Над головой в далеком фиолетовом небе, будто на волшебной ладье, плыл молодой месяц. Наташа и стихи, и месяц над головой воспринимала как единую музыку, которая жила в ней...
- Тебе не нравится, как я читаю?
- Я эти стихи очень люблю. Они напоминают мне о многом.
- Да-да, и я тоже...
Девичий стан, шелками схваченный
В туманном движется окне...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1
К мохнатым вековым елям прижалась сторожка лесника. Солнце редко пробивалось сквозь густые ветви. Под их сенью прочно поселился вечерний полумрак.
Редко кто помнил, когда и кто построил эту избушку. Только подгнившая гонтовая крыша, и погрязневшие бревенчатые стены говорили, что ей не меньше лет, чем ее хозяину, Трофиму Назаровичу Прокудину. Безмолвие и покой витали здесь повсюду. Лишь иногда спугивал сонливую тишину заливистый лай старого Барбоса.
А когда-то сюда по воскресным дням с женой и дружками заходил Родион Пухов. Сторожка сразу оживала, наполнялась голосами. Гости готовили уху, пели старинные песни. Прокудин забывал об одиночестве: много рассказывал, был весел. А хороший разговор, как известно, - лекарство. Но все это было когда-то. Не стало Родиона Пухова - придавило его деревом, с тех пор осиротела избушка. Правда, забегал сюда ненароком сын, Васек. Поделится новостями и - айда. У него свои заботы: школа, уроки... Изредка приходила жена Пухова. Стирала, мыла полы, готовила обед. Прокудин молча носил воду, рубил дрова. Старался не докучать ей своими расспросами. Глядь - и вечер в окне. Старик провожал ее до речки, в дорогу совал в корзинку сушеные грибы, ягоды. А проводив, снова оставался один. Так и шли дни...
Сегодня тоже приходила жена Пухова. Прибрала, починила бельишко. Как обычно, пошел провожать. Заодно, возвращаясь, завернув на делянку посмотреть, как идет расчистка. Взглянул и на штабеля: на месте ли?
Обогнув еловую заросль, от неожиданности развел руками. На прогалине, там, где были сложены бревна, - пусто. На укатанном снегу в беспорядке валялось лишь несколько кряжей. След грузовой машины вел к дороге.
Прокудин снова повернул к прогалине, надеясь обнаружить хотя бы какую-либо улику, чтобы потом найти вора.
Старик с тревогой подумал: "Как доложить лесничему? Пролежал на печи, старый пень..." Что-то звякнуло под ногой. Прокудин ковырнул носком валенка снег и увидел металлический предмет.
Старик поднял его. Это была зажигалка. Нажал кнопку. Из коробочки выскочило изображение нагой женщины. Вспыхнул огонек. "Мудреная. Остатки войны. Фашисты развлекались". Такую зажигалку он видел у кого-то совсем недавно. Но у кого? Никак не мог припомнить.
Зажигалку он отнес лесничему и доложил о краже.
- Вы говорите, знакомая? - положив в ящик письменного стола найденную зажигалку, Буравлев некоторое время задумчиво смотрел в окно. - Не волнуйся, Трофим Назарович... Найдется вор...
Возвращался старик к себе с неспокойной душой. "Видать, отзвонил свое. Теперь слезай с колокольни..."
Он еще здоров, в силе. Вот только беда: начали подводить глаза. Затянула какая-то пленка. И все будто в тумане.
Тропинка виляла по ельнику. Жесткие лапы молодых деревцев цеплялись за шапку, царапали заскорузлый полушубок. Прокудин забыл на миг о неприятностях. Бормотанье родника в овраге, шум сосен да крик желны напомнили ему давние годы - молодость. Кряжистый, сильный был. Гиря в два пуда нипочем - крестился ею запросто! И не думалось, что когда-нибудь иссякнут силы, а на крепком, свинцовом от загара и ветра теле лягут навечно жесткие морщины...
Он даже не заметил, как обогнул небольшой ложок и, пройдя краем оврага, оказался возле сторожки. У крыльца, виляя хвостом, встретил Барбос. Прокудин погладил собаку, ласково потрепал за уши и, постучав валенками о порог, вошел в жарко натопленную избушку. Навстречу ему из-под стола вылезла галка. Она доковыляла до середины комнаты и уставилась на него своими черными блестящими глазами.
- Проголодалась, милая!.. - Прокудин полез за вареной картошкой в печку. - Погоди малость. Вначале Барбосу дам. Он дом сторожил. А потом уж тебе.
Накормив собаку, старик присел на лавку, облокотившись на колено, и так сидел долго, не двигаясь. От ходьбы гудели ноги, ломила поясница. Одинокий он был в этом мире, чем-то похожий на зацепившееся за макушку елки косматое, случайно подкрашенное заходящими лучами солнца, бездомное облако.
2
После сытного обеда старика потянуло ко сну. Очнулся, когда в избушке стало совсем темно.
- Теперь не заснуть, - недовольно спуская с печки ноги, пробормотал Прокудин.
Он страшился бессонных ночей. Лежишь, как в могиле. Никто тебя не окликнет, не услышишь рядом дыхания старухи... Вечная ей память! И хотя она давно ушла от него, сбежала... Стерлась обида, как временем стирается все горькое на свете... Только шуршат над крышей еловые ветви, подчеркивая мертвенную тишину.
Что только не припомнится до рассвета? И бесшабашная молодость, и военные годы, и горькие обиды. Вспомнятся люди, которых давно уже нет в живых. И память о них почти уже развеяна ветром.
Сутулясь, старик осторожно сполз с печки, босиком прошлепал через избу. У вешалки в темноте обулся и стал шарить полушубок. "Пойду пошляюсь по лесу. Глядишь, и ночь скорее пройдет..."
Он вышел на улицу. Под валенками похрустывал снег. Мороз застревал в бороде, цепко хватал за нос. За Окой, в сосняке, медленно дотлевала бледно-желтая заря. На дальний косогор, за излукой, присела на ночлег гряда алых облаков.
Прокудин шел по заснеженному бору. Под валенками похрустывал снежок. Вокруг стояла звонкая лесная тишина... И вдруг из-за Жерелки послышались резкие удары топора.
Он торопливо обогнул овраг и по речному льду направился к знакомой делянке. У заросшего орешником и молодым дубняком отрожка забил крыльями, загугукал филин. От лесосеки отозвался другой. Старик прислушался: "Ищут друг друга. Да что-то больно рано!.." - подумал он о ночной птице. Почти рядом загудела машина. Затрещали кусты, и в зарослях мелькнула тень.
- Это кто тут? - вскрикнул Прокудин.
Вместо ответа послышался треск валежника, удаляющийся топот. "Дурень, ружье-то не взял..."
