Откуда ты?

Anna.      Была с Марией и Уокером. Ничего не узнала и опять ни в чем не призналась.

Charlotte.      Иной раз наговоришь гигантское количество слов, нагородишь целый огород, признаешься во всех тяжких—что? Не поняли, не хотели понять, не ждали, не поверили или не услышали… В чем же признаться, если они знать не хотят наших признаний, даже стоять рядом с нами не хотят…

В любви ли, в сумасшествии ли, в глупости ли—но если я признаюсь в государственной измене, даже стены услышат меня… Тсс!..

Что? Ты не призналась, Анна?

Anna. Ты все ей рассказала?

Пауза

Charlotte.      Все или ничего! Я призналась в любви—страстными речами, в сумасшествии—неясными образами, в глупости—самим процессом признания… Анна, моя беда в том, что я каждый раз умею очнуться. Я могу быть нормальным человеком, оказывается…

Anna.      Я тоже умею трезво мыслить… Я так ни в чем и не призналась сегодня!

Пауза      

Мария говорила о людях, о песнях… Они, оказывается, музицируют и танцуют каждый заход солнца. А мы с тобой стережем тишину…

Charlotte.      Ты знаешь лучше других, что я не пойду. Песни… Шарманщики! Ремесло на чувствах1 И слушать слова—от совершенно незнакомых—будто о себе… Позволять другим лезть в душу? И знать, что каждый—рядом и напротив—тоже непременно будет характеризоваться тем же симфоническим арго… Утешение в стадности искать?

Anna.      А как же единство человечества, идея гуманизма, сообщество как система взаимодействий, братство и союз?

Charlotte.      А как же зло и предательство и еще сотни две скверны… О Анна! А нелюбовь как же? О Анна!

Anna.      Нелюбовь! Вот и связь! Вот и решение! Вот и недостающее звено! Мысли о сообществе, об ячейках в структуре—все не зря! Вот что мы имеем—он и я, вот что мы делим—он и я, вот наше сокровище, вот где мы короли. Нас связывает прочными путами—гнутыми, старыми, ржавыми, скрипучими, тяжелыми, рыжими—пусть!—нелюбовь. Вот и вся моя разгадка!

Charlotte.      Что? Небытием связываться? Миры искать? Определять точки на глаз? Ахинею нести? Нелюбовь! Самоотрицающее понятие без формального выражения! Полное отсутствие любви и ненависти—даже простого равнодушия—ни связи, ни возможности, ни прошлого, ни будущего… Где брать твои рыжие путы, если не из воздуха? Чем плести? Пауков звать? Шарики взращивать? Полы вспахивать? Люди, гордитесь нелюбовью с каждым незнающим вас, и будет вам плод—полное ничто!

Anna.      Жестоко…

Charlotte.      Жестоко!

Anna.      И это все?

Charlotte.      Это все!

Anna.      Откуда эти истины?

Charlotte.      Вовсе не истины! Парадоксы, ценные наблюдения, личный опыт—ничего космического… Ты молчишь? Плачь—и рви мне душу, кричи в ярости—и буди во мне слепого зверя. Выбирай!

Anna.      Я молчу!

Charlotte.      Молчишь… Молчишь, как истина, как звездное небо, как разум, как ночь, как каждая неживая частица в плодоносном начале… Отчего в живом вечно мертвые материи, откуда безмолвие в природе… Ответа почему нет?..—Из-за глухости нашей, невосприимчивости—в нас самих слишком много шума: разные внутренние голоса, страсти… природы почти ни в ком не осталось. В каждом живет свое чудовище. Лишь с ними и говорим, лишь их и слышим—им подчиняемся, их лелеем. И истину ищем… имеем наглость—от которой сами же отреклись.

Anna.      И вновь парадокс: ГЛОХНУ ОТ ТИШИНЫ…

Anna.      Будь оракулом! Гляди равнодушными глазами и знай лишь свои цели. Каменей изнутри—не воспринимай личностей, не узнавай знакомых лиц, замыслы не разгадывай, не сопоставляй поступков, не трактуй слов, не суди вопросов, не обнаруживай страстей, мести не верши, не давай ложных показаний, не приписывай аналогичностей. Ответь объективно—забудь, кто я! Лишь эти условия. Могу я спросить? Задать свои дикие вопросы?

Charlotte.      Диких ответов не будет.

Anna.      Способен ли яд избавить от нелюбви?

Charlotte.      Нет. Ваша панацея избавит лишь от жизни. А нелюбовь так и останется, но без надзора, в запущенном состоянии; обретет бессмертие—и еще посмеется, что вы не могли.

Anna.      Кто же излечит эту напасть?

Charlotte.      Как знать! Может быть, черные чернила, которые безжалостно зачеркивают на бумаге ненавистное слово, может, операции по удалению сердец, но все-таки главное—ввести конкурента. ЛЮБОВЬ. Они не уживутся… А далее я не оракул!

Anna.      Как же снискать его любовь?

Charlotte.      Я предупреждала: никаких оракулов.

Anna.      Ты не знаешь?

Charlotte.      Не жадничаю!

Anna.      Я погибла!

Charlotte.      Ты будешь жить! День будет проходить за днем—пусть в слезах, мучениях, просьбах и жалобах—и они будут проходить—и ты будешь жить—и в грезах ты будешь сохраннее. И ты спросишь не раз об одном и том же—и опять не услышишь ответов; ты будешь похожа на потерявшего—который ищет бесплодно—и не потому, что ищет не в том месте, но потому, что недоумевает о факте пропажи, и ярость слепит его. А заодно и слезы… обиды.

А ведь мы все кричим—словно надеемся на внимание. Кричим—чтобы проснуться… в другой жизни, и бываем разочарованы, оказавшись в собственной постели. Бежали от ночных чудовищ—оказались в плену дневных теней.

Кто не сетовал, не был революционером, не рушил все окружающее из-за маленькой трещинки в бытии?

Живете! Что вам надо? Жить? Живите! Имейте такую смелость, будьте изобретательны.

И живут!—выделяются надклассом, становятся людьми, нуждаются в чувствах—стремятся к словам, хватают книги, читают стихи, ищут—не находят, бросают, просиживают над чистым листом и , наконец, оставляют там следы желчи, выпускают отраву—проверяют силу слова.

В этом мире мы склонны предполагать, и вот, в силу этой склонности, предполагаю: один из этих грешников написал однажды «Ты любишь его, ты кажешься нормальной, и тем самым я не имею нравственного права говорить о своей любви… к ТЕБЕ!»

Anna.      О Шарлотта!

Charlotte.      И у меня ты просишь помощи—у растерзанного существа!

Anna.      О Боже! Меня наградили слишком богато или слишком скудно. Подарить мне мужчину в оболочке, откуда его никогда не вытащить! Оградить его трезвыми рассуждениями других! Кто же, кроме меня, найдет в тебе далекое от видимости? Кто меня благословит?

Charlotte.      Пример встречать по одежке…

Anna.      Скажи—еще какой несчастный с таким правом любовь ищет от любви?

Charlotte.      Какой еще несчастный обделен так самым простым счастьем—видеть счастливым своего ближнего? Я смогла полюбить тебя и не могу дать тебе ни малейшей частички довольства—я люблю тебя, но при этом не могу подарить тебе ни одной души против твоего одиночества—ни своей, ни его.

И благородство бы нашло во мне самую достойную обитель—моими руками отпустить тебя, отправить к венцу, но господь отомстил за меня: ты любишь его, но он не любит тебя! Прости, малыш! Но я не твой бог и не твой гений…

Charlotte.      Взять кусочек ночи и обратить в мой сон… Добавить черноты моему сознанию… Вот то, что ты можешь, чудовище… Показывать мне плохие видения о моем горе!

Скажи, что не хватало тебе для полного счастья—такого заветного—ибо ты стал еще несчастнее, чем был? Что грызло тебя такого, что не грызло меня?.. Может быть, ты талантливее—дьяволу есть в чем превзойти человека. Может быть, я не видела небес так, как ты. Но истины не знали мы оба. И если твоя правда лишь в предательстве—как долго ты шел к ней—и при стольких примерах! Где же величие твоего духа, где же гениальность твоей природы? Принять самую последнюю человеческую пакость в конце концов!—о, ты демон—я не верю, что демонические твои недостатки оценились так дешево!

А может ты уходил от нее и в итоге вернулся? Уходил, а, оказывается, ходил по кругу, где кругом этим была моя жизнь! Тогда ты слаб, тогда ты не Дух! Но что это? Я ошибаюсь! Любовь девочки и падшего ангела должна была кончиться возвышенно—и если она завершилась плохо—то трагически—но не подло! Нет! Ведь это противоестественность!