– А знаете, товарищ Кобрин… – задумчиво пробормотал Сталин. – Мы с Лаврентием допускали нечто подобное. Поскольку наша армия, как вы видели, тоже без дела не сидела. И, мне кажется, что по сравнению с ЭТИМ, – чубук снова легонько пристукнул по серому картону, – мы уже многого добились. С вашей и ваших товарищей помощью, разумеется. Но я отчего-то думал, что у нас немного больше времени до этих ваших, гм, лавинообразных изменений…

– Теперь они, скорее, как раз ваши, товарищ Сталин… – столь же негромко ответил Сергей, вызвав исполненный возмущения взгляд Зыкина. – Точнее – наши с вами…

– Да, я понимаю, – абсолютно серьезно кивнул тот, неожиданно и без малейшей паузы продолжив совершенно другим тоном: – И что вы предлагаете, товарищ Кобрин? Как поступить?

Сергей не раздумывал:

– Готовиться к весенне-летней кампании, опираясь на известную нам хронологию событий, но с учетом произошедших изменений, разумеется! Одновременно занимаясь новыми типами вооружений, о которых вы тоже теперь знаете. К стратегическому планированию привлечь наиболее талантливых военачальников, я их только что отметил. Провести… – Кобрин на миг все же замялся, не будучи уверенным, стоит ли вот так рубить сплеча. Раздраженно дернул щекой – стоит, конечно же, стоит! Хватит, в прошлый раз уже домолчались, лишь бы кого не обидеть ненароком! – Провести тотальную ротацию кадров в Генеральном штабе! Сейчас нужны военачальники новой формации, с новым же, более гибким мышлением! Способные сражаться не так, как было принято не то что на прошлой Мировой войне, а даже на финской или Халхин-Голе! Понимаете, Иосиф Виссарионович, я вовсе не хочу сказать, что…

– Постойте, Сергей Викторович, – Вождь с трудом прятал в усах улыбку. Берия, к слову, тоже излишне угрюмым отчего-то не выглядел. – А отчего вы так сильно разволновались? Разве вы сказали что-то, чего не знает товарищ Сталин? Если вы так считаете, то вы ошибаетесь, товарищ Сталин все это очень даже хорошо знает. Знает и понимает. И уже начал принимать определенные меры.

– Виноват, Иосиф Виссарионович…

– Ай, зачем говорить о вине, которой нет? Глупости это. – Вождь положил потухшую трубку в пепельницу. – Вы мне про другое скажите, товарищ Кобрин, вы нам поможете? Лично, здесь и сейчас? В сорок первом году? Ведь вы уже практически закончили свою Академию, воевали… хорошо воевали, я сам видел. И, насколько понял, не только здесь, на нашей войне, но и на другой. Поможете?

– Всем, чем смогу! – ни мгновения не колеблясь, решительно кивнул Сергей. – Пока меня отсюда не выдернут, разумеется.

– Вот и замечательно, – коротко переглянувшись с наркомвнуделом, ответил Вождь. – Я в вашем ответе нисколько и не сомневался. А насчет возвращения в свое время? Мне отчего-то кажется, не для того вам позволили тут задержаться, чтобы сейчас выдергивать обратно. Как-то совсем нелогично получится, нет?

– Возможно, товарищ Сталин. По крайней мере, мне бы хотелось в это верить.

– Вот и договорились. А сейчас, товарищи, давайте поговорим еще вот о чем, – Иосиф Виссарионович взял из стопки новую папку, столь же безлико-серую, что и прошлая. – Здесь информация, касающаяся новых систем вооружений, таких, как… Что такое, товарищи?

Прервав фразу, Иосиф Виссарионович полу-обернулся в сторону окон, откуда доносился едва различимый вой сирены предупреждения о воздушном нападении. До сего момента подобное случалось буквально несколько раз: прикрывающие столицу силы ПВО отгоняли непрошеных гостей еще на подступах, да и налеты немцы пытались проводить исключительно ночью. Что, учитывая поистине уникальную маскировку Кремля, с множеством бутафорских строений, перекрашенными башнями и храмами, брезентовыми «улицами», «пересекавшими» кремлевскую стену, запруженной плотами Москвой-рекой и прочими ухищрениями вроде раскрашенных под городские кварталы стен и «ржавых» крыш, просто не имело особого шанса на успех. Плюс многоуровневая система противовоздушной обороны, к середине осени 1941 года максимально насыщенная артиллерией и авиацией, и выведенные на наиболее удобные для бомбардировок высоты аэростаты заграждения, разумеется. Высотные разведчики, бывало, порой летали, поскольку советские истребители просто не могли работать на доступных для Ju-86 высотах – не хватало кислородного оборудования, да и вооружение отказывало от низких температур – но особенно не наглели. Так что на территорию Кремля – в отличие от прошлой истории – пока что упала всего одна бомба, да и та неприцельно и не нанеся никакого серьезного ущерба.

И в этот момент откуда-то со стороны коридора раздались едва улавливаемые слухом крики и несколько хлопков, которые не могли быть не чем иным, как пистолетными или револьверными выстрелами.

Что именно Сергей внезапно ощутил, он так и не понял.

Сначала слегка закружилась, словно он находился внутри медблока и вот-вот должен был провалиться в привычное ничто темпорального переноса, голова.

В следующий миг все его естество буквально пронизало острейшее, как случалось только в самый напряженный момент боя, да и то не всегда, чувство смертельной, неотвратимой опасности. Пронизало настолько сильно, что на мгновение он буквально задохнулся этим чувством, без остатка растворяясь в нем.

А еще он услышал тонкий свист работающего на последних каплях горючего ракетного двигателя, столь знакомый Сергею по прошлой жизни, накатывающийся откуда-то сверху. При этом разумом он прекрасно понимал, что столь негромкий звук, скорее всего, просто не способен пробиться сквозь двойные пуленепробиваемые стекла сталинского кабинета, но готов был поклясться, что именно СЛЫШИТ его! Если это и на самом деле управляемая (или неуправляемая) ракета – которой здесь, в сорок первом, попросту неоткуда и взяться, эрэсы не в счет! – то сколько времени у него осталось? Секунда, полторы – или того меньше? И куда именно она ударит?

Время, казалось, остановилось, превратившись в некую вязкую и неподатливую субстанцию – он видел, как едва заметно двигаются губы продолжавшего что-то удивленно говорить Сталина; как Лаврентий Павлович тянется и никак не может дотянуться до подстаканника; как опускаются веки моргнувшего в эту секунду Зыкина…

Практически не осознавая, что делает – как уже не раз бывало в прошлом, рефлексы сработали куда быстрее разума, – Кобрин швырнул тело через столешницу. Обхватив не успевшего отреагировать Сталина, он вместе с ним рухнул на пол, в последние доли мгновения накрывая своим телом. Успев при этом заорать – впрочем, ни малейшей гарантии, что Зыкин его поймет и успеет среагировать, у него не было – «Витька, наркома прикрой!». Может, и глупость, конечно – что подобное сможет изменить, если по ним сейчас долбанет ракета с фугасной БЧ? Это ведь не начиненный взрывчаткой портфель, пронесенный фон Штауффенбергом в гитлеровскую ставку в июле 1944 года. Если вражеский снаряд попадет именно куда его навели, все это не будет иметь никакого значения: от боеголовки столом не защитишься, каким бы прочным тот ни оказался!

Но и не попытаться спасти Иосифа Виссарионовича он тоже не мог, прекрасно осознавая, чем грозит СССР – да и всему миру, если так подумать, – его гибель…

И тут же оглушительно грохнуло.

Здание бывшего Сенатского дворца в буквальном смысле вздрогнуло до самого фундамента, когда в землю на уровне первого этажа ударила несущая почти триста килограммов взрывчатки противокорабельная управляемая авиабомба Henschel Hs 293А-0; один из пяти существующих на октябрь сорок первого года работоспособных предсерийных экземпляров. Которую перед тем сбросил многоцелевой бомбардировщик «Дорнье 217», подошедший к городу на предельной для себя высоте в девять километров. Учитывая, что Hs 293 весила немногим больше тонны, а максимальная бомбовая нагрузка составляла около двух, сделать подобное оказалось не столь уж и сложно. Тем более горючего на обратный путь в баках не было ради облегчения веса: самолет предназначался для разовой акции, и его экипаж об этом прекрасно знал. Хитрость вполне удалась. Получив информацию от постов ВНОС, штаб московской ПВО счел нежданного гостя очередным авиаразведчиком, поэтому воздушную тревогу в первый момент объявлять и не стали; тем более цель оказалась единичной. Ошибку осознали чуть позже, когда в районе Садового кольца «разведчик» внезапно нырнул вниз, резко сбрасывая высоту и выходя на идеальные для пуска управляемой бомбы полтора километра.