ДОМИК НА БЕРЕГУ МОРЯ

Описанные действия основаны на реальных событиях, происходивших в период второй чеченской кампании. Однако все имена, фамилии, клички, радиопозывные, названия населенных пунктов и т.п. – изменены. Все совпадения с ныне действующими персонажами и реальной действительностью являются случайными.

Сокращения и непонятные слова (выражения) обозначены значком *, необходимые пояснения приведены в Приложении.

Зачем я каждый год упорно приезжаю сюда, к морю? Что меня постоянно сюда влечет и манит? Чопорная и весьма условная роскошь домашнего гостиничного бизнеса или консервативно-участливая гостеприимность добродушных приморских частников к странствующим туристам-сорвиголовам, вроде меня? А может быть, потрясающая красота местной природы? Что может быть краше восходов и закатов в прибрежных скалах и на песчаных пляжах? Тишина, легкий теплый туман, словно разлитое молоко, подступающий к едва колышущейся подобно бутылочному стеклу морской глади. И лишь чуть заметный приповерхностный слой остается чистой полоской, той невидимой границей, которую не может преодолеть туман, чтобы слиться с водной стихией. И первозданная тишина, словно вата в ушах… Так бывает, когда резко смолкает артиллерийская канонада…

…Всю ночь я гнал свою машину от гоптовского таможенного терминала* на юг, по Киевской трассе, обгоняя украшенные голубоватой ксеноновой подсветкой, словно Рождественские елки, фуры-дальнобои, и редкие попутные местные «шаланды», под завязку груженные дынями, арбузами и прочим сезонным базарным скарбом, с размалеванными полуголыми девками на обтянутых потрепанным брезентом бортах. Перед самым рассветом, где-то возле Перекопа, я преодолел Крымский КПМ*, затем, через некоторое время, свернул с Симферопольского шоссе на запад, на пустынную в этот ранний час проселочную дорогу, на Межводное. Восход солнца я встретил близ Евпатории, стоя на крутом обрыве и глядя на идеально ровный горизонт, где бледно-бирюзовое небо соприкасалось с синим морем. Волны морского прибоя лениво облизывали острые валуны прибрежного ракушечника, пена струилась меж белеющей гальки и выброшенных почерневших водорослей. Вдоль пустынного пляжа медленно брел, удаляясь, мальчик-рыбак, из местных, в обрезанных выше колен синих спортивных штанах, красной вылинявшей футболке с оторванными рукавами и темной бейсболке с затертым до дыр мятым козырьком. Сбоку на веревке у него болтался самодельный матерчатый садок-авоська. Чуть дальше, вдоль обрыва, выстроились десятка полтора машин с туристическими палатками подле них, образовывая своеобразный походный автокемпинг «дикарей». Эти современные спартанцы на колесах без сожаления урвали у шумных загазованных мегаполисов с десяток незабываемых солнечных дней, дабы провести их в относительном уединении и пьянящей первобытной свободе, упоенно слившись с умиротворяющей гармонией моря, до поры, до времени наивно забыв о духоте шумных суетливых офисов.

Я внимательно смотрел вдаль, словно там должно было произойти что-то очень важное, именно сейчас, в эти минуты разгоравшегося нового дня – будь то явление нового солнца или рождение Афродиты из морской пены неугомонного прибоя. Что меня сюда манит? Я не мог это объяснить, кому бы то ни было или даже самому себе. Хотя, наверное, я лукавлю. Я наверняка знал причину, которая изменила весь мой жизненный уклад, прежде расписанный и размеренный, подобно расписанию пассажирских поездов на железнодорожном вокзале. Это, как меч, острым клинком своим делящий жизнь на то, что было «до» и то, что стало «после». Это, как временной континуум, портал параллельных миров, сходящиеся в одной точке; это, как вспышка «сверхновой», как невиданное цунами, мощным разрушительным вихрем пронесшееся по судьбам и душам людей, которые уже никогда не будут жить, как прежде. Уже не будут так смеяться, не будут так беззаботно засыпать и тратить себя на всякие малозначимые мелочи. И глядя навстречу восходящему солнцу, совсем неземные и насущные мысли будут посещать их головы и будоражить их умы. И никогда они не услышат тишину и не испытают покой. Может, потому, что они живут благодаря тем, кто умер за них? Ведь, Жизнь и Смерть – это, как день и ночь, что неотделимо одно от другого, как тепло от костра или холод от Вечности Вселенной. Каждый путь имеет свое логическое завершение. А каждый конец есть начало чего-то. Может, это и есть разгадка Вечности Бытия? Как это море, это солнце и эти звезды?…

Почему я приезжаю сюда?

* * *

В дождевых лужах, словно в зеркальной комнате, ослепительно ярко отражалось по-весеннему теплое напористое солнце. Это отражение резало глаза, отбрасывало солнечные зайчики, заигрывая со стаями пикирующих с голых деревьев воробьев. Однако окна кабинета моего начальника выходили не на солнечную сторону, поэтому здесь царил полумрак и веяло неприятной сыростью, отчего мне становилось не совсем уютно. Я уже начинал немного нервничать, непривычно ерзая на жестком казенном стуле.

– Скажи мне, ну что может случиться с офицером штаба группировки, а? – шеф имел вид ребенка, убеждающего несговорчивую мамашу купить ему еще килограмм шоколадных конфет. Но, боюсь, этот «килограмм» теперь мне «боком встанет».

– В том-то и дело! Что я там буду делать? С бумажками воевать? Компьютером командовать?

– И это тоже в нашей работе не последнее дело, учиться тоже когда-то надо. Систематизация, учет, анализ разведывательных данных – надо же тебе хоть как-то расти, не все же болваном ходить.

– Ну, спасибо!

– А что? На «Выстрел» не поехал? Не поехал, – загнул мизинец шеф, – В Смоленск, ладно, на учения групп спецназа Борисова отправил, молодой – ему нужнее, – шеф прижал средний палец, – На сборы в Реутово не поехал? – загнулся и безымянный палец, – Не поехал. Так что же ты хочешь?

– Я всю жизнь по горам бегал, людьми командовал. Я воевал. Посмотрите на меня, ну какой я штабист?

– А кто здесь штабист? – шеф даже оглянулся.

– Не смогу я.

– Вот заладил! Короче так. Будешь кобениться – отправлю в Москву, на учебу. Еще не поздно, группу покамест не набрали. А коли едешь в Чечню, я, так и быть – пробью «фишку» на счет тебя, Рембо долбанный. Там, если я не ошибаюсь, направленец по спецназу нужен был. И если все получится, не стони – сам этого хотел. Все, базар окончен!

Долго ли солдату собираться? Что нищему подпоясаться. И вот я уже стою перед монументальными дверями штаба округа, совершив скучное двухчасовое путешествие на междугородном «Икарусе», чтобы добраться до этих пенат. Миновав, к слову, неказистое на вид здание, а проще – «хибарку» КПП, забросив свой дорожный полупустой баул на плече, неспешно поплелся к своему начальнику, уже должно быть, ожидавшего меня в своем кабинете.

Наш «главшэф» – фигура незаурядная. Я бы сказал – выдающаяся. Много ему подобных автобиографических историй, наверное, приходилось слышать. И, как не банально звучит, у обывателя такие истории уже набили оскомину: начинал свою военную эпопею еще в Карабахе, затем Фергана, Сумгаит. В первую чеченскую кампанию получил ранение, контузию и орден. А что делает ему поистине великую честь, как старшему офицеру и нашему старшему начальнику, так это чувство самообладания и такта, что даже при самых неприятных «разносах» никоим образом не задевали чести офицера и личного достоинства. Пройдя даже через маломальскую мясорубку чеченского чистилища, мало кто из старших офицеров и начальников мог похвастать такой особенностью характера в психологии общения с подчиненными. Уже только за это ему можно было памятник ставить. Звали мы его уважительно – Багратион. Это еще была и дань за кавказское происхождение нашего шефа. Я даже не помню, кто дал ему эту кличку. Характер у него был крутой и вспыльчивый, как и полагается кавказцу. Он был невысокого роста, худощавый, жилистый и очень подвижный.

Не весело на этот раз он встретил меня. Даже не взглянул в мою сторону. Только забрал мои документы, «командировку» и отдал незнакомому капитану, сидевшему за компьютером. Я понял, это стандартная процедура – в компьютер «забивались» данные на так называемый «похоронный случай». Такое уже не раз случалось – погибает или умирает от ран в госпитале офицер, а потом начинается неразбериха: «Кто?», «Чей?», «Откуда, мил человек?». От нечего делать, стал осматривать кабинет и его обитателей. Три компьютера, находившихся здесь, судя по первому впечатлению, числились, вероятно, за коллекцией царя Гороха. На одном работал вышеупомянутый капитан, мастерски будоража (другого выражения не подберу) короткими ухоженными пальчиками «залапанную» до черноты клавиатуру. Второй «выжимал» из древнего допотопного ленточного принтера какой-то длинный и, наверное, скучный текст, а принтер, истошно и послушно визжа, накладывал на «А-4» строчку за строчкой. Однако все равно его скоро выкинут на свалку. Казалось, принтер знал об этом и поэтому усердно старался продлить хоть не на долго свою рабочую жизнь. Ну а третья «машина» вовсе была «мертвой» – системный блок был разобран, клавиатура заброшена за пыльный монитор, а сам монитор как-то сиротливо и беспомощно жался в угол, подслеповато уставясь на меня пустым экраном. «Когда-нибудь так и с нами поступят, – грустно подумал я – мы живем, лишь пока кому-нибудь нужны, а потом придет время, и мы окажемся на свалке. Если, конечно, раньше не «сгорим».