Я задремал в ванной. Вода остыла, и чтобы минимизировать холод я замер. Так еще достаточно приятно находится в воде, закроешь глаза, кажется, ее нет. Жалко, что ноги были подняты на бортик и совсем окоченели. А бедные пальцы, скоро боюсь растворяться. Или их волны перекочуют в глубь, дальше ко мне на ладони. Я пересматривал события дня. Еще одного прошедшего дня. Я смотрю на кран. Как он убог и как его мало. Неужели человек настолько ограничен, что может воспринимать только кран, может воспринимать одну вещь в один момент времени. Где вещь – это и мысль, и чувство, и все на что может быть направлено внимание. Я смотрю на кран, на полтора метра вперед. На его тельцо. На его тельце растянута размазанной полосой линия света из щели с двери из коридора. Иногда срывается капля. А за краном стена. На стене кафель, и когда я не думаю, когда смотрю, во-первых – я существую, во-вторых – ничего не существует кроме крана или смотрения на кран. Как угодно, спор о словах, а когда я смотрю вперед и только смотрю, нет этих слов. Неужели всегда взгляд упирается так в стену? Как этого мало и как убого. Я смотрю на кран и понимаю, что “мало и убого” это уже другое, еще одна стена. Понимаю, что “мало и убого” и кран в своём существование тождественны, равны. И когда есть кран, нет слов выносящих вердикт, а когда есть слова, наоборот нету крана. Но и кран и вердикт про кран: стена. Что же тогда дает непрерывность жизни? Если по сути чувствуя, что мне вкусно, я перестаю чувствовать вкус. Если надавливая пальцем на ладонь, я не знаю где чувствую осязание. Если каждая строчка меня выплевывает из текста. Как бы их не ровняли, я не верю в какую-нибудь связь их. Я спотыкаюсь об бордюр новой строки, переходя на нее, или оступаюсь немного вниз наоборот выходя со строки. Оно не связано между собой. Я не могу видеть сюжет. Возможно нужно отойти и бессмысленные хаотичные пятна сложатся в композицию и станут понятны. Но отойти невозможно. Что же тогда дает чувство (обманчивое или правдивое) непрерывности жизни? Как из одинаковых кубиков или механически перемешанных частиц появляется непрерывность, протянутость жизни? Края каждой частности взаимо пропускают друг друга, размываются, в цепь кольцо за кольцо? Скорее на периферии находится что-то объединяющее разные клочки, выявляющее одну их природу сущего. И может просветление чем бы оно не было, есть – расширения взгляда до периферии, где жизнь появляется и где себя же регистрирует. Нирвана – периферия без ничего впереди. Но что и на что мне нирвана? Бог – мертв. Смысла – нет. Истина – субъективна. Я как более чуткий сейсмограф своего поколения (спасибо, пожалуйста) чувствую торжество частности. Без конгламентирующей идеи или цели, жизнь слоится в руках. Я больше не могу обманутся, что жизнь во всех ее проявлениях можно подчинить разумному. Как вписывается в любую конфессию или духовность, то что я чувствую спиной соприкосновение с ванной? Или капля? Можно ли такую независимую вещь вписать в свое объяснение мира? Реальность слоится и понятно что объяснение мира – еще одна вещь этого мира.

С другой стороны эволюция, химия, гормоны, атомы – являются нижней ступенью сборки мира, без которой он бы не мог осуществится. Йога исследуют в МРТ, когда он находится в нирване и отмечают что происходит секреция того-то и этого. Но объяснение со стороны третьего лица неизбежно для третьего лица. Рассмотрение, анализ механизма часов не дает понимания существования, действия времени. Все самые жуткие мысли о материальности миражизни, миражи и точка зрения, не объясняющее ничего или объясняющее что-то в своей закрытой системе. В конце концов чувствуя материальность, можно получать огромное удовольствие. Ах бога – нет, смысла – нет, истины – нет, как прекрасно, как восхитительно, что я все еще жив, чем-то другим. Что я был обезьяной, а она чем-то другим. Я двигаюсь, ем и ощущаю твердость щупая твердое. Материальность может быть наполнена большим чудом, чем божественность. Здесь предмет не имеет значения. А в здесь ничего не имеет значения. Предмет сам по себе не имеет значения, безвреден, опасность в вытягивание, лепке его. Или наоборот. Предмет сам по себе нулевой, польза в вытягивание, лепке его. Так в духовных учениях нету никакой такой духовности. В мантрах, в молитвах, не больше силы чем в других словах. Дело в том что человек ищущий приходит в руки учения своим мирским умом. Он приходит туда, как хочущий кушать приходит в кафе. И он не понимает, что внутренняя энергия толкающая его в учение и есть та сила, которая будет трансформировать обычные слова, в слова поднимающие вверх над собой. Учение единственно изменяет ритм. В таком случае, если уборка листьев нарушает мой естественный внутренний ритм, то почему бы ей не быть духовной практикой. Когда я устану можно крутить ладонями в разные стороны, или стараться рисовать идеальные круги. Сколько бесконечность не дели, все равно бесконечность. Любое действие или предмет, или слово наполнено одинаковой живостью – тем что существует. И значит любое может служить мостом.

Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я.

Я (17 ряд, 4 место) перехожу границу сна и яви. Как всегда таможенники потрошат набитые доверхов сумки, неоставляя ничего. Невероятно насколько у них строгие законы. После полуграмма – перегруз, а перечень предметов на которые наложено вето, никто не учит, ибо единственное что можно вывозить это жухлую траву и господь! не больше полуграмма. Я последним идиотом проверяю каждый карманчик, каждый закуток, вожу по стенкам сумки ладонями, так умственно отсталый должен ощупывать цилиндр фокусника. Ничего нет. Ничего нет, пока я не нахожу за подкладкой разбитое и расплющенное лежит одиноко подобно мусору, который если кому-то и хочется, то точно не нужется, лежит под подкладкой “я – подлежащее”. Но мне хочется и мне нужно, разве ты не знаешь, что там я по улицам все собираю, как улику другой жизни, или отмычку или часть пока что неясного пазла. Я сожусь в сумку и кручу верчу в рука “я – подлежащее”. Кто тебя дал, выронил, или откуда ты прилетело, пришло ты само? Мои руки как у старого, заводного, ржавого механизма выполнять механические действие повинуясь энерции, в этих движениях присутствуют замирания, пока вдруг не воцаряется тишина, хотя ключу оставалось пройти круг или два. Мне предлагали путешествовать автостопом, но (ах милый я, даже во сне, милый мой я) мне показалось такая идея опасной. И конечно, можно в оправдание сослаться на то что у водителя точно будет играть что-нибудь отвратительное и громко, а я не любитель музыки, хорошей музыки, и звуков вообще. Но мои друзья уезжают, и хоть я отчасти верю в свою отговорку я констатирую факт “я – подлежащее”. Драгоценность ли ты, часть пазла, что-то собой открываешь, я надеваю тебя на шею, хоть ты и с проклятьем (не продать, не выкинуть, не отложить же нельзя). Я – лежащее. Я лежащее под чем-то. Я ни что иное как слово выполняющее определенную функцию в предложении. Я немного рекурсия. Уробороса одним зубом прикусившая хвост (может чтобы не потерять раз нашелся). И даже другие слова, как могло бы показаться при беглом взгляде, не подчиняется “я”, подлежащим. Глаголы вешают ярмо на “я”, прилагательные красят “я” и мнут его тестом, и все измываются. Еще есть наречия, но раз я все переворачиваю, то наречия помыкая глаголом, через посредника, измывается. Как все во сне ярче и космичней. Многое выглядит как бред или серьезным, хотя и то и то не так. Проблема в том, что оно слишком далеко от человека и поэтому мы либо не понимаем, либо восстанавливая, восстанавливаем на свой лад – разрушая. Однажды в осознанном сне я спросил подростка :”почему здесь меняет все свое место, переливчато и не точно в расфокусе”. Он ответил чтобы не продавали туфли. Как будто я ходил по сну с тюком, пытаясь продать. Ну может быть для них это так. В общем их правительство борется таким методом с чрезмерной серьезностью. Чтобы запоминать сны нужно быть гибче, совсем не настаивать, течь вместе с их миром. Да всякое “под” “над” и другая труха, обломочки языка, ниже “я”, подлежащего, но они как домашние животные – победа не очень престижная. Тоже самое что побороть кота. Я – подлежащее.