Когда возбужденные воины сбились в кучу, чтобы обсудить, что делать дальше, со стены сбросили глиняный горшок с кипящим маслом. Он разбился о шлем рыцаря, стоявшего в шести футах от Рожера. Пока юноша смахивал с кольчуги обжигающие капли, несчастный бился в судорогах, умоляя товарищей перерезать ему горло. Тут же двое пехотинцев подхватили беднягу и потащили к ближайшему укрытию, но было ясно, что это бесполезно.
Поскольку все участки стен защищали прямоугольные башни, как бы повернутые наружу узкой стороной, Жоффрей решил, что им следует штурмовать одну из башен, хотя таким образом каждый, кто заберется по лестнице, попадет в самую гущу врагов. Сначала рыцари воспользовались остатком сломанной лестницы, длины которого как раз хватило, чтобы добраться до слухового окна на первом этаже. Какой-то отчаянный арбалетчик вызвался, вскарабкавшись наверх, отбить у врага окно, но стоило ему подняться на несколько ступенек, как сверху свистнула стрела и смельчак упал замертво. Лезть наверх не стоило — из амбразуры, расположенной в середине башни, турки расстреливали осаждающих чуть ли не в упор. Нужно было как-то перекрыть эту щель, если уж они не могли взять ее.
В конце концов, воспользовавшись все тем же обломком лестницы, дюжий пехотинец заткнул амбразуру, навесив на острие копья щит погибшего рыцаря. Защитники города больше не скидывали вниз громадные камни, решив не тратить драгоценные снаряды понапрасну, а приберечь их на крайний случай. Однако затея с кипящим маслом пришлась им по вкусу, и каждые несколько минут с крыши башни на рыцарей летел новый горшок. Рожер, измученный болью в левой руке, мечтал хоть на секунду опустить щит, но не мог этого сделать: приходилось все время смотреть вверх, чтобы прикрываться и уворачиваться от пылающих посудин.
Когда наконец целая лестница была приставлена к боковой стороне башни и Жоффрей снова встал на ступеньку, долгое промедление роковым образом подействовало на боевой дух христианских воинов. Им уже не хотелось покидать сравнительно безопасный ров. А башня, которую сначала считали досадным препятствием, мешавшим вонзить мечи в глотки неверных, теперь превратилась в союзника: не будь ее, они почувствовали бы себя голыми и беззащитными… Между тем Жоффрей быстро карабкался наверх, подгоняемый гордостью свежеиспеченного командира, но остальные рыцари на мгновение заколебались. Рожер простоял рядом с лестницей три долгие секунды, всей душой надеясь, что кто-нибудь его оттолкнет и полезет вперед, однако никто не двинулся с места, и юноша понял, что очередь за ним, иначе он покажет себя трусом. Стиснув зубы, он забросил щит за спину и левой рукой вцепился в перекладину. Поднимаясь по лестнице, он успел подумать, что выбрал самую неблагодарную участь: забравшийся на стену этого города первым завоюет себе бессмертную славу, хотя, возможно, поплатится за подвиг жизнью. Но кто вспомнит имя второго, хотя он рисковал ничуть не меньше? Однако в этот день ему не суждено было пустить в ход меч: как только Жоффрей де Монтклер достиг зубца башни, его ударили копьем в лицо. Наконечник прошел под наносником, вонзился ему в рот и проник до основания черепа. Рыцарь погиб на месте, не успев даже вскрикнуть. Падая, он сшиб Рожера, а потом неверные легко опрокинули пустую лестницу. Предстояло все начинать сначала, но уже без понуканий отважного командира.
Медленно тянулся жаркий, пыльный и утомительный день; рыцари в громоздких доспехах устали от возни с тяжелыми лестницами, а пехоту невозможно было выгнать из укрытий. Никому из атакующих так и не удалось добраться до гребня стены и встретиться с врагом лицом к лицу. Когда солнце стало садиться, трубы пропели сигнал к отступлению. Угрюмые воины, столпившиеся во рву и ждавшие, кто следующим рискнет забраться на лестницу, выходили из-под обстрела, шатаясь от усталости, голода и духоты. Иерусалим нельзя было захватить приступом, тут требовалась настоящая осада.
На следующий день все наперебой винили друг друга, как часто бывает, когда терпит поражение объединенная армия союзников. Каждый отряд был убежден, что уж они-то сделали все возможное, но эти проклятые иноземцы их не поддержали. К счастью, ни у кого не было сил лезть в драку. Все дружно проклинали князя Боэмунда и его итальянских норманнов, проклинали их себялюбие и вероломство. И верно, паломников оставалось все меньше: многие умерли от болезней или дезертировали, другие погибли в бою, а подкрепления, изредка прибывавшие на итальянских кораблях, можно было считать боеспособными лишь с большой натяжкой. Никто не прикидывал, сколько в армии бойцов: этого не знали даже клирики, раздававшие пайки, но, по мнению вождей, в штурме участвовало не более тринадцати сотен рыцарей и вдесятеро больше вооруженных пехотинцев. Потери были тяжелыми. В предыдущих битвах турецкие стрелы не причиняли особого вреда — добротные доспехи они не пробивали. Если кто и погибал в бою, то лишь потому, что, упав с коня, получал тяжкие увечья и не мог подняться на ноги. Покалеченным турки просто перерезали горло. Но во время этого штурма все было по-другому. Конечно, рыцари первыми лезли на стены, а доспехи не спасали их от падения с лестницы или попадания огромного камня. Потери среди тяжеловооруженных рыцарей были больше, чем в любой битве со времен Дорилейской, состоявшейся два года назад. Второго такого сокрушительного удара паломники уже не выдержали бы.
Четырнадцатого июня они отдыхали, сжигали тела погибших и грызлись между собой. Все тело у Рожера было в синяках после падения с лестницы, откуда его сбил труп Жоффрея. Он слишком расшибся, чтобы надеть доспехи, и решил, что разумнее всего провести день поблизости от шатра герцога, где было меньше шансов встретить какого-нибудь прованца или лотарингца, — а то еще начнется бессмысленная перепалка. Он присоединился к кучке мелких рыцарей, лежавших в тени рваного навеса из парусины, натянутого на копья, и попытался улечься поудобнее, чтобы не тревожить ушибленное бедро. Вдобавок ко всем их несчастьям войско умирало от жажды: воинам выдавали по глотку воды утром и вечером. Остальную воду отдали околевавшим без воды лошадям, да и священники взяли толику, чтобы развести вино для мессы. Рядом примостился Арнульф де Хесдин; по рождению он принадлежал к знатным баронам, но земли его были конфискованы английским королем, и бедность привела в ряды младших рыцарей. Казалось, в этой компании он чувствует себя более непринужденно.
— Доброе утро, мессир де Бодем, — поздоровался он. — Я помню вас по Антиохии и вижу, что ваши намерения изменились. Вы ведь собирались остаться и поступить на службу к князю, верно?
— Да, мессир Арнульф, — ответил Рожер. — Я тоже удивлен, увидев вас здесь. Готов был биться об заклад, что вы пошли в вассалы к князю. Чего ради вам следовать за герцогом? Я слышал, что верность лорду уже не так тяготит вас, как в Англии.
Эта реплика прозвучала дерзко, особенно по отношению к человеку более знатному, но Рожер пребывал в дурном расположении духа (впрочем, как и все кругом), и оба были без оружия. Как ни странно, Арнульф не обиделся. Он улыбнулся, пожал плечами и любезно ответил:
— Ради бога, мессир Рожер, не обвиняйте меня в предательстве. Во время моего испытания вы были в Суссексе и должны помнить, что сам Господь помог мне доказать свою невиновность.
Он сжал кулак и согнул правую руку в локте, демонстрируя напрягшийся под туникой бицепс. Все рассмеялись: испытание поединком было привилегией нормандских баронов, но прибегали к нему только тогда, когда преступление было явным. Каждый здесь достаточно разбирался в тактике турнирной борьбы, чтобы понимать, что оправдание в этом случае зависело от силы, здоровья и умения, а не от степени и очевидности вины. Однако люди по-прежнему верили в испытание Божьим судом — то есть проверку огнем или каленым железом, поскольку в этих чудесах использовался магический огонь.
Рожер устыдился своей грубости. Вежливый ответ собеседника слегка улучшил его настроение.
— Все мы верные рыцари, мессир Арнульф, — сказал он, — иначе не стали бы следовать за герцогом три года и не собрались бы здесь. Но вы бывалый воин и самый знатный из присутствующих. Скажите, на что мы можем рассчитывать и что следует предпринять?
