— На игры?..

— Ну да, раз ты дома, наверняка же захочешь заполучить обратно свое место на стадионе!

— На «Вете»?

— «Вет»? — Джейк смеется и оглядывается на маму. Она как будто напугана. — Нет же — на «Линкольн файненшл филд».

— Что такое «Линкольн файненшл»?

— Тебе что, в той дыре даже телевизор не давали смотреть? Это домашний стадион «Иглз», твоя команда на нем уже три сезона отыграла.

Знаю, что Джейк мне лжет, но ничего не говорю.

— Ну, не важно, все равно ты будешь сидеть рядом со мной и Скоттом. Годовой абонемент, братишка. Ну что стоишь, будто по башке получил?

— У меня нет денег на годовой абонемент, — говорю, и это чистая правда, потому что я отдал Никки и дом, и машины, и банковские счета, когда началось время порознь.

— А родня на что? — Джейк легонько двигает меня в плечо. — Я, может, и не был хорошим братом последние годы, но теперь хочу наверстать упущенное.

Я благодарю, а мама снова плачет, да так сильно, что ей приходится выйти из комнаты, оставив меня в недоумении: ведь мы с братом миримся, и Джейк сделал мне такой подарок — годовой абонемент на матчи «Иглз», не говоря уже о футболке.

— Давай, братишка, надевай баскеттовскую футболку.

Слушаюсь Джейка. До чего приятно снова надеть зеленое — цвет «Иглз», да еще и вещь, которую Джейк специально для меня выбирал.

— Вот увидишь, этот твой Баскетт еще покажет себя в чемпионате, — загадочно говорит Джейк, словно мое будущее теперь непостижимым образом связано с новичком «Иглз» — принимающим Хэнком Баскеттом.

Бетонный бублик

Я замечаю, что отец дожидается матча и только потом входит в гостиную. Сезон еще не начался, так что мы не исполняем все те привычные ритуалы, без которых у нас не обходится ни один игровой день. Впрочем, папа надел свою футболку с пятым номером — номером Макнабба — и присел на самый краешек дивана, готовый вскочить чуть что. Он с серьезным видом кивает брату, а на меня вовсе не обращает внимания, но ведь я слышал, как мама просила, когда они спорили на кухне: «Хотя бы попытайся поговорить с Пэтом». Мама ставит тарелки на раскладные столики, садится рядом с Джейком, и мы дружно принимаемся за еду.

Все очень вкусно, однако, кроме меня, никто не хвалит блюда. Мама как будто рада комплименту, переспрашивает, по своему обыкновению, точно ли все получилось как надо, потому что она скромная и не любит хвастаться своей стряпней, хотя готовит просто замечательно.

— Как думаешь, пап, много выиграют в этом году «Птички»?^[4] — спрашивает Джейк.

— Восемь к восьми, — мрачно предрекает отец.

В начале сезона НФЛ он всегда настроен пессимистически.

— Одиннадцать против пяти, — возражает брат, на что отец качает головой и присвистывает. — Одиннадцать к пяти? — поворачивается ко мне Джейк, и я киваю, потому что я оптимист, а победа в одиннадцати матчах наверняка обеспечит «Иглз» выход в плей-офф.

Если «Птички» пройдут, то билеты на домашний матч серии плей-офф нам гарантированы, потому что у нас абонемент на игры регулярного чемпионата, и нет ничего лучше, чем болеть за победу «Иглз» на турнире плей-офф.

Надо признаться, после окончания прошлого сезона я не слишком хорошо следил за «Птичками». Когда объявляют стартовый состав команды, я с удивлением обнаруживаю, что большинство моих любимых игроков покинули ее. Дьюс Стейли. Хью Дуглас. Джеймс Траш. Кори Саймон. Вопросы «когда? почему?» вертятся на языке, но я сдерживаюсь: вдруг отец с братом решат, что я перестал болеть за «Иглз», как они и предсказывали, когда я только-только переехал в Балтимор с Никки и расстался со своим годовым абонементом.

Изумляет еще и то, что «Птички» играют не на стадионе «Ветеране», а на «Линкольн файненшл филд» — все как говорил Джейк. После окончания прошлого сезона каким-то неведомым образом успели отстроить целый стадион, а я, видимо, пропустил всю шумиху, пока лечился в психушке. И все-таки что-то тут не так.

— А где находится «Линкольн файненшл филд»? — спрашиваю как бы между прочим, когда в перерыве показывают рекламу.

Отец молча поворачивает ко мне голову. Он меня на дух не выносит. На его лице написано отвращение, словно смотреть футбол, сидя в одной комнате с ненормальным сыном, для него настоящая пытка.

— В Южной Филадельфии, как и все стадионы, — отвечает брат слишком поспешно. — Вкусные тосты, мам.

— А с «Вета» можно увидеть «Линкольн файненшл»?

— «Вет» снесли, — говорит Джейк.

— Снесли?.. Что значит — снесли?

— Двадцать первого марта две тысячи четвертого, в семь утра. Рухнул как карточный домик, — не глядя на меня, отвечает отец, прежде чем высосать комочек оранжевого мяса из куриной косточки. — Больше двух лет назад.

— Что? Да я был на «Вете» еще прошлой… — Тут я запинаюсь, потому что начинает кружиться голова, а к горлу подкатывает тошнота. — В котором году, ты сказал?

Папа открывает рот, чтобы ответить, но мама опережает:

— Пока тебя не было, многое переменилось.

Я все равно отказываюсь верить в то, что стадиона больше нет. Не верю даже после того, как Джейк достает из машины ноутбук и показывает мне скачанное из Сети видео сноса с помощью взрыва. Стадион «Ветеране» — мы называли его бетонным бубликом — валится, как поставленные в круг костяшки домино, и на экран набегает облако серой пыли. От такого зрелища у меня просто сердце рвется, хоть и подозреваю, что эти кадры — всего лишь компьютерная фальшивка.

В детстве отец часто брал меня туда на игры «Филлиз»,^[5] и, конечно же, все матчи «Иглз» мы с Джейком смотрели именно там. Трудно поверить, что такой колоссальный памятник моему детству могли уничтожить, пока я был в психушке. Когда ролик заканчивается, прошу маму выйти со мной на минутку из комнаты.

— Что такое? — спрашивает она на кухне.

— Доктор Патель сказал, что из-за новых лекарств у меня могут появиться галлюцинации.

— И?..

— Кажется, мне только что привиделось, будто Джейк показал на своем компьютере, как взорвали стадион «Ветеране».

— Дорогой мой, так все и было. Его снесли больше двух лет назад.

— Который сейчас год?

Она отвечает не сразу:

— Две тысячи шестой.

То есть мне тридцать четыре. Время порознь длится уже четыре года. Быть этого не может.

— Откуда мне знать, что сейчас не галлюцинация? Откуда мне знать, что ты — не галлюцинация? Вы все — галлюцинация! Все вы! — Я срываюсь на крик, но ничего не могу с собой поделать.

Мама качает головой, пытается дотронуться до моей щеки, но я отбрасываю ее руку в сторону, и она снова плачет.

— Сколько времени я провел в психушке? Сколько? Говори!

— Да что там такое? — зовет отец. — Мы тут футбол, вообще-то, смотрим!

— Тсс! — шепчет мама сквозь слезы.

— Сколько? — кричу.

— Да скажи ему, Джини! Давай! Все равно узнает рано или поздно! — кричит отец из гостиной. — Говори же!

Хватаю маму за плечи, трясу так, что у нее мотается голова, ору:

— Сколько?!

— Почти четыре года, — отвечает Джейк.

Оборачиваюсь: брат стоит в проеме двери.

— А теперь отпусти маму.

— Четыре года? — Я смеюсь и отпускаю мамины плечи.

Она закрывает рот руками, в глазах слезы и жалость.

— Да вы что тут все, разыграть меня…

Слышу мамин крик, чувствую затылком холодильник, а потом сознание покидает меня.

Самый страшный человек на свете

Вернувшись в Нью-Джерси, я считал, что нахожусь в безопасности: не верил, что Кенни Джи может последовать за мной сюда из психушки. Теперь-то я понимаю, какая это была глупость с моей стороны, ведь Кенни Джи ужасно талантливый, находчивый и влиятельный, с таким человеком нельзя не считаться.

Я сплю на чердаке, потому что там невыносимо жарко. После того как родители укладываются, я поднимаюсь наверх, выключаю вентилятор, забираюсь в свой старый зимний спальник, застегиваю молнию так, что снаружи остается только лицо, и начинаю потеть, сгоняя жир. Без вентилятора температура быстро поднимается, очень скоро мешок промокает насквозь, и я физически ощущаю, как худею. Так я провел уже несколько ночей, и ничего странного не происходило.