекался новыми идеями и так же легко в них разочаровывался. И всё же фантастическая энергия реформатора сворачивала горы – подчас чтобы родить мышь, но некоторые из петровских нововведений оказались жизнеспособны или, по крайней мере, живучи. Лучше всего их историческое значение, пожалуй, оценивает Ключевский: «В этой [административной] отрасли своей деятельности Петр потерпел всего больше неудач, допустил немало ошибок; но это не были случайные, скоропреходящие явления. Преобразовательные неудачи станут после Петра хроническим недугом нашей жизни, правительственные ошибки, повторяясь, превратятся в технические навыки, в дурные привычки последующих правителей; те и другие будут потом признаны священными заветами великого преобразователя, хотя он сам иногда сознавал свои неудачи и не раз сознавался в своих ошибках».

Правительственный аппарат

Поначалу Петру Алексеевичу, кажется, не приходило в голову, что его государство построено не слишком удачно и имеет смысл эту конструкцию как-то менять. Царь полагал, что довольно обзавестись полками немецкого строя, спустить на воду побольше голландских кораблей, и Россия станет не хуже западных стран, а пожалуй, что и лучше, ибо русский царь у себя настоящий хозяин, не чета английскому королю, а хоть бы даже и французскому.

Государство какое-то время управлялось по старинке. При монархе по-прежнему существовала Боярская дума, только теперь ее заседания назывались иностранным словом «конзилии». Сохранились не только бояре, но и окольничие, и думные дворяне, и всевозможные дьяки. Делами ведали все те же приказы, которых в самом конце столетия насчитывалось более сорока, причем эта система выглядела запутанно и нелогично. Одни приказы (например, Стрелецкий, Посольский, Ямской) были отраслевыми, другие (Сибирский, Смоленский, Казанский) областными, третьи вовсе диковинными – скажем, Панихидный приказ, просуществовавший до 1696 года. Делопроизводство в приказах было поставлено из рук вон плохо, повсюду процветали волокита и порожденная ею путаница, усугублявшаяся еще и тем, что функции ряда учреждений пересекались и подчас непросто было разобраться, кто чем ведает.

Молодой Петр время от времени начинал перетасовывать эту истертую колоду, то объединяя приказы, то переименовывая, то учреждая новые взамен старых. Расплодились ведомства, порожденные военной активностью: Морской, Артиллерийский, Провиантский, Преображенский приказы, но это мало что меняло.

Во время большого заграничного путешествия, насмотревшись на европейские порядки, города и мануфактуры, царь наконец проникся идеей гражданского строительства. Ему, в частности, очень понравилось, как европейские городские общины управляются по Магдебургскому праву. Если сделать в России так же, сразу начнут развиваться и торговля, и ремесла, и производство, решил Петр и в январе 1699 году – то есть, считая формально, лишь на шестнадцатом году царствования – впервые провел нечто вроде административной реформы: учредил в русских городах бурмистерские палаты (об этом новшестве речь пойдет в следующей главе, посвященной провинциальному управлению). Однако до реорганизации центрального правительства у самодержца, увлеченного планами антишведского альянса, руки в ту пору не дошли.

В тяжелую двадцатилетнюю войну, которая потребует от России крайнего напряжения, страна так и вошла с Думой и приказами. В течение следующего десятилетия все силы Петра уходили на борьбу с Карлом XII, и царю было не до реформ, хотя их необходимость ощущалась все явственней. Особенно острой была нужда в нормальном правительстве, которое ведало бы повседневными государственными заботами во время частых и долгих отсутствий самодержца.

Но даже этой насущной задачей Петр смог заняться лишь после Полтавы, когда шведская опасность немного отступила.

В начале 1711 года, отправляясь в Прутский поход, он учредил «для отлучек наших» новый орган – Правительствующий Сенат, который заменил упраздненную Боярскую думу и существенно от нее отличался.

Сенат получил право самостоятельно издавать указы, наказывая нарушителей любыми карами вплоть до смертной казни. Он контролировал всё судопроизводство, верша «суд нелицемерный»; регулировал бюджет, самостоятельно определяя статьи дохода и расхода; ведал торговлей и казенными промыслами; мог проводить мобилизацию – одним словом, в смысле полномочий это был не совещательный орган при самодержце, как Дума, а полноценное правительство.

В прежней Думе числилось чуть не сто вельмож, многие попали туда просто по родовитости и никакими делами не занимались, Сенат же состоял всего из девяти членов, на каждого из которых должна была лечь большая государственная ответственность.

Однако поначалу этого не произошло, потому что первый состав Сената был на удивление слабым. Кто-то вошел туда за прежние заслуги (например, Тихон Стрешнев когда-то был царским дядькой, а у Ивана Мусина-Пушкина при Полтаве погиб сын). Пожилые Назарий Мельницкий и Григорий Племянников скоро умерли. Князь Михаил Долгорукий, похоже, не знал грамоту – на документах за него расписывался коллега. Еще двое, управитель военных заводов князь Григорий Волконский и генерал-квартирмейстер Василий Апухтин, прямо из Сената угодили под суд за злоупотребления («подряжались чужими именами под провиант и брали дорогую цену, и тем народу приключали тягость»). Самое же странное, что ни один из ближних соратников государя в Сенат не вошел.