В уязвлённом Марше вспыхнуло желание выдворить нахала-самозванца. Насыпать тумаков на эту картонную шею. Но проснувшаяся рассудительность потушила пыл.

— Земная жизнь. Забытые времена.

— Насколько могу судить, не столь благополучно забытые, сэр.

Откровенно говоря, Марш был далёк от человеческого сопереживания. Это его профессиональная деформация. Видеть страсти, но не выпускать их. Совершать поступки и не говорить о них. Казалась нелепой мысль искать опору в другом человеке. Все эти пустые сотрясания воздуха, хлопки по плечу, разговоры по душам под пару бутылок пива. Ему бы в голову не пришло делиться с кем-то чем-то личным, тем более переживаниями. И дважды «тем более» — делиться с сомнительным типом под фальшивым именем.

И тут внутри что-то треснуло. Дало течь. Апатия заполнила несостоятельного командира. Привычки, здравая оценка, нежелательные последствия утопли, скрылись под толщей безразличия. Хандредвейт на шее хоть и короток, но тяжёл для одного — он тянет на дно. Уже три года [не считая гибернации] длилась изоляция: Марш выполнял работу, играл роли, следовал предписаниям, ни разу не обнажая себя настоящего. В замкнутом пространстве у всех на виду. И тут эта авария. Потом срыв задания. Всё обрушилось. Оползень причин. Завал следствий. По-гре-бло.

Пройдена река отчаянья и всё, что поставлено на кон. Марш махнул рукой.

— Знаешь, давно, задолго до экспедиции я уже работал под правительственным началом. Начинал в армии, выслужился, отличился. Меня заметили, я попал под патронаж. Умасливали. Цельнометаллического бойца кадрового боезапаса. Потом перевёлся. Стали отправлять в дальние страны. Повидал их больше чем упряжка гидов. Работа с риском, с огоньком. Там — взвод, товарищи, на которых можешь положится. А они рассчитывают на тебя. Тут не гражданка, где каждый тянет в свою сторону, тут вместе следуете одной поставленной цели. Это даже обретало какой-то смысл. Побывки казались отрывом от той настающей жизни, которую делили с товарищами одну на всех.

Меня всё устраивало. Разве что тоска брала, когда кончалась командировка. Дома ведь никто не ждёт. Стоишь в пустой квартире, с голыми белыми стенами в тишине и задумываешься: а где именно твой дом? Но потом. Я встретил Лин. Поначалу думал, что ничего серьезного, не забава, так отдушина. И как-то незаметно, постепенно всё изменилось. Стены окрасились, появились снимки. Больше не искал смысла на поля боя — он ждал меня в дома. Потом. Пришлось пересмотреть призвание. Семейный человек не может утром на ближнем востоке школить сепаратистов, а в обед забирать ребёнка со школы. Решение зрело медленно, как абсцесс, но когда родилась дочь, прорвалось. Я сделал выбор. Пообещал жене быть рядом. Ушёл в отставку. С семьёй мы перебрались в тихий провинциальный городок. Я пустил корни. Остепенился. Представь, целый год я читал лекции по истории зарубежья в местном колледже. Подрабатывая при этом в автосервисе.

Всё бы и шло себе тихим ходом, если бы мне не тот звонок сослуживца. Звонит, говорит, что взвод направлен в регион моего профиля, где мне я работал, где осталась агентура и контакты. Меня и подернуло ностальгией, ну знаешь: старые места, старый мир авантюр и горячей крови. Но я отказался. Всё-таки щепетильное задание. И обещание данное себе. Но какая-то безнадёжность в прощальных словах товарища пошатнула мою решительность. Я сутки думал. Ничего не говорил семье. Вновь связался с ним. Озвученная сумма окончательно склонила. "Выручить боевых товарищей и срубить деньжат для семьи — чего плохо?" — думал я. Но преданные обещания оборачиваются бедами.

Пока был в командировке, притворялся миротворцем, в нашем городке этого самого мира не хватило. Уже потом узнал все обстоятельства. Жена после работы шла забирать дочь из ясель. Городок маленький и тихий без всякого отрепья. Когда думаешь так, забываешь про гастролеров. И вот именно когда меня не было, а мои девочки были одни… эти сукины дети поймали мою жену с ребёнком. Напали и избили. Зачем, на что рассчитывали и что ещё они сделали, я не знаю, и даже думать не хочу. Но знаю другое. Трёхлетняя дочь несколько часов рыдала возле тела матери, пока не приехала помощь. У жены — множественные переломы и разрыв внутренних органов. У дочки — изувеченная психика в детском возрасте.

А узнал я об этом спустя две недели. Хорош, папашка, да? Спаситель судеб на задании без связи с миром. Как узнал, тут же улетел домой. Прилетел и… и расписался в собственном бессилии. Жена не приходит в сознание, дочь не говорит, выродков уже нет в городе. Нет так же как и денег на лечение моих малюток. Полученной с командировки выручки едва хватало на пару операций, а жене их предстояло ещё с полдюжины. Плюс трансплантации. Я не мог терять временя. На этот раз уже я звонил и умолял сослуживого друга. Всё ему рассказал, стал упрашивать подёргать по связям, найти самый безумный или самый бесчеловечный подряд, лишь бы с толстым гонораром. Не важно, насколько сложное задание предстояло, ради моих крох, я был к нему готов. Друг сказал, что понимает, что сделает всё, что в его силах, но не более того. Сказал особо не рассчитывать.

Телефон зазвонил через неделю. К тому времени я уже заложил дом, продал машину вместе с катером. Сослуживцу удалось через пятые руки выйти на кадровиков космической экспедиции. Правительству был нужен послушный пёс с внушительным послужным списком, отточенными навыками и гарантией верности. Я подошёл по всем параметрам. Не глядя подписывал контракты, жал руки и на все соглашался. Лишь бы пообещали помочь моим девочкам. С того момента я потерял право на волю и протесты. Как, в общем, и право на самого себя. А право на прощение дочери я потерял ещё раньше. Уже потом, перед отправкой, мне довели суть того, подо что я слепо подписался. Сказали, если не выполню задание, если предам страну, если ослушаюсь правительство, то окажусь под трибуналом. А наказание разделят жена и дочь. Не знаю, насколько это законно, юридически обоснованно, но моих близких буквально взяли в заложники. Мне отрезали все ходы, оставив только право на успешное исполнение, или, если это потребуется, на героическую смерть. Посмертное выходное пособие в виде страховки — это, конечно, приятно, но утешает мало.

Как проклятый аргонавт, оказался меж Сциллой и Харибдой. Но эй, разве век героев, не кончился сто лет назад?

Знаешь, даже после всех этих пресловутых самопожертвований, я не надеюсь на прощение. Но меня поддерживают только мысли о спасении близких. Но я так спешил их спасти, что не успел попрощаться. О чём жалею. А теперь… всё застыло над пропастью.

Выговорившись, Марш замолчал. Тишина повисла на несколько минут. Решился её нарушить Смит.

— Сэр, мне сложно судить. Я человек наёмный, одинокий. У меня никого нет, поэтому не могу примерить на себя Вашу ношу. Но, как это видится мне, не так важно отношение Вашей семьи к Вам. Важно знать, что Ваше дело правое. Сэр, я считаю, что Вы поступали достойно. Как по отношению к семье, так и к товарищам, стране.

Марш криво улыбнулся.

— Но разрешите уточнить, сэр? — продолжил отладчик, — Какие дальнейшие действия Вы намерены предпринять?

— Нет смысла что-то делать без актуальной информации. Будем разведывать, копить силы и готовиться к следующим манёврам, — в словах Марша звучали ноты крепнущей уверенности, — Что там с этими двумя техниками?

— Этот, я извиняюсь, холуй Хайдер скинул Ваше поручение на ДиТёрка. Сам скрылся. Полагаю, поджал хвост и прячется за доктором Зимом.

— А Фрэнк? Есть вести?

Из-за тёмно-бардового покрова метущей пыли робко пробивались огни, кружащие в небе. Фрэнк Киби дернул рычаг акселератора на себя — композитные тормоза надрывно взвыли. Учёный десяток минут возился с радиоаппаратурой, попутно проклиная свои научные степени; наконец разобравшись, передал позывной китайской базе и стал ждать ответа. Здесь, у подножия внушительного шихана, на вершине которого громоздилась база, ощущалось всё величие китайского исполина. Шугуан был кратно больше названного побратима Сцеволы: как в необъятную ширь, так и в недостижимую высь. Оседлав гору, водрузив на неё три этажа строений, Шугуан выбросил верх монументальный шпиль, чьё остриё дерзко вспарывало небесное полотно и там скрывалось из виду. Основательно, ничего не скажешь. И бог его знает, сколько ещё этажей они прорыли вглубь горы. На фоне этого сооружения одноэтажная база Сцеволы виделась куцым трейлерным парком.