Никита потихоньку выскользнул из постели. Его тревогой наполняло. Не заснуть уже.

Он привёл себя в порядок, прибрал вокруг и ждал невесть чего, будто сидя на иголках, а не в кресле у окна. Прислушивался, ловя посторонние шорохи. Ждал он пробужденья. Ждал в дверь звонка. Он вдруг представил, что вот встанет и уйдёт. Как уйдёт – дверь не затворив? А как назад вернётся? Или запереть, чтоб не ушла? Что скажет ей? Что вздумает она?

И вдруг дождался: ключ в замке – и провернулся, не открыв запертой на засов двери. Звенит звонок. Никита на ходу придумывает, что сказать.

Отворяет дверь.

– Ты кто? – ему с порога.

– Я?

– Ну не я же?!

– Я – Никита.

– Где Натали?

– Спит ещё.

– А ты?

– Я жду, когда она проснётся.

– Ты что, жених?

– Никита я, а вы кто?

И робко тянет руку. Пришелец, что вдруг, пришедши, разладил этот тихий мир, – вторгся, разворошил и всё смешал, как инопланетянин, приземлившись посреди торговой площади в базарный день. Смотрит задумчиво на протянутую ему руку, о чём-то своём размышляет… и после раздумий делает-таки одолжение, нехотя вкладывая пальцы в открытую ладонь.

– Я Серёга. Брат. Чего так долго спит?

– Я не сплю. Чего кричишь?

В проёме двери объявилась Натали, зябко кутаясь в халат. Лицо хмурое, недовольное. Чужая. И в груди сосёт уже тоска при взгляде на отчуждённые черты.

– Где мать с отцом?

– Не спрашивай. А ты чего ни свет, ни заря припёрся?

– А ты чего не на работе?

– Видишь, собираюсь.

– Оно и видно. Так где мать с отцом?

– Где-где? Уехали, где ж ещё!

– Куда уехали?

Натали махнула рукой:

– Туда и уехали. Не помню. Не знаю.

И пошла в ванную. И уже кричит оттуда:

– На похороны. В экспедицию.

– Так на похороны или в экспедицию?

– Не знаю. Мать позвонила и сказала только, что кто-то там у них разбился.

– Где разбился? Почему разбился?

– А я почём знаю?!

– А почему мне не сообщили?

– Тебя не было. Они мне позвонили и сказали, что всё срочно. Я тебе звонила, у тебя никто трубку не брал.

– Ну, правильно. Я ж работал.

– А если работал, то почему спрашиваешь?

Серёга только головой покачал, скривив гримасу: беда, мол, с ней.

– Рыба снулая! – пробурчал вполголоса, так чтобы уже в метре волны звука сами по себе затухли.

Разулся, по-хозяйски вставил ноги в шлёпанцы и пошёл на кухню. Сел за стол. Никита прошёл за ним следом. Сел за стол напротив.

– Ты кто? – спросил опять Серёга.

– Я коммерсант.

– А-а, ну-ну!

– А ты кто?

– А я бомбила! – и засмеялся. – Я коммерсантов подвожу. Стало быть, тоже коммерсант, только на иной лад. А ты торгуешь. Тоже шмотками?

Никита кивнул.

– Ладно, не обижайся, – и толкнул Никиту кулаком в плечо по-дружески.

Натали вошла в кухню. Поставила чайник на плиту.

– Чай будешь? – спросила она брата.

– Пожрать чего есть?

– В холодильнике посмотри.

– А ты чего не на работе?

– Уже спрашивал. Сам, что ли, не видишь?

– Да вижу-вижу.

– А чего тогда пристал?

Натали вышла, и Никита услышал, как она набирает номер телефона, а потом говорит, что задерживается, но скоро будет. И вдруг смеётся. Понизив голос, что-то шепчет и опять смеётся. Слушает и опять смеётся. А потом говорит: пока, мол, – и кладёт трубку.

Никиту словно бы занозило что внутри. Его чувства вдруг как-то обострились, совершенно изменившись в неведомую прежде сторону, и он почувствовал себя несчастным и неловким. Как в школе, когда ты каждое утро встаёшь с чувством, что ты сегодня опять чего-то кому-то непременно должен. И ему не неприятно было это чувство. Ему захотелось быть должным.

– Слушай, Наташка, ты где его откопала? – спросил брат Серёга, кивая в сторону Никиты.

– Где-где? На работе, где ж ещё! Разве я где ещё бываю?!

– Ну, мало ли, может, из клуба ночного притащила.

– На календарь посмотри, а? Какой день недели? Клиент наш. Весь такой несчастный был. Ограбили, обобрали. Весь в долгах пришёл, нахохлившись. Думала, совсем загнётся. Пожалела. А пожалев, пригляделась повнимательнее. Смотрю – ничего воробышек. Оперился и даже чирикать стал.

– Ты его в гнёздышко и затащила?

Никите не нравился этот разговор, да и кому понравится, когда, тебя не спрашивая, о тебе же и при тебе да в третьем лице – как о предмете. Да ещё и с шуточками, с подколом, с подковыркой. Терпел, не имея иного выхода.

– Не болтай глупостей! – говорит она брату, и к Никите с улыбкой: – Извини, он брат, и имеет право задавать вопросы. Привыкай. Или, лучше будет, уши заткни и не слушай.

– Ну да, – приободрился Никита, – представляю: прихожу домой, вставляю ключ в дверь, а на пороге мужик: ты кто такой, спрашивает?

– Ну да, в общем, как-то так, – усмехается брат Серёга, и смотрит, щуря глаз. – Ты, как погляжу, парень вроде как ничего. Занятный. Но смотри мне! Сестрёнку обидишь – головы не сносить…

– Серёженька, вот только не надо, а? Я сама как-нибудь разберусь со своими делами.

– Всё-всё, не буду, как знаешь, – он поднял обе руки вверх. – Сдаюсь!

Натали посмотрела на часы и говорит:

– Ты, Никита, хотел, мне помнится, давеча рассказать что-то.

– Что?

Она смотрит – и голова склонилась чуть набок, в глазах сверкают лукавые чёртики, кривит ухмылка губы. В одной руке щёточка, в другой тюбик с тушью. Зеркало на подножке. Рядом чашка с чаем. Один глаз накрашен и оттого выразительный – другой блёклый. Бровь крутой дугой. Уютно и легко. И вдруг как будто тепло возвращается, и она мила, да и брат вроде как бы не совсем чужой.

– Как ты по долгам умудрился рассчитаться? Обещал рассказать. Любопытно.

– Грабанули, что ль? – спрашивает брат Серёга, сочувственно качая головой. – Ничего, бывает. Меня тоже парочку раз как лоха развели.

– Глупая история, – кивает Никита. – Но если одним словом, то выкрутился-таки. Дела, как говорится, намази.

Осень. Вернулся из армии. Делать нечего. Денег тоже нет. Нас у матери двое: я да сестрёнка младшая. Мать-кормилица троллейбус водит по маршруту в режиме двухсменки.

Пошлялся с недельку с друзьями по улице, винца попил, привык, что всё не в ногу и не строем, да и пошёл искать работу. Взяли в охранники и на рынок определили. Посидел до нового года, присмотрелся – и тоска взяла. Как говорится: и что дальше? Одни торгуют, другие покупают, а я охраняю. Чем я хуже? Тоже хочу быть сам себе хозяин. Так и подался в коммерсанты.

Места забил дерьмовые, на новых, неосвоенных площадях – вдали от метро, под мостом. Если повезло поймать поток с электрички, то хоть как-то отобьёшь свои, а нет – так едва набираешь, чтоб за место расплатиться. Беда, короче говоря.

Но приспособился. Как раз часиков в восемь утра, когда ещё рынок пуст и предложение стремится к нулю, особенно в небазарный день, тянутся вразнобой всякие мелкие оптовички из пригорода. Я им по дешёвке товар сдам, поторгую ещё часок – другой на карман, и ходу оттуда, пока не обилетили. Чего держаться за места, коих половина в будни пустует? Стал договариваться по времени и ассортименту. Сам торговал полный день только в выходные. Ну и ничего, оборот пошёл, кое-какие деньжата завелись, да и ходовой товар стали давать в кредит. Я живо приучился пристраивать его с нагрузкой по чужим точкам, а кое-что прямо на ходу сплавлять. Идёшь с мячиком против потока в час пик, подбрасываешь – и покрикиваешь: кому футбольный мячик?! А заодно майки, трусишки, носочки, ремни и прочая мелочёвка в сумке за плечами.

И вот однажды партию товара сдал оптовичку, денежку выручил – подходят ко мне. Солнце мартовское тенью заслонили.

– За место не платишь рынку – плати нам.

Забрали деньги, забрали товар и пинком под зад. Остался ни с чем. В долгах как в шелках, хоть вешайся, а жить надо дальше… не с нуля – из ямы подниматься.

Что делать? Пошёл на разборки, поднимаясь от младших к старшим браткам. Под самую крышу не пустили, но по понятиям рассудили правильно: и не должен был платить, но так ведь не бывает, чтоб вовсе никому не платить. Денег не вернули, шмотки не вернули, но пристроили за спасибо на точку проходную, а стало быть, прибыльную, если товар соответствует месту.