Так оно и было – пока не пришла Красная армия. Цахеса арестовали одним из первых. Его уверения, что он вступил в партию только по экономическим соображениям, были чистой правдой, но за много лет он сделался таким корыстолюбивым вредителем и врагом народа, что экономические соображения не могли облегчить его участь. Впрочем, ему опять повезло больше, чем он заслуживал. Вскоре ему была дарована относительная свобода, так как он оказался нужен на местном молокозаводе. Молочное производство Цахес освоил еще в юности и в трудные времена периодически подвизался на молокозаводе, так что лучшей кандидатуры было не сыскать. Волей-неволей пришлось отрядить его на предприятие, хотя никому это не нравилось. Доллю меньше всех. Но чтобы прокормить детей и их матерей, приходилось на время отодвинуть политические интересы.

Так продолжалось некоторое время, пока до ушей бургомистра не дошли кое-какие слухи. Тогда он вызвал бывшего пивовара, а ныне управляющего молокозаводом Цахеса к себе в кабинет.

– Послушайте, Цахес! – обратился он к бледному, но по-прежнему упитанному человеку, который избегал смотреть ему в глаза. – Мне все уши прожужжали, что у вас якобы есть большой тайник с продуктами. Что вы на это скажете?

Цахес принялся уверять, что никакого тайника у него нет – да Долль ничего другого и не ждал. Он, дескать, в свое время добровольно признался, что в саду в семи разных местах зарыты ящики с вином и шнапсом. Все эти ящики выкопали, а больше ничего у него и не осталось.

Пока Цахес с честнейшим видом все это произносил, Долль пристально наблюдал за ним и наконец сказал:

– Про те семь тайников в городе все знают. Тем не менее упорно ходят слухи, что это лишь малая толика ваших припасов, которые до сих пор не нашли…

– Никаких припасов у меня больше нет, герр обер-бургомистр, – твердо заявил Цахес. – Все, что было, забрали. Больше ничего не осталось.

– Посмотрите мне в глаза, Цахес, и повторите это еще раз!

– Что?.. – Цахеса ошарашило такое необычное требование. – Чего вы хотите?..

– Я хочу, чтобы вы мне – бургомистру, обер-бургомистру, неважно, – еще раз подтвердили, что у вас больше нет тайников – и при этом смотрели мне в глаза!

Но это было Цахесу не под силу. Уже на третьем или четвертом слове его взгляд убежал куда-то в сторону, с трудом воротился на лицо Долля, но тут же снова ускользнул. Цахес смешался, начал запинаться и наконец замолк…

– Да, – медленно проговорил бургомистр после долгой паузы, – теперь я уверен, что вы лжете. Доля правды в слухах есть.

– Ничего подобного, герр обер-бургомистр! Клянусь жизнью матери…

– Да бросьте, Цахес! – с отвращением перебил его Долль. – Подумайте, призовите на помощь здравый смысл… Вы же всегда были нацистом…

– Только формально, герр обер-бургомистр! Выбора не было – вот я и вступил в эту дрянную партейку. Иначе мне пришлось бы объявить о банкротстве – вот вам крест, герр обер-бургомистр!

– У вас нет ни малейшего шанса получить назад вашу недвижимость, и воспользоваться припрятанным добром вам не удастся! Но дело обстоит вот как, – и Долль принялся увещевать: – Все спрятанное, что я найду как бургомистр, остается, Цахес, нам, немцам. В городе сотни людей, Цахес, у которых нет даже самого необходимого, и вы знаете это не хуже меня. К тому же недавно открылась больница – там лежит уже восемьдесят человек, – как бы взбодрил их бокальчик вина, как бы поднялось у них настроение, если бы мы раздали им хоть немного сигарет! Цахес, будьте же человеком, подумайте раз в жизни не о себе, а о тех, кому приходится гораздо хуже, – помогите им! Только подумайте, какое великодушное пожертвование вы сделаете. Скажите, где ваш тайник!

– Я бы и рад был помочь людям, – ответил толстяк. Он так растрогался, что даже слезы выступили на глазах. – Но у меня больше ничего нет, я говорю вам истинную правду, герр обер-бургомистр! Да не сойти мне с этого места, если у меня осталось что-то в заначке…

– Вы двенадцать лет жили в изобилии и достатке, Цахес, – продолжал Долль, будто не слышал его пламенных заверений, – и ни разу не подумали о других. Теперь вы испытали на своей шкуре – а ведь вы на заводе всего шесть недель, Цахес, всего шесть недель! – как тяжела непривычная работа, какие страдания причиняет голод. Подумайте о людях, у которых нет вообще ничего. Докажите всему городу, что вас поносят зря, что вы способны на порядочные поступки! Скажите мне, где тайник!

На мгновение Цахес, казалось, заколебался – но тут же опять посыпались заверения и омерзительные клятвы. Битый час возился бургомистр с бывшим пивоваром. Чем дальше, тем больше он убеждался, что у этого человека есть тайник, и, скорее всего, даже крупный, – но добиться от него чего-либо не представлялось возможным. Гниль и разложение разъели его душу. Не помогли и красочные описания той незавидной участи, которая его ждет, если у него таки что-нибудь найдут. Никакой молокозавод его не спасет – засунут в самую темную дыру, посадят на хлеб и воду, и будет он целыми днями таскать тяжеленные мешки с зерном.

– Долго вы не протянете, Цахес, вы слишком опухли от алкоголя! И сахар, поди, не в порядке! Не исключено, что за эту совершенно бесполезную ложь вам придется заплатить собственной жизнью…

Но все уговоры были тщетны – никакие аргументы не могли заставить Цахеса выдать тайник. Он сидел на своих припасах, как злобный хомячок, и готов был скорее сдохнуть, чем с ними расстаться. Долль впустую потратил целый час – и наконец, пожав плечами, отпустил бывшего пивовара обратно на молокозавод. Он ни минуты не сомневался, что тайник существует и лежит в нем, вероятно, нечто весьма ценное! Однако вскоре бургомистр и думать забыл о пивоваре, с головой погрузившись в более насущные дела.

Как велика и обильна была эта хомячья заначка, Долль узнал всего несколько дней спустя от полицмейстера.

– Сходите на Зеештрассе, герр бургомистр, и посмотрите, как русские трясут цахесовский погреб!

– Так-так! – отозвался Долль с напускным равнодушием, хотя сердце у него разрывалось от гнева и огорчения. – Тайник все-таки нашли? Я был уверен, что он существует, с тех пор как допрашивал этого типа. Собирался и сам пошарить у него в погребе, но руки не дошли…

– Вы бы все равно ничего не нашли, – утешил его полицмейстер. – Этот Цахес уже больше года назад замуровал кладовку для угля – ох уж эти нацисты, не устаешь поражаться, как истово они верили в победу своего фюрера! И никто бы этот тайник не нашел, если б его не выдали.

– Кто же? – поинтересовался Долль.

– Бывшая горничная Цахеса. Она, конечно, думает, что русские ей отсыплют немножко. Ну-ну, пусть дожидается – они тоже не очень-то любят доносчиков!

Но когда Долль чуть позже узнал, как изобильна была хомячья заначка этого заодно-со-всеми-члена Национал-социалистической немецкой рабочей партии, гнев захлестнул его с новой силой, и он потребовал, чтобы Цахеса немедленно, сей же час доставили к нему с молокозавода.

– Ну что, Цахес, – сказал он этому мерзавцу, который, конечно же, все уже знал – ведь подобные новости распространяются по маленьким городкам с быстротой молнии. – Нашли ваш тайник – а ведь всего несколько дней назад вы здесь стояли и клялись жизнью матери, что ничего не прячете. Клятвопреступник, вот вы кто!

Цахес не отвечал: стоял, опустив голову, взгляд метался туда-сюда – лишь бы на бургомистра не смотреть.

– Вы хоть понимаете, какой ущерб причинили городу, да что там – всем немцам? – И бургомистр принялся перечислять: – Фургон табака, сигар и сигарет. Два фургона вина и шнапса – все это украдено у немецкого народа, получено в обход других. Но вы предпочитали лгать и уверять, будто никаких припасов у вас нет, и все приберегали для себя, в соответствии со старым добрым лозунгом вашей партии: частное превыше общего!

Цахес стал еще бледнее, все краски схлынули с его лица; над его головой бушевала буря, но он не произносил ни слова.

– Но и это еще не все. – И Долль продолжил перечислять: – Фургон белья – а у меня для больницы не осталось ни одной простыни, ни одного полотенца. Пять радиоприемников, три пишущие машинки, две швейные, одна лампа «горное солнце» – а еще целый фургон одежды и прочего барахла. Тьфу нас вас, разоритель, предатель собственного народа, сколько же вы наворовали!..