– Древнюю – это как?

– Ну, можно прошлые жизни вспомнить. Как ты умирала или подвиг какой-нибудь совершала.

Лиза отодвинулась от стены, как мне показалось, даже с некоторым испугом.

– Тогда лучше не надо. – она отстраненно посмотрела на меня. – Есть такие желания, которым лучше не сбываться. Да и вспоминать, честно говоря, не всё хочется.

Не скажу, что я была разочарована, но… Чего-то в тот день я, видимо, очень ждала. Какого-то нового откровения. Ведь Лиза была не просто со мной, она была здесь – внутри.

– Наверное, ты знаешь, что делаешь. – я протянула ей руку. – Если хочешь, мы можем уйти из здания.

– Да нет, я бы, наверное, еще посмотрела.

– Тогда пошли…

Она наконец-то взяла мою руку. Пальцы у нее оказались тонкие и сильные – совсем как у скрипача или пианиста. У Катюхи, помнится, были такие же. Стоило и Лизу спросить об этом, но я почему-то не решилась. Страшновато было спрашивать о прошлом. Но если Лиза занималась когда-то музыкой, то здешние мелодии наверняка могла услышать, а услышав, разгадать и перевести на доступный мне язык.

Мы спустились еще на этаж – на этот раз по мраморной лестнице с массивными перилами.

– Смотри, и здесь все уцелело. Мрамор совсем без трещин.

– Еще бы! Такой тысячу лет простоит.

– А балясины какие красивые!

– Ты про эти столбики?

– Ну да, только правильно их называть балясинами.

– Смешное слово. – я погладила ближайшую балясину. Она напоминала шахматную изящную ладью – холодная, гладкая, без каких-либо следов копоти.

– Хотела бы я посмотреть на лестницу в те годы. Прямо дворец, а не больница!

– Это еще что! – я улыбнулась. – В левом крыле, в приемном покое, зал был украшен яшмой и малахитом.

– А янтарные комнаты здесь случайно не водились?

– Янтаря не было, а вот яшмы и позолоты хватало. Строили-то еще до Великой Отечественной – с имперским размахом. Правда, камни повыковыривали в первый же год – причем не бомжи, а те, кто закрывал больницу. А такая красотень была! – я чуть улыбнулась. – Мне знакомые про Ховринку рассказывали. Это в Москве огромная такая больничка – тоже заброшенная. Четырехуровневый подвал, десять этажей – вот только никто там не жил и не лечился. Ее просто не достроили. Потому и душа у нее пустая. В ЗБ жизнь была, все стены пропитаны чужими судьбами, а в Ховринке мертвый камень. Ребята говорили, что она потому и мстит всем, кто в нее приходит.

– Потому что не достроили?

– Ну да, так и не вдохнули душу. Оттого и погибло там уйма народу, да и в землю она не просто так проваливается. Между прочим, сверху она похожа на знак биологической опасности – «амбре́лла».

– А ваше ЗБ на что похоже?

Я пожала плечами:

– Даже не знаю… Кто-то говорит, что это гигантская буква «Ч». Ну и, понятно, тоже придумывают всякие пугалки: «ЧП», «Чертовщина», «Чудо», «Нечто чрезвычайное»… Но мне, если честно, ЗБ всегда напоминало корабль. Огромный доисторический, однажды подбитый и утонувший.

– Получается, мы с тобой сейчас на дне?

– Во всяком случае, не в городе – это точно…

– Не в городе? – Лиза, поежившись, огляделась. – Ты говорила, здесь всегда кто-нибудь ходит.

– Ну да, мы с тобой и ходим, разве нет? – я заглянула в проем между перилами. – Хотя и впрямь странно. Я уже на крыше это заметила. Тихо, никто не верещит, не мешает…

Мы прошли еще двумя коридорами, свернули в главный корпус. Здесь я показала Лизе еще одну достопримечательность ЗБ – шахту лифта.

– Говорят, если сунуть туда голову и долго прислушиваться, то можно услышать голоса погибших в больнице.

– А много их здесь погибло?

– Никто толком не знает. Только когда в шахту упала девочка, возле главного входа камеру установили. И еще несколько снаружи повесили.

– Значит, нас тоже могут увидеть?

– Это если мы через центральный вход вздумаем выбираться, но мы другой дорогой пойдем. Выходов здесь навалом.

Я показала Лизе конференц-зал, превращенный в настоящую галерею. Стены этого зала украшали десятки черно-белых и цветных картин, перемежаемых вызывающими надписями. Прямо с галереи, минуя одну из недавно установленных камер, по длинному балкону провела гостью к винтовой лестнице. В этом месте я тоже ждала от ЗБ сюрпризов. Увы, ничего не случилось: мы беспрепятственно вышли к черному зеву подвального помещения.

– Вот и главный спуск в больничные подвалы. Только туда сейчас лучше не лезть: воды по колено, а где и по пояс. Надо либо в сапогах, либо через южное крыло. Но все равно промокнем.

– Тогда лучше воздержимся…

На чудо я почти не надеялась – шла и просто показывала коридоры и палаты ЗБ, обрушенные перекрытия и пролеты. Я ведь давно уже поняла, что у нашего ЗБ, как у всякого природного явления, имелись свои тайные циклы с перемежающейся активностью и затуханием. Иногда ЗБ выходило на связь легко и быстро, иногда крайне неохотно. Во всяком случае, предсказать какую-либо периодичность представлялось задачей абсолютно невозможной. Однако человек – существо ненасытное, вот и мне хотелось еще чего-нибудь – пусть самой пустяковой малости. Просто на посошок.

Ноги уже начинали ныть, да и Лизу разок неустойчиво качнуло. При этом она вдруг спросила:

– Слушай, Лер, а ты когда-нибудь напивалась?

Я ответила не сразу – сперва бдительно взглянула себе под ноги. Чтобы не споткнуться на лжи.

– Нет, конечно. Зачем мне это надо?

– И не курила никогда?

– Еще чего! Пакость эту в рот брать!

На этот раз шаг мой также не сбился: курить я и впрямь не пробовала. Даже когда в день очередного перемирия Альбинка принесла в школу блок дамских сигарет. Это она именины так отмечала – вместо конфет сигареты раздавала: верным соратницам по пачке, недругам по сигаретке…

– А я вот напилась однажды, – простецки призналась Лиза. – И накурилась. Всё в один день.

– И как?

– Никак. – Лиза тоже внимательно смотрела себе под ноги. – В тот день наш дом разбомбило. Сад яблоневый сгорел, баня, а вместо дома только груда обломков осталась…

Моя подруга остановилась, и следом за ней я тоже замерла на месте.

– Слышишь?

Ну да, это была все та же мелодия – по-прежнему приглушенная, как будто музыканты скрывались где-то в далеких недрах ЗБ.

– Виолончель! – Лиза радостно улыбнулась, точно и не было страшной фразы насчет сгоревшего сада и погибшего дома. – А еще ксилофон и что-то непонятное, похожее на орган…

Я облегченно выдохнула. Орган там или что другое, но Лиза слышала то же, что и я. По крайней мере, одна из задачек благополучно разрешилась. В том смысле, что музыка была не моим бредом и глюком, а чем-то вполне реальным.

В следующую секунду Лиза уверенно указала рукой:

– Это совсем рядом – вон за тем поворотом.

– А по-моему, гораздо дальше и где-то наверху, – возразила я.

– Нет. – Лиза с решительностью взяла меня за руку и тронулась по темным паркетинам.

Я не сопротивлялась, наоборот, даже обрадовалась. Мы поменялись ролями, и теперь она вела, а я подчинялась.

Два обгоревших провала в стене, еще один провал на месте бывшей палаты и поворот. Нет, музыка не зазвучала громче, но Лиза шла, ничуть не сомневаясь в своей правоте. Весь вид ее говорил о том, что она точно знает, где источник музыки.

– Вот. Это здесь…

Мы замерли перед очередным припорошенным золой порожком. Я заглянула внутрь. Обычное помещение, каких здесь насчитывались сотни, закуток, в котором, может быть, отдыхали когда-то медсестры, что-то вроде кухоньки, уютной и маленькой. Сейчас тут, понятно, было пусто – голые стены, следы от нескольких розеток, свисающий с потолка разлохмаченный провод.

– Заходим? – Лиза первая шагнула вперед.

Я прошла следом и изумленно остановилась.

Музыка, что еще секунду назад играла чуть слышно, одним крохотным прыжком усилила звучание, омыв нас теплой, абсолютно осязаемой волной. Мы, не сговариваясь, взглянули друг на друга, широко улыбнулись. Объяснений не требовалось. Мы не искали скрытых динамиков и радиоточек, мы просто стояли и напитывались чем-то, что и музыкой именовать было сложно.