- Нет, - сказала Гулечка, - именно такова жизнь, и все мы это прекрасно знаем.
- Ценю ваше тонкое замечание, но оно мало меня утешает, моим ранам нужен другой бальзам. Мне нужны деньги, и я не скрываю этого. Сегодня я дирижирую нашим банкетом и все уже улаженно, ешьте и пейте спокойно, гости дорогие, но что с нами будет завтра? Я расскажу вам о своей драматической судьбе. Я имею диплом, удостоверяющий, что я квалифицированный экономист, и я на этом дипломе долго сидел в каких-то немыслимых конторах, где мне платили гроши. А молодость уходила, и хотелось жить по-человечески, и я все сидел, пока не смекнул, что не прогадаю, если пойду этим своим дипломом натирать паркет. Так оно и вышло. Затем знакомые тертые ребята посоветовали мне весь нерастраченный пыл души бросить в торговлю, пообещали содействие. Я уже спал и видел, как стою за стойкой шикарного бара и облапошиваю разных болванов в роскошной одежке. Но тут возникли некие препоны. Во-первых, диплом не нужен, чтобы стоять за стойкой, и государство как раз совсем не поощряет квалифицированного экономиста, желающего там стоять, а во-вторых, необходимо кое-кому сунуть в лапу. Я приготовился преодолеть все эти препятствия с помощью своих опытных друзей, как вдруг выяснилось, что бар для меня просто еще не построен, а в существующих и без меня предостаточно славных мастеров своего дела. Что же делать? Я-то твердо решил расстаться с поприщем экономиста и даже не аркане не вернуться к разным там счетам, гроссбухам и жирным бабам, которые давят геморроидальные шишки на своих полуистлевших дипломах. Ребята пристроили меня в столовую на должность по хозяйственной части, где я опять же получал гроши... единственная заслуживающая внимания операция, которую я там провернул, так это то, что, увольняясь, я занял в буфете двадцать пять рублей и был таков. Пристроили меня в этот ресторан администратором над какими-то пустыми ящиками и парой тупых работничков, опять же на ничтожную ставку. Мне сказали: жди, присматривайся, учись. Но я не разделяю убежденность некоторых, что учиться следует всю жизнь. Я жажду действовать, получать за свои действия солидную мзду, а не подачки, и жить по-человечески, без панического страха, что толстая сволочь у меня все в один прием отберет. Вот эти парнишки и эти девчушки, которых вы тут видите, которые бегают с простодушным и непорочным видом в своих детских передничках и галстучках, и те важные дамы, что вон, видите, беседуют на балконе, и вон тот очаровательный ублюдок, что стоит за стойкой и сердечно всем улыбается, - они все здесь трудятся, они что-то делают, ловчат, их отсюда адской серой не выкуришь, но они всегда начеку и не принимают меня, новенького. Они любезны со мной, они умеют заискивать, но в душе они меня презирают.
- Я давно присматриваюсь к этому ресторану, - вальяжно обронил я, - я тут не первый раз.
- И не последний, - подхватил Шарж.
- Пожалуй, я возьмусь его оформить, росписи, фрески и все такое... Гарантирую сногшибательный эффект. Гонорар разделим пополам.
- Согласен, - откликнулся Шарж, - ничего не имею против. Я верю в силу твоего искусства, парень, верю в твой гений. Никогда не сомневался, что ты далеко пойдешь. Большому кораблю большое плавание. Так выпьем за твой корабль, Нифонт!
Мы уже изрядно употребили вина. Шарж, следуя моему наказу, пригласил в круг танцующих Киру, я взялся за Гулечку. Условия танца требовали индивидуальной тряски каждого участника, но я не желал подчиняться и тем самым упускать возможность близости партнерши; я торжественно произнес:
- Не отталкивай моих рук, Августа.
Она не отталкивала, была чудесна и вкусно пахла. В фейерверке пестрых пятен, для нашего развлечения врезавшихся в зал, ее мелькающие перед моими глазами кисти рук, которыми она словно зачерпывала из воздуха вскружившие нас ритмы, уподобились маленьким и необыкновенно игривым змеиным головкам. И в том, что на меня со всех сторон смотрели как на сорвавшегося с цепи пса, и в ее руках, и в как будто все еще продолжающихся жалобах Шаржа, и в том, что я его не пожалел, и в том, что блеф все еще продолжался, что я не раскрывал обман, напротив, был весел и беспечен, в том, как я попал сюда и что швейцар от двери пялился сейчас именно на меня, словно уж он-то меня разоблачил и теперь намерен проделать со мной какую-то пакость, - во всем этом заключался тревожащий привкус неестественности, оглуплявшей меня, придававшей мне неуместную легкомысленность и беглость. Но я не мог остановиться. Я испытывал невероятный прилив сил, меня разбирало неистовое стремление к настоящим, без всякой фальши, необузданным выходкам, тогда как еще вчера, еще сегодня утром, тогда как уже давно я не верил ни в свою силу, ни своим желаниям. До этого вечера я в горячке чувства к Августе мечтал о тайной пещере, где овладею ею, не называя своего имени, а теперь вел себя как мальчишка и был счастлив. Я даже не успел подивиться этому своему неожиданному преображению. Я мчался вперед, легко преодолевая препятствия, действительные и мнимые, и думал, что это триумф, которому не будет конца. Я не мог не думать, что со временем, скоро, все образуется и объяснится, станет на свои места, и тогда обнаружится... необозримая даль. Ну да, что-то в таком роде. Всю мою сущность, мою душу Гулечка увидит как бы необозримой далью и ясной перспективой. В конце концов у нее откроются глаза, я помогу ей в этом, а если... то есть если она посмеет тогда обмануть мои ожидания, позволит себе презрительную усмешку... так ведь все-таки возможна и впрямь тайная пещера, где она будет в моей власти!
Она и сейчас была в моих руках, слушала мою болтовню и улыбалась мне. Она была бесконечно хороша.
Хотя Шарж и уверял нас, что все оплачено, под занавес гуляния сложилось так, что мне пришлось, признаться, с великим неудовольствием, выложить почти весь свой капитал. Когда мы вышли в вестибюль, я заметил, что Шарж сильно шатается и фантастический галстук мечется воздушным змеем и ударяет его в невыразительную, слегка впалую грудь.
- Этот Владимир Иванович, - сказал он, нетвердой рукой указывая на швейцара, который как раз с невозмутимым видом подавал мне шляпу, - знает три нерусских языка... удалец!
