В трубке затрещало и что-то засвистело. Маковеев подул в рожок, прислушался. Что случилось? Может, сильный ветер порвал провода? Он дунул в рожок еще раз, лицо его покраснело от напряжения.
- Элла!.. Эллочка!..
Буравлев понял, что разговор с ним закончился. Он тяжело поднялся со стула и вышел из кабинета.
2
Так и не дождавшись ответа, Маковеев бросил на рычаг трубку, подошел к окну. Обычная, наскучившая картина... Лесхоз находился на окраине районного городка. За конторой сразу во все стороны шли заснеженные поля, перелески, желтые извилины дорог. Маковеев с трудом всматривался в неприветливую даль. Там где-то была Москва! Там ждала его Элла!.. Элла!..
Он отошел от окна и, сев за письменный стол, обхватил ладонями голову. Думы... Думы... Потом, выдвинув ящик стола, достал объемистую папку, за ней - вторую, третью. Результат его трехлетней жизни вдали от Москвы.
В первой папке с надписью "Диссертация" хранилось сто пятьдесят страниц рукописи. Полистал ее; довольный, улыбнулся. Каждое слово, каждая фраза выражала то, о чем он думал все это время. Маковеев уже представлял себе, как будет говорить с кафедры, как его поддержат ученые и как его имя назовут в числе новых ученых.
Он взвесил на руке вторую папку. Она была тяжелой, объемистой. Концы темно-синих тесемок едва сходились в маленьком узле. В ней лежали необработанные записи - в блокнотах, в общих и ученических тетрадях или просто на отдельных исписанных быстрым почерком листках. Здесь тоже были его мысли, которые он собрал до крохам. И он верил, что они стоящие, что они могут сделать диссертацию весомой.
Довольна всем этим будет Элла. Три года для него, а стало быть и для нее, не пропали даром. А что толку, если бы он просидел в научно-исследовательском институте? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Был бы у начальства на побегушках, составлял бы сметы, отчеты...
Скорее бы шло время! Летом можно будет развернуться.
Маковеев встал из-за стола, взял календарь и стал его перелистывать. Перекинул листки с января на август. Их оказалось много. Целая объемистая стопка. И каждый календарный листочек - это трудный день, со множеством хлопот и дум.
И ему вдруг захотелось, чтобы сейчас в кабинет ворвался ураганной силы ветер, встряхнул бы его, придал бодрости...
И, вспомнив о Буравлеве, заметил:
- Эх, Сергей Иванович! И до вас были люди, о лесе думающие. А лес рубят - щепки летят.
Зазвонил телефон. Маковеев снял трубку и, по привычке, небрежно сказал:
- Слушаю вас!
В трубке зарокотал бас заместителя начальника областного управления Григория Григорьевича Долгова. Маковеев изменился в голосе, по-военному вытянулся и стал вслушиваться в слова начальника.
- Дополнительно тринадцать тысяч? - переспросил он. - Бумагу получили. Но, понимаете, я тут вел разговор с лесничими - не вытяну. Мы план еле-еле сверстали... Ах, приказ?.. Но, Григорий Григорич... приказом деревья не вырастишь. Я понимаю... Что поделаешь? Трудно, но... будем стараться.
Он долго стоял, не вешая трубку, размышляя.
"Крепкий орешек, - внезапно подумал он о Буравлеве. - Потому и крепок, что не надо ему мозговать за весь лесхоз. Так-то проще подходить, с государственной точки зрения".
Он представил себе суровое худощавое лицо приокского лесничего и хитринку в глазах, которая, казалось Маковееву, выдает Буравлева "с головой".
"Глаз у него острый, и, видимо, мужик он не дурак. На наших недостатках и упущениях решил себе карьеру сделать. Ничего, пооботрется. Жизнь его на место поставит, - удовлетворенно заметил себе Маковеев. - Она еще не таких обламывала. А мыслить по-новому, предложения давать - я тоже умею. А черт его знает - может быть, все это от чистой души? Хватка у него чувствуется... Что ни говори, соперник у меня появился - теперь спокойно спать не даст. Будет ли только от этого прок делу?.. А понимает ли он, Буравлев, нашу обстановку в более широком масштабе?.. А может, запросто прижать его? Возможно, один гонор это?.. Нет, старик, с ним надо хитрее, с подходцем... - И он подумал о себе с тревогой: - И надо же судьбе послать ко мне этого Буравлева. Мало места было ему в Дачном лесничестве".
Маковеев чувствовал, как нарастающая тревога нарушала его привычное душевное состояние. От нее то знобило, то становилось жарко. "Не заболел ли я? А что, если заболел?.. Надо температуру измерить!.."
3
Маковеев догнал Буравлева за воротами лесхозовского дома. Некоторое время они шли молча. Ветер гнал по улице сухой, сыпучий снег. Сумерки заслонили дали, затушевали зеленую щетину стоящих у дороги елок. За горой брошенным в поле костром тлели переливы брусничной зари.
- Вы зря, Сергей Иванович, расстраиваетесь, - покашливая в горсть, первым заговорил Маковеев. - Не так страшен черт, как его малюют.
Буравлев поднял голову, решительно взглянул на него.
- Напрасно успокаиваете, - грубо проговорил он. - Только запомните, какой бы я ни был маленький человек, а правда есть правда. - Голос его окреп и зазвучал негромко, но твердо. - У меня остается один выход: срочно принимать контрмеры.
Язвительная усмешка тронула пухлые губы Маковеева:
- Любопытно знать, что же это за контрмеры?
- Потребую ревизовать все лесные угодья. А там пусть те, кому нужно, задумаются.
- Сейчас разговаривал с товарищами из области... высказал свои соображения, да там никто их не понимает, - стараясь казаться равнодушным, заговорил Маковеев. - И вы вот тоже... Стране нужны бревна, доски, тес, а не ваши ревизии. Запомните!
У перекрестка улиц он приостановился и, будто между ними ничего не произошло, сообщил:
- Лесорубы уже выехали. Подключите к ним свои бригады. Учтите, сроки жесткие, - и, не попрощавшись, круто повернул за угол.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
В Сосновку Буравлев приехал затемно. В домах зажглись огни, но чувствовалось, что трудовой день все еще не окончился. Во дворах и по улице ходили люди: готовили на ночь дрова, таскали воду, задавали корм скоту... В проулке, у спуска к Оке, гомонили ребятишки.
- Эх ты, мазила! Дай-ка я...
Буравлев уловил знакомый голос. Остановил у проулка лошадь, подошел к ребятам.
Один из пареньков, в коротком полушубке и лохматой кроличьей шапке, размахнулся и запустил осколок кирпича в распластавшуюся на снегу птицу.
