Немного настойчивости и глубокие педагогические навыки позволили грациозной учительнице хорошо подготовить ученика к усвоению материала и привести его в состояние, позволявшее начать с азов…
Когда же он пришел в такое состояние, что стал проявлять интерес к дальнейшему обучению, Розали увлекла его на софу.
И там Филипп, которого способная Розали вывела наконец из скованного состояния, продемонстрировал такие способности, что герцог Орлеанский, наблюдавший за уроком через замочную скважину, пришел к выводу, что сын его «был достоин своего положения и мог с честью приумножить славу их рода…»
Он собрался уже было войти в комнату и поздравить сына с этим успехом, но вовремя увидел, что герцог Шартрский, которому первое практическое занятие показалось наглядным, но слишком простым, попросил Розали повторить его с чуть большей фантазией…
Счастливый и гордый, отец снова приник к замочной скважине и стал очевидцем второго, полного неистовой страсти урока. Филипп был, несомненно, способным учеником. Отдав дань всем прелестям Розали, он трижды доказал, что в основном освоил эту приятную науку…
Когда занятия закончились, герцог Орлеанский вошел в салон. Филипп лежал на софе и тяжело дышал. Увидев отца, он почтительно поднялся. «Однако, – отмечает господин де Буйе, – в его поведении было теперь что-то мужское, что отец отметил с большим удовлетворением. Легким движением руки Розали превратила своего скромного ученика в мужчину, познания которого по части женщин уже сделали его высокомерным и уверенным в себе»3.
– Итак, какого вы мнения о вашем ученике? – спросил герцог Орлеанский у танцовщицы.
«Вместо ответа, – добавляет господин де Буйе, – Розали Дютэ бросилась на шею своего юного любовника и покрыла его лицо поцелуями. Тогда герцог со слезами на глазах привлек к себе обоих молодых людей и расцеловал их».
Согласитесь, это была трогательная семейная сцена…
Чрезвычайно довольный своей находчивостью, герцог пригласил затем грациозную Розали в свой кабинет и вручил ей пакет с крупной суммой денег.
– Ваш метод обучения просто восхитителен, мадемуазель, – сказал он ей. – Я с удовольствием порекомендую вас тем из моих друзей, у кого есть сыновья, не лишенные еще невинности.
Растроганная этими словами, мадемуазель Дютэ поблагодарила его и сказала, что будет счастлива иметь учеников из добропорядочных семей.
По свидетельству некоторых историков, взволнованный герцог вроде бы спросил у нее, не дает ли она также уроков повышения квалификации. Получив утвердительный ответ, он якобы попросил ее немедленно начать занятия…
В знак благодарности за это он, судя по всему, выполнил свое обещание и подыскал для нее множество клиентов.
То, что Розали Дютэ лишила невинности герцога Шартрского, очень прославило ее. Все любители женского пола возжелали вкусить ее прелестей и усовершенствовать свои навыки и познания в любви под руководством столь известной учительницы. Ее засыпали приглашениями и просьбами, и в самом скором времени она, если можно так выразиться, стала нарасхват.
А пока она таким образом делала себе имя и создавала положение в полусвете, Филипп, войдя во вкус, ударился в самый настоящий разгул. Он стал посещать салон сводниц и быстро приобрел в тех кругах удивительно высокую репутацию.
Вот что писал в своем рапорте полицейский Марэ, которому было поручено следить за герцогом Шартрским:
«Герцог Шартрский наконец впервые появился у госпожи Бриссод. Когда он пришел к ней, она угостила его самым изысканным кусочком, который у нее был. Чести увести к себе Его Светлость удостоилась мадемуазель Лавинь по прозвищу Дюранси. Расстались они только после третьего сеанса. Принц был явно восхищен партнершей и дал оной пятнадцать луидоров. Потом велел передать госпоже Бриссод, что с удовольствием повторил бы этот визит, но девица Дюранси этого не захотела, поскольку нашла, что принц очень груб в своих ласках, лишен всякой нежности, да к тому же ругается словно извозчик. Некоторые девицы тоже придерживаются такого же мнения, и все говорит о том, что он проявляет склонность к самому низкому распутству.
Для того чтобы исправить подобный недостаток, было бы желательно, чтобы он по-настоящему влюбился в честную порядочную женщину, которая смогла бы оказать на него достаточное влияние, с тем чтобы он стал более обходительным и не произносил слов, от которых краснеют самые презренные создания. Никогда принц не сравнится с Его Светлостью отцом своим. Тот тоже очень рано пристрастился к подобным развлечениям, но относился к ним совсем иначе… и все красивые женщины мечтали, чтобы он их завоевал…»4
Этому пристрастию к распутству суждено было предопределить судьбу будущего Филиппа Эгалите, а вместе с ней и судьбу французского королевства…
Грубость юного герцога стала вскоре столь невыносимой, что большинство проституток, шокированных его манерами, наотрез отказывались иметь с ним дело как с клиентом.
Отвергнутому проститутками несчастному повесе оставался лишь один выход: обратить свой пыл на артисток и светских дам.
Он стал устраивать на улице Сен-Лазар ужины совместно со своими друзьями – шевалье де Куаньи, герцогом де Фронсек, графом де Безенваль и графом д’Осмон, – где можно было позволить себе любые экстравагантные поступки.
Как-то вечером во время одного из таких «ужинов с сюрпризами» Филипп распорядился подать к столу огромнейших размеров слоеный пирог с начинкой.
– Повар запек в этом пироге некий деликатес, который приведет в восторг самых требовательных гурманов, – объявил он. – Вы любите перепелок? Так вот, повар заверил меня в том, что мы обнаружим в этом чуде кулинарного искусства самую аппетитную перепелочку, которую когда-либо запекали в пироге5.
Он хлопнул в ладоши. Верхняя часть слоеного пирога внезапно отлетела в сторону, и из него, словно чертик из табакерки, выскочила восхитительная блондинка лет пятнадцати от роду, совершенно голая. «Она, – как написал Пьер Ноден, – сидела в маленьком домике из запеченного теста»6.
Спрыгнув на ковер, она пробежала по комнате, «вихляя задом и тряся грудью». Увидев, что все гости смотрели на нее с вожделением, герцог объявил, что каждый из присутствующих имеет право вкусить ее прелестей, но «для того, чтобы быть уверенным в том, что гостям подается хорошее блюдо, он намерен снять пробу».
По залу прокатился недовольный ропот.
– Не стоит возмущаться, – сказал герцог с улыбкой. – Я отношусь к вам так же, как в Версале относятся к королю.
Филипп намекал на «испытание» – меру предосторожности, существовавшую на протяжении многих столетий при дворе французских королей. Монархи так опасались того, что их могут отравить, что требовали, чтобы кушанья подавались к королевскому столу таким образом, «чтобы исключить всякую возможность подмешивания в них яда». Кроме того, перед тем, как кушанья подавались к столу монарха, их пробовал дежуривший на кухне офицер. Если по прошествии некоторого времени он оставался в живых, «продукт» подавался королю. Если же, напротив, офицер умирал, и, как правило, в страшных мучениях, блюдо выбрасывали. Эта простая мера предосторожности позволяла подавать на стол монарху только проверенную пищу…
«Испытание», которое предлагал провести на себе Филипп, было несколько иного рода. И поэтому граф де Безенваль позволил себе заявить со свойственной ему прямотой:
– Нижайше осмелюсь заметить, что офицер, снимающий пробу на королевской кухне, никогда не «добавляет специи» в те блюда, которые должен отведать.
Это всех очень рассмешило, поскольку до всех дошел слух о том, что не так давно герцог Шартрский, шляясь по самым сомнительным притонам, подхватил «дурную болезнь». Он был поэтому, как тогда было принято говорить, «начинен специями»…
Филипп нисколько не обиделся. Скорее наоборот. Он ответил на это набором самых крайних непристойностей, что говорило о его хорошем настроении.
