Выпавший из гнезда кукушонок стоял посреди лесной тропинки, гордо подняв голову и вытянув «по швам» две узенькие полоски крылышек. Маленький, серенький, с пестреньким бочком и желтенькой полосочкой плотно сжатого клюва он стоял по стойке «смирно», руководствуясь, по-видимому, только ему одному понятными соображениями, когда прогуливавшийся этой тропинкой прохожий уже занес, было, ногу для своего следующего, рокового для кукушонка, шага. К счастью, то ли убоявшись судьбоносности своего аллюра, то ли просто по доброте душевной, прохожий спохватился и, присев на корточки, с улыбкой умиления на лице стал разглядывать пушистый серенький комочек, упрямо упиравшийся в сыроватую лесную почву своими тычинкообразными лапками. Черноватые бусинки глаз комочка излучали суровую непреклонность.
– Экая ты малость! Из гнезда, небось, вывалился? – сочувствующе пробубнил прохожий. – Что ж ты посреди дороги-то стоишь? Не ровен час – под ноги кому попадешь, спрятался бы где-нибудь!
Кукушонок слегка повернул голову в сторону говорившего и, как ни в чем не бывало, произнес:
– Видите ли, уважаемый … кстати, как Вас по имени-отчеству?
Кукушонок тактично выдержал паузу, возникшую вследствие замешательства человека, определенно, впервые видевшего перед собой говорящую птицу.
– Итак, что же у нас с именем-отчеством?
– Именем… отчеством…? – невнятно переспросил человек, видимо, все еще пребывая в состоянии легкого шока.
– Глупо задавать вопросы, ответ на которые известен, – кукушонок передернул крылышками, словно человек, пожимающий плечами. – Может, Вы предпочитаете оставаться инкогнито?
Прохожий отрицательно затряс головой, как пес, отряхивающийся от воды:
– Максим… Валентинович… – нельзя было с уверенностью сказать, что данный ответ свидетельствовал о нормализации эмоционального состояния человека.
– Итак… видите ли, Максим Валентинович, как бы это сказать… к чему оттягивать неизбежное?
В последовавшей неловкой паузе можно было различить мажорное пение синицы вдалеке и глухое клокотание старого дерева под напористыми ударами дятла.
– Раз Вы молчите, я продолжаю. Вот Вы советуете мне не сидеть здесь, а спрятаться где-нибудь, например, в чаще. И что же мне даст подобный маневр? Я променяю шило на мыло: избегая быть раздавленным – заметьте, случайным образом – я обрекаю себя на верную смерть от зубов лисы, собаки, укуса змеи и прочей нечисти, жадной до чужой плоти, – тут кукушонок криво усмехнулся. – И, поверьте, ни одна из перечисленных тварей не удосужилась бы побеседовать со мной вот так, как мы с Вами сейчас беседуем. Правда, Вы, Максим Валентиныч, все более молчите, – не преминул отметить птенец, иронически вздернув третье веко в сторону озадаченного прохожего.
– Амм… Я.. ммм… Я всецело уважаю последовательность Ваших заключений, – пробудился к диалогу Максим Валентинович, правда, по выражению его взгляда было не вполне ясно, осознает ли он происходящее, или же отвечает больше из вежливости, – но, позвольте, почему в качестве посыла Вы избираете неизбежность летального для себя исхода?
Кукушонок снова усмехнулся. Его третье веко дернулось и замерло в задумчиво-мечтательном положении.
– А знаете ли Вы, что частота употребления слова «посыл» составляет 65 раз на, примерно, 300 миллионов слов? Порадовали Вы меня, Максим Валентиныч: среди лесной глуши да такое редкое слово! Всегда приятно пообщаться с человеком уровня интеллекта выше среднего. Теперь по сути Вашего вопроса: мне конец, Максим Валентиныч! И этот факт абсолютно очевиден, если отбросить эмоциональную составляющую данного вопроса: я – мал, беззащитен, не приспособлен к самостоятельному добыванию пищи… на этих обрубках, – тут он скептически покосился на каждое из своих крыльев, – я не смогу пролететь и двух метров. Следуя неумолимой логике – я труп, и это всего лишь вопрос времени.
– Постойте, постойте, но где же Ваше гнездо? – засуетился Максим Валентинович, пораженный близостью смерти, столь ярко нарисованной Кукушонком. Тот индифферентно вздохнул и, словно выдавливая из себя очередную порцию слов, отвечал:
– Прямо надо мной, плюс небольшая поправка на возможную параболичность траектории падения: как-никак в начальный момент я оттолкнулся от гнезда, придав, таким образом, дополнительный вектор движению на исходной его стадии. Вот, собственно, где упал, там и стою, не сходя с места, ибо осознал всю бессмысленность каких бы-то ни было потуг в этом отношении.
Максим Валентинович задрав голову, силился рассмотреть среди густых крон деревьев что-нибудь, хоть издали напоминающее гнездо, однако тщетно. Тогда он снова наклонился к Кукушонку с неприкрытым намерением взять его на руки:
– Давайте я хоть пересажу Вас на ветку, там Вы будете в большей безопасности, чем посреди дороги!
– Ах, уберите от меня свои филантропические руки! – вымолвил птенец не то трагично, не то насмешливо. – Все это не более чем самообман и не говорите, что Вы этого не понимаете! Во-первых, на ветке я долго не удержусь, во-вторых – это не решает проблему пропитания, которое сам я добывать не в силах…
– Но, может, Ваши родители Вас все-таки найдут?! – не унимался сердобольный человек.
Кукушонок вместо ответа взглянул на него так, что Максим Валентинович сразу понял: ерунду смолотил!
– Простите почтеннейше, но я имел в виду Ваших, так сказать, приемных родителей.
– Исключено! – отрезал маленький гордец. – Они так же бестолковы, как и все остальные птицы: сплошное оперативное мышление и ни крупицы воображения! Они не смогут даже представить, где меня можно искать, не говоря уже о том, что так низко они не спускаются.
Затем добавил ехидненько:
– Птицы высокого полета, понимаете ли!
– Не могу понять одного: как получилось, что из гнезда выпали именно Вы? Ведь это Ваша прерогатива выталкивать из гнезда других птенцов! – решил блеснуть познаниями из курса «Природоведения» за 4-й класс средней школы Максим Валентинович.
– А я их и вытолкнул… только гораздо раньше. Но обо всем этом – по порядку.
Кукушонок сделал паузу, как бы собираясь с мыслями. Веки его бусиничных глазок установились в положение «сосредоточенность». Мгновение спустя он продолжал:
– День, когда я впервые увидел этот мир, был светлым и радостным. Точнее, это было румяное, умытое свежей майской росой, утро. Когда мои глаза раскрылись, первым, что я смог лицезреть, были оранжево-розовые световые потоки, оттеняемые молодой листвой того потрясающего нежно-изумрудного цвета, которого она бывает только в мае. Эти зеленые волны, пронизанные лучами утреннего солнца, нависали надо мной со всех сторон, слегка волнуясь при легких вздохах утреннего ветерка. Вокруг меня лежало еще три яйца, отличных размером и расцветкой по сравнению с тем, из которого мгновенье назад выбрался я. Буквально на следующий день из них начали вылупливаться другие птенцы, и я был искренне рад, что у меня появились братья. Дни проходили за днями в радостях и весельи, от утреннего озорства до вечернего прилета родителей с клювами, полными вкуснейших мошек. Казалось, идиллия будет длиться вечно, но … Мы подросли! Особенно я. Мои собратья еще оставались маленькими пушистыми комочками, когда я был уже оперившимся грузным увальнем, пожиравшим практически все, что приносили наши родители. Им, бедолагам, видевшим такое положение вещей, с каждым днем приходилось делать все большее количество ходок, но и это не утоляло мой зверский аппетит. Понятное дело, такая ситуация не могла не раздражать моих братьев меньших. Мы начали вздорить. Сперва это были безобидные детские ссоры, которые заканчивались примирением так же быстро, как и возникали. Но со временем я заметил, что мои собратья и, еще до недавнего времени, добрые друзья, стали меня сторониться. В беседах между собой они все чаще использовали в отношении меня такие слова, как «жирдяй», «толстопузый» и прочие обидные выражения. Ситуация усугублялась тем, что я и сам осознавал, насколько я от них отличаюсь. Тому было много доказательств: мои размеры, более крупные, чем у остальных птенцов; цвет перьев и пуха, летевших с меня при наших играх, тоже был иным, нежели у них. Сознание этого в конце концов сыграло роль детонатора в очередной нашей ссоре, когда я, одного за другим, повыбрасывал всех троих из гнезда.
