– Н-нет, – пробормотал Михаил, окончательно растерявшись, – нет. Я… Это… Папа мой – немец. Бартель. Я плохо понимаю, я…

– Папа немец, а ты плохо понимаешь? Это почему?

– Меня не учили. – Михаил начал приходить в себя, сознавая, что врать и изворачиваться поздно, решил говорить правду, поскольку правда уже выплыла наружу и ничего больше изменить не могла. – Специально отец не учил, а наши немцы, ну, которые жили в России давно, не первое поколение, говорят по-другому.

Гауптман слушал, не перебивая. Солдат не врёт. Когда-то, после окончания Первой мировой войны, он, Павел Кляйн, вместе с отцом, матерью и сёстрами выехал из России в Германию. Было ему тогда шестнадцать лет, и он тогда почувствовал разницу в языке «русских» немцев и немцев «настоящих». Два года упорных занятий привели к тому, что он со своим немецким перестал выделяться среди местных жителей и спустя ещё три года смог поступить и в университет. Где и был, уже на первом курсе, завербован полицией. Через два года, не дожидаясь, когда Пауль Кляйн станет полноценным инженером-радиотехником, его переправили обратно в Россию, по новым документам. Шёл тысяча двадцать шестой год, Гитлер уже сформировал свою полувоенную организацию. Пауль тоже хотел вступить в СС, но туда брали высоких, отборных парней…

– Мама кто?

– Библиотекарь. – Михаил уже владел собой и ожидал вопрос о матери, но чуть слукавил, догадываясь, что гауптмана интересует её национальность. Благодаря тому, что в библиотеке была масса самой неожиданной литературы, в том числе и на немецком, Михаил знал много чего, что было недоступно его сокурсникам по историческому факультету.

– Я спрашиваю, кто она по национальности?

– Мама немка, – не задумываясь, соврал Михаил.

Гауптман молчал, будто углубился в свои размышления. Он невольно вспомнил тот год, те исключительно прекрасные документы, которые вручили ему. Пауль сперва опешил, когда увидел в них себя из того же посёлка, где они жили семьёй до войны, более того, он знал того мальчишку из русской семьи, чей домишко располагался неподалёку от их дома и чьё имя ему предлагали взять. «Владимир Пехов? – изумился тогда Пауль. – Особисты проверят и сразу обнаружат подмену. И, я помню, он младше меня на три года». «А ты посмотри его фотографию в двадцатилетнем возрасте, – был совет, – копия. И нам точно известно, что вся семья его погибла, а недавно и он…» В СССР новоявленный Владимир Пехов при первой же возможности поехал на свою родину, прошёлся по посёлку, который внешне мало изменился, но знакомых людей почти не было. Его не узнавали. Он сам нашёл старика, который знал Пеховых, поговорил с ним, и когда убедился, что старик скорее признает его за бывшего шкодного пацана Вовку, чем за Пашку Кляйна, немчурёнка, то и выдал себя старику за Пехова. Старик не преминул припомнить лже-Владимиру, как тот однажды попался ему в огороде.

Этот визит на родину и эта деталь сослужили Паулю добрую службу, когда спустя несколько лет начались поиски немецких шпионов…

– Будешь служить рейху, – сказал гауптман.

Бартев молчал, не выказав ни согласия, ни возражения.

«Колеблется. Ведь трусоват, пожалуй, солдат», – подумалось гауптману, и он решил тут же проверить догадку.

– Впрочем, – гауптман выдержал паузу, сделал суровое выражение лица, – велю тебя расстрелять! Ты чекист. Настоящий немец должен был докладывать мне, офицеру рейха, обо всём, что происходит среди пленных.

Михаил промолчал и на этот раз, догадываясь, что гауптман ведёт какую-то игру с ним. Но кто его знает? Уже была возможность убедиться не раз, что убить пленного немцам что муху прихлопнуть.

– Я могу подумать? – попытался ещё оттянуть неизбежное пленный.

– Можешь, пока я достаю пистолет. – Гауптман сделал движение рукой к кобуре.

– Чё докладывать-то? – буркнул Михаил.

– Мы, немцы, умный народ и не задаём глупых вопросов! Пшёл вон!

Едва Бартев дохромал до своего места в лагере, явился автоматчик.

– Ком! – сопроводил движением ствола автомата, куда следовало идти.

Оказалось, на кухню. Каспарайтис был там.

– Хватит запотаж! Работать на кухня! Дроф.

Теперь Бартеву предстояло чистить котлы, готовить дрова на кухне взамен одного из пленных, помогавших поварам, – того отправили на заготовку леса. Михаил понял, что теперь ему придётся распрощаться с надеждой вернуться к друзьям – работать здесь придётся ночью, чтобы ранним утром котлы были на огне. Да и, поразмыслив, он решил, что вряд ли ему стоит быть с Иваном, Дзагоевым и остальными друзьями: копать подземный ход он не сможет и бежать из лагеря – тоже. В случае если беглецов поймают, он может отговориться, что не знал о подготовке побега.

За пределами лагеря, рядом с палатками немцев, пленные построили большой дом, в котором теперь расположились охранники. Там вечерами кто-то играл на губной гармошке, пели песни, слышался смех… Отдельный домик выстроили для начальника лагеря и его охранников. И эти строения надёжно обнесли колючей проволокой. Гауптман держал дистанцию с подчинёнными и в ночных оргиях, которые устраивали с пленными женщинами похотливые солдаты, не участвовал.

Михаилу Бартеву, наряду с некоторыми другими пленными, вменили в обязанность делать уборку помещения гауптмана. Это позволяло эсэсовцу выслушать Михаила наедине, не вызывая подозрений у пленных, что Бартев на службе у немцев. Ничего интересного для гауптмана он пока не сообщил, хотя, находясь возле кухни, мог слышать многие разговоры пленников.

Однажды на кухне случилось чрезвычайное происшествие. Один из красноармейцев, раненый, с повязкой на руке, принимая утренний паёк, возмутился:

– Вы чем нас кормите? Эту дрянь свиньи жрать не станут!

И понёс поваров и всю лагерную охрану по кочкам.

Явился фельдфебель в сопровождении своего телохранителя и капо, нескольких бывших советских солдат, теперь служивших немцам. У них «на вооружении» были дубинки. Пленники напряжённо замерли, ожидая расправы.

– Вы почему не соблюдаете конвенцию о пленных? – кричал теперь уже на Каспарайтиса солдат. – Почему заставляете работать? Почему кормите помоями?! Почему держите под дождём? Почему…

Каспарайтис, протянувший было руку к кобуре, посмотрел на сопровождавшего его охранника, приказал ему позвать начальника лагеря. Сам он всё-таки распорядиться жизнью пленных не смел, хотя жестокое, вплоть до убийства, отношение к пленным поощрялось. Гауптман появился через минуту, словно бы он знал заранее о том, что может случиться у кухни, и находился поблизости. За ним стояла целая группа вооружённых немцев. На лагерное поле с вышек направлены стволы пулемётов.

Михаил с ужасом думал, что сейчас начнётся расправа и пострадает не только знаток международного права, а и все, кто находится рядом. Но гауптман, выслушав спокойно всё, что вновь повторил пленный, сказал, обращаясь не столько к возмутителю спокойствия, сколько к остальной массе пленных:

– Вы, господин грамотей, кричите о праве пленных на что? Хорошо кушать и не работать? Но если вы знаете, что существует Гаагская конвенция, то должны знать, что СССР не подписал её, следовательно, у вас нет никакого права апеллировать к её положениям. Ваши еврейские правители и ваш Сталин оставили вас без защиты. Вы для них – никто. Вы знаете, что в своей стране считаетесь предателями? И должны быть благодарны фюреру, что у вас есть работа и пища.

– Вот придут наши, они вам покажут! – не унимался пленный.

Гауптман проявил удивительное спокойствие. Сказал вполне благодушно:

– Ваши уже никогда не придут. Сегодня войска фюрера возьмут Киев, завтра – Ленинград, бомбы уже падают на Ленинград, а там очередь за Москвой.

– Наполеон побывал в Москве, и что стало потом?!

– С Наполеоном Россия воевала два года и не одна, а наша доблестная армия разбила французов за сорок дней.

Гауптман сделал знак повару, подзывая его к себе. Тот подошёл, вытянулся по стойке смирно.

– Ты заслуживаешь, чтобы тебя повесили, – продолжил свою речь эсэсовец, глядя в упор на красноармейца, – но я велю накормить тебя из котла, в котором готовят для тех, кто согласился служить Германии.