– Мне нужно тебя кое о чем спросить, Рико, – сказала мама, растапливая масло на сковородке.

Моя голова автоматически вжалась между плечами. Когда мама меня о чем-то спрашивает и при этом называет по имени, это значит, ее что-то тревожит, а когда ее что-то тревожит, это чаще всего имеет под собой серьезную причину. Серьезную – я имею в виду, вескую. Ну а «веская» – это все равно что «сложная», а значит, шарики в лотерейном барабане непременно запрыгают.

– Про что? – спросил я осторожно.

– Речь идет о Мистере 2000.

Мне очень захотелось, чтобы рыбные палочки были уже готовы. Самый распоследний дурак мог предвидеть, во что выльется этот разговор. Мама открыла холодильник и принялась царапать и ковырять ножом в морозилке, где под слоем синего льда примерзла упаковка рыбных палочек.

– Он опять освободил ребенка, – продолжала она. – На этот раз того, которого похитили в Лихтенберге. Это уже пятый. А предыдущий был…

– Из Веддинга, я знаю.

А еще трое до того – из Кройцберга, Темпельхофа, Шарлоттенбурга.

Три месяца весь Берлин только и говорит, что о Мистере 2000. По телевизору передавали, что это, наверно, самый хитрый похититель детей всех времен. Некоторые еще называют его АЛЬДИ-похитителем, потому что его похищения такие недорогие, как товары в супермаркетах сети «АЛЬДИ». Он заманивает маленьких мальчиков и девочек в машину и увозит их, а потом пишет родителям письмо:

До сих пор все родители извещали полицию лишь после того, как платили выкуп и наконец-то получали ребенка назад целиком. Но весь Берлин ждет того дня, когда родители маленькой Люсиль-Мари или какого-нибудь Максимилиана сваляют дурака и ребенка им доставят домой не полностью. Может, какие-то родители обрадуются, что их ребенка похитили, и поэтому не дадут ни цента выкупа. Или они бедные, и у них есть только пятьдесят евро или чуть больше. Если Мистеру 2000 дать только пятьдесят евро, от ребенка, наверно, останется только одна рука. Интересно, что он тогда вернет: руку или все остальное? Скорее всего, руку, это незаметнее. Кроме того, на большую посылку с остатками ребенка ушли бы все пятьдесят евро.

Если честно, я считаю, что две тысячи – это ужасно много денег. Но в случае крайней необходимости любой соберет нужную сумму, нужно только очень захотеть. Так объяснил мне Бертс. Он изучает Эм-м-м Би-и-и А-а-ай, это что-то связанное с деньгами, так что он должен в таких вещах разбираться.

– У тебя есть две тысячи евро? – спросил я маму. Точно ведь никогда не знаешь. В случае крайней необходимости я бы разрешил ей взломать мой рейхстаг. В его стеклянный купол бросают монеты, там есть щель. Рейхстаг у меня с тех пор, как я научился думать, и я надеюсь, что уже накопил хоть на одну руку или ногу. За двадцать или тридцать евро у мамы осталось бы тогда хоть маленькое воспоминание обо мне.

– Две тысячи? – сказала она. – Что, я разве похожа на такого человека?

– А ты смогла бы их собрать?

– Для тебя? Даже если мне придется для этого кого-нибудь убить, солнышко.

Раздался треск, и толстая глыба льда приземлилась на кухонный пол. Мама подняла ее, фыркнула и бросила в раковину.

– Морозилку нужно срочно разморозить.

– Ростом я не такой маленький, как другие дети, которых он уже похищал. И я старше.

– Да, знаю.

Мама надорвала упаковку палочек.

– Все-таки надо было в последнее время тебя каждый день отводить в школу и забирать оттуда.

Мама работает до самого утра. Возвращаясь домой, она приносит мне булочку, целует меня перед тем, как я отчаливаю в Центр, а потом укладывается спать. Встает она чаще всего только после обеда, когда я уже давно дома. С отведением меня в школу и забиранием оттуда ничего бы не вышло.

Мама на секунду замерла и сморщила нос.

– Рико, я безответственная мать?

– Да ты что!

Несколько мгновений она задумчиво смотрела на меня, а потом вытряхнула замороженные рыбные палочки из коробки на сковородку.

Масло было до того горячим, что брызнуло во все стороны. Мама отпрыгнула от плиты.

– Вот гадость какая! Теперь от меня будет этим вонять!

Мама все равно бы пошла в душ перед тем, как отправиться вечером в клуб. После рыбных палочек она всегда принимает душ. Самые дорогие духи в мире, сказала она однажды, не такие прилипчивые, как запах рыбных палочек. Пока эти самые палочки шкворчали на сковороде, я рассказывал маме про находку-макаронину и как Фитцке ее истребил, и поэтому я теперь не смогу выяснить, чья она была.

– Старый пердун, – пробормотала мама.

Она терпеть не может Фитцке. Несколько лет назад, когда мы переехали в этот дом на Диффе, мама таскала меня по всему дому, чтобы представить соседям. Рука, которой она меня держала, была совершенно мокрой от пота. Мама – человек мужественный, но не хладнокровный. Она боялась, что никто не захочет иметь с нами дела, когда выяснится, что она не «приличная дама», а я немного не в себе. Фитцке открыл дверь на мамин стук, представ перед нами в пижаме. В противоположность маме, которая никогда не выдает своих эмоций, я ухмыльнулся. Это была явная ошибка. Мама начала говорить что-то вроде:

– Добрый день, я здесь новенькая, а это мой сын Рико. У него не все в порядке с головой, но его вины в этом нет. Так что, если он что-то натворит…

Фитцке прищурил глаза и скривил лицо, будто ощутил во рту неприятный вкус. Потом, ни слова не говоря, захлопнул дверь у нас перед носом. С тех пор он называет меня «дурья башка».

– Он говорил тебе «дурья башка»? – спросила мама.

– Не-е.

Что толку, если она расстроится?

– Старый пердун, – снова сказала она.

Она не спросила, почему мне непременно нужно знать, кому принадлежала макаронина. Мама восприняла это как одну из идей Рико, да так оно и было. Никакого смысла расспрашивать подробнее.

Я смотрел, как мама переворачивала рыбные палочки, мурлыкая какую-то песенку и переступая с левой ноги на правую и обратно. Между делом она накрыла на стол. В окно светило солнце, воздух вкусно пах летом и рыбой. Я чувствовал себя очень хорошо. Я люблю, когда мама готовит или делает еще что-нибудь заботливое.

– Кровавую кашу надо? – спросила она, когда все было готово.

– Конечно.

Она поставила на стол бутылку кетчупа и пододвинула мне тарелку.

– Значит, в школу не провожать?

Я помотал головой.

– Сейчас ведь каникулы начались. Может, за это время его сцапают.

– Уверен?

– Да-а-а-а!

– Хорошо.

Мама прямо-таки набросилась на рыбные палочки.

– Мне скоро надо будет уходить, – объяснила она в ответ на мой вопросительный взгляд. – Хотим пойти с Ириной к парикмахеру.

Ирина – мамина лучшая подруга. Она тоже работает в клубе.

– Покрашусь в клубничную блондинку. Что скажешь?

– Это красный цвет?

– Нет. Белокурый с очень легким красноватым налетом.

– А при чем тут клубника?

И что это еще за налет? Кто куда налетает?

– У нее тоже бывает такой налет.

– Клубника ведь ярко-красная.

– Только когда уже поспела.

– Но до того она ведь зеленая. Что это за налет?

– Просто так говорят.

Мама не любит, когда я пристаю с расспросами, а я не люблю, когда она говорит так, что я ее не понимаю. У некоторых вещей совершенно дурацкие названия – тут уж хочешь не хочешь, а спросишь, почему они называются так, как называются. Мне, например, совершенно непонятно, почему клубнику называют клубникой, хотя никаких клубней у нее нет.

Мама отодвинула от себя пустую тарелку.

– У нас не хватает кое-чего на выходные. Я и сама бы купила, но…