Молчание.

«Все-таки она очень красивая», – подумал Роб.

– Я была в последней машине, – ответила Аэлита. – Не знаю, как это случилось… Мы ехали убивать его. Думали, Мормо будет скрываться, как скрывался раньше… как скрывались все, подобные ему… И вдруг он вышел нам навстречу. Совершеннейшая глупость. Мы думали, это будет легкое дело. Он убил всех. Всех моих товарищей и друзей.

– Но не тебя.

– Не меня. Может, я выглядела слишком жалкой. – Ведьма усмехнулась. – Или… – она помедлила, – в какой-то момент мне показалось, Мормо хочет, чтобы я вернулась.

– Зачем?

– Думаю, он ищет смерти.

Роб открыл было рот, ведьма покачала головой:

– Именно так. Он хотел, чтобы я вернулась и отомстила. Я уверена. Возможно, только ради этого он убил всех остальных. Чтобы у меня был повод вернуться. Мотив.

– Ерунда, – сказал Роб.

Аэлита помолчала.

– Да, это безумие. Но тем не менее это похоже на правду больше, чем сама правда.

Роб помедлил. Надо наконец решаться…

– Ты остаешься здесь, – сказал он.

– Да пошел ты! Я пойду с тобой, хочешь ты этого или нет.

– Что?

– Я… пойду… с тобой… – выговорила она раздельно.

И тогда Роб ее ударил.

В какой-то момент Роб решил сдаться. Махнуть на все рукой. Подкорректировать курс, даже не назад – в сторону. Просто уйти, загребая песок сапогами. Убраться с этого зеркального пластика. Нет уже сил терпеть. Здесь человек жить не может. Тут жарко? Холодно? Голова звенит. Глаза набухли, налились свинцом внутри черепа, давят на переносицу, как щипцы. Не надо про щипцы! Свалить, вырезать себя из этой тупой сказки. Нет такого персонажа в этой сказке! Почему он прется убивать царя горы? Кем он, Роб Стуммфилд, себя возомнил? Охотником за самыми опасными головами?! Апостолом справедливости? Или, того не замечая, он сам стал наживкой? Сейчас поверну. Еще шаг и точно… Поверну… Нет.

Он шагал и шагал вперед.

Костяшки до сих пор саднили. Ведьма шла следом и никак не унималась. Пойдустобойпойдустобой… Он врезал вполсилы, нос хрустнул, она упала. Увидев ее лицо, он даже устыдился на миг. Она заплакала. Негромко, по-девчоночьи. Тоненько заскулила, и Роб увидел вдруг, что это его дочь ревет от жестокого, но столь необходимого наказания, и оба они согласны с ним, но обида такая глубокая, такая жгучая, она разъедает их отношения, точно белая вода, переводит стрелки с защитника, эталона мужчины на самодура и грубую скотину. «Смог бы я ударить Бетти?» – от этой мысли заныли зубы. Роб опустил взгляд и никак не мог посмотреть Аэлите в глаза. А когда заставил себя, вздрогнул. Ее лицо постарело. Роб увидел, что прежняя молодость – тщательно наведенный морок. Магия. Роб плюнул, бросил ей на колени флягу с последней водой и пошел дальше. Один.

Наверное, она могла приказать ему.

Но она этого не сделала.

– Яяяя, челов-е-е-ек постоянной печалииии, – запел он вполголоса, шаркая ногами. В соли за ним оставалась вереница следов, придет ветер и хозяйственно заполирует все. Черта лысого стала бы Аэлита ему приказывать. Или все-таки рискнула бы? Почему нет? Марионетки медленные, плохо шевелятся, поговорить не о чем. Медведь так больше молчал. Эх, Медведь, Медведь. Роб на миг испытал угрызения совести. Он жив, а охотник – нет.

Роб вошел в лес костей, обтянутых высохшей кожей, ветер скрипел, прорываясь сквозь коридор из соленых рук. Они приветствовали его бессмертным салютом, отдавали честь, пробивали бронированные хребты и панцири убитой техники. Роб шел и видел нечто знакомое во всем этом, какую-то последовательность, некий текст. И этот текст уничтожил тайну, взорвал ее изнутри. Все стало предельно ясным. «Татуировки», – подумал Роб. На всех руках, что торчали из соли, ветвился такой же рисунок, что и у юной индианки. Он же, теперь Роб не сомневался, прятался в рукавах ее дряхлой бабки…

Роб пошатнулся, как от прямого удара в челюсть.

Его заманивали. Им управляли.

Что бы он ни делал, как бы ни вилял, дорога ему была выстлана одна – к мертвому озеру. Искать погибели или победы в схватке с чудовищем по имени Джек Мормо.

Аэлита из них?! Но он же видел ее руки?

Роб встал как вкопанный.

Сроду он не делал того, под чем не подписался.

Это не его война. Джек Мормо – не Шустер Грейп, не один из тех ничтожных ублюдков, чья смерть стоит денег. Роб вообще не должен быть здесь! Голова зазвенела еще сильнее. Роб помотал ею, пытаясь избавиться от звона, хлопнул ладонью по затылку – в темя будто вонзилась соляная игла. Черт. Черт.

Он должен быть дома! Бетти больна! Две тысячи долларов!

Лицо Аэлиты плыло перед мысленным взором, отодвигая образ Бетти. «Он ищет смерти», – шептали ее губы так убедительно, так правдиво. Как же давно он не видел дочь. Какое мутное, расплывчатое стало у нее лицо. Бетти! Он ее почти забыл. Бетти! Что за черт?! Бетти! Вселенную затопило лицо Аэлиты, огромное, белое, как луна.

Роб вспомнил их первую встречу. Ее крики за окном. Она взяла за душу даже Дюка.

Тогда почему он решил, что у нее не получилось использовать голос? Почему он, Роб, действует, как марионетка?! «Развернись и беги, – сказал он себе голосом «уокера». – Развернись и беги».

«Да, – решил Роб, выдирая себя из соляной трясины. – Бежать со всех ног, вырваться из ловушки, бросить эту чертову обреченную погоню за Дьяволом».

Он почти повернул…

Но тут из-за перевернутого бензовоза выскочила стайка полуголых детей.

Роб напрягся: от запястья до локтя по их рукам змеились знакомые узоры. Подобное притягивается подобным. Серьезно и молчаливо дети кинулись Робу в ноги, попытались облапить и повалить… От внезапности этой атаки стрелок растерялся, подпустил тварей слишком близко.

И едва не поплатился за это.

Инстинкт повелел переступить ногами, не дать вцепиться в колени. Роб врезал одному из нападавших рукоятью «уокера» в висок, другому – в затылок, с силой пнул третьего сапогом, четвертому мальчишке наступил на руку, сморщился от хруста мелких костей. Нет, Роб, не залипать! Дергаться, отпрыгивать, вырываться, менять позицию, сдирать с себя назойливых пигмеев. Кровь бурлила в жилах.

Вожак увернулся от удара Роба, перекатился через голову, посмотрел на стрелка с земли, раскрыл узкую, длинную, как у акулы, пасть и напал.

Тысячи зубов. Роб похолодел. Щель, полная заостренной смерти, растягивалась и становилась все больше и больше – пока не сомкнулась на левом плече Роба. Тот, как зачарованный, уставился на эту невозможную, невероятную хрень.

Боль.

Мальчишка вырвал из его плеча кусок мяса – с фалангу большого пальца. Ноги пронесли мальчишку дальше, он проскочил несколько шагов, упал на четвереньки и, мотая головой, словно варан, принялся жевать. Роб смотрел, завороженный, как исчезает в темной глотке этой пародии на человека фрагмент его живого, дышащего тела.

Мальчишка повернулся к Робу, урча.

Теперь Роб сумел его разглядеть. Лицо монстра наискось пересекала глубокая, кое-как заштопанная рана. Треугольный лоскут, что заменял ему нос, держался на разлохмаченных нитках и был синим – то ли взятым от трупа, то ли просто куском негритянской кожи. Из-под лохмотьев, бывших некогда курткой от песчаного комбеза, торчали обрывки бечевы, жуткие бугры мышц не скрывали громадных суставов, тут и там кожу прорывали костяные наросты вроде рогов, кое-где кожа каннибала была собрана на скрепки, в другом месте на алюминиевую проволоку. Удивительнее всего смотрелись его татуировки, свежие, яркие, еще кровоточащие, пятнающие шкуру, как заводское клеймо, не делая различия для белой или черной кожи.

Но Роб отвлекся. В висок летело огромное, острое, Роб мгновенно упал на правый бок, кайло свистнуло над головой. Ударивший разочарованно взвыл, инерцией его повернуло вслед удару. В следующий момент сильным пинком Роб раздробил нападавшему колено. Хруст. Мальчишка выронил кайло и рухнул в соль, но боли словно не почувствовал – резво повернулся к Робу и пополз, волоча изувеченную ногу. Черт, да что ж такое…